Кусатель ворон - Веркин Эдуард - Страница 21

Я встал с койки, подошел к Герасимову, пожал ему руку.

– Я сам сочиняю, – шепотом признался я. – Если хочешь, могу прочитать…

Герасимов поспешно отказался. Но я все равно ему прочитал. Из раннего. Чтобы жизнь малиной не казалась.

Да… Проехали каких-то двести от силы километров, а столько впечатлений. И палец болит как-то иначе, я бы сказал, возвышенно. Бывает и от Жмуркина польза. Как оно ни престранно. Как оно ни удивительно.

Позвонил телефон, позвал на экскурсию.

Осмотр Торговых рядов и Ипатьевского монастыря прошел спокойно. Пассионарный заряд, клокотавший в крови моих сотоварищей, был растрачен на жилище Снегурочки, и дальше они вели себя относительно прилично. Совсем вечером мы даже прогулялись вдоль Волги. Дождь кончился, Волга была умеренно прекрасна, по волнам качались резиновые лодки с рыбаками, ну и вообще.

А завтра был Плёс.

Глава 9

Суздаль как предчувствие

– А это Суздаль, – устало сообщил Жмуркин в микрофон. – Один из древнейших русских городов. Гораздо древнее Москвы. Расположен на торговом пути из варяг в греки. Здесь кино часто снимают и делают медовуху.

– Безалкогольную, – тут же уточнила Лаура Петровна.

– Разумеется, – кивнул Жмуркин.

Жмуркин выглядел устало. Первая половина дня выдалась бурной, Плёс был с утра. Меня били, топили, травили джульбарсами, я чувствовал себя несколько утомленно. Мне бы отдохнуть. Но по плану был Суздаль, и мы вступили в него после полудня, въехали то есть.

Никакого Суздаля я, если честно, не увидел. Поля, деревья, асфальт разбитый, городом и не пахло, наоборот, пахло навозом, а в полях пахали комбайнеры. То есть трактористы. Прямо как в старом кино, пашут, возделывают урожай на тучных пажитях, у нас в области такого не встретишь. Особенно в районе. Нет, они, конечно, что-то возделывают на пажитях, но сами пажити эти скудны и тернисты. А в Суздале было то, что надо – поля широкие, церкви опять же блестят, грачи прилетели, Суздаль, мать городов русских…

Про Суздаль я кое-что помнил. Суздаль любил повоевать с соседями, делал это регулярно и не без удовольствия, все время захватывал в лихих набегах полонянок, потом их с большой материальной выгодой продавал то варягам, то грекам, а то и соседям, во Владимирское Великое княжество.

– В Суздале снимались такие шедевры отечественного кинематографа, как…

– Суздаль – столица огурца, – неожиданно заявила Иустинья, молчавшая еще от Костромской области.

Заявление это прозвучало настолько вдруг, что на Жохову все посмотрели.

– Я в тебе и не сомневался, – не удержался Пятахин.

– Суздаль – столица чего? – не поняла Александра.

– Огурца, – ответил я. – Гуркен унд придуркен. Тут впервые в России вырастили огурец.

– О! – Александра достала фотоаппарат и сфотографировала веси.

И я сфотографировал, как она фотографировала. И пока Суздаль еще не наступил окончательно, записал в блог:

«Путешественники с энтузиазмом встретили известие о том, что древний русский город Суздаль – столица огурца. Известный филантроп и благотворитель Иустинья Жохова рассказала друзьям, что в прошлом году она лично собрала на здешних полях восемнадцать тонн отборного овоща и перечислила его в столовые учреждений дошкольного образования. Путешественники поклялись последовать ее примеру!»

В палец невыносимо стрельнуло – и я добавил:

«Особенно вдохновилась примером Иустиньи известная германистка Юлия Рокотова. Здесь, среди золотых полей Среднерусской равнины, она обещала написать работу, в которой прослеживалась бы связь между простым русским огурцом и творчеством известного немецкого поэта Рильке».

Собственно, Рокотова мне пока ничего плохого не сделала и вообще вела себя тихо, ну, если не считать того, что она разбила сердце моего лучшего друга Герасимова. И я не собирался ее щадить.

Вокруг замелькали беленые церквушки и желтые здания девятнадцатого века, вот так когда-то въезжал сюда на своей бричке объевшийся макарон Гоголь; впрочем, может быть, он сюда и не въезжал, сюда, наверное, Грибоедов въезжал.

– Приехали, кажется, – с отвращением поморщился Жмуркин, его вся эта русская красота почему-то совершенно не вдохновляла.

Вообще-то в Суздале у нас никаких добрых дел не намечалось. По утверждениям Жмуркина, город и так был чрезмерно охвачен благотворительностью, даже немного от нее стонал. Поэтому мы могли просто погулять, подышать воздухом старины, пофотографироваться в обрамлении достопримечательностей, попробовать медовухи (безалкогольной), купить ржавый екатерининский пятак.

Автобус загудел, и мы стали медленно выворачивать на главную суздальскую улицу, невеликую весьма, зато явно старинную, судя по состоянию домов. Прочих машин было много, стояли они вдоль дороги, и наш автобус долго пробирался сквозь настоящие автомобильные дебри, как-то не очень соотносящиеся с древнерусскостью, хотя местным жителям наверняка к таким контрастам не привыкать.

Наш водитель Шварцвальд умело и привычно маневрировал меж разными транспортными средствами, натыканными так и наискосяк, и наперекосяк, и в конце концов приткнулся возле живописно увитого плющом забора. Автобус просел на подвесках и выпустил нас наружу, к изобилию народа, болтающегося вокруг. Это были тоже туристы, тут уж ничего не поделаешь, Золотое оно кольцо, судя по легкости в поведении и недешевой фототехники, москвичи.

– Тут, кажется, день города, – Пятахин хищно облизнулся. – Или день огурца. Или совместно – день Жоховой и огурца.

– Я люблю малосольные, – сказал Лаурыч.

За что был немедленно ущемлен родительницей.

– Удачно попали, – вздохнул мне Жмуркин. – У меня нехорошие предчувствия… Хотя после Плёса… Ладно, все выходим. Четыре часа, потом встречаемся здесь же. Вечером должны быть во Владимире, там у нас гостиница. Свободны. Слышали? Четыре часа!

Лучшие люди вскочили с сидений и устремились к выходу, ругаясь и гогоча, не исключая Иустинью. Я вышел почти последним, перед Жмуркиным, который замешкался, зацепившись жилеткой за кресло и оторвав карман.

Отечественные товарищи быстро растворились в гуляющей толпе, я успел прицепиться к немцам; в отличие от Плёса, здесь они держались группкой, видимо, осознали, что в России в одиночку нелегко. Немцы двинулись за народом и почти сразу попали в музей дровяного зодчества: мельницы, избы, огромное колесо для доставания воды, никогда таких раньше не видел, наверное, Кулибин придумал.

Дитер остановился возле колеса, стал задумчиво и как-то печально на него глядеть. Болен тоже. А Александра поинтересовалась:

– А это что такое?

– Колесо смерти, – брякнул я с чего-то.

– Колесо смерти? – спросила Александра.

– Ага. Это такой… Кляйне Гулаг, – объяснил я.

– Гулаг, – неожиданно произнес Болен.

Я чуть не подпрыгнул от удивления, решил было, что при виде огромного колеса в Суздале немой немец обрел дар речи, но потом вспомнил, что они ведь на самом деле просто глухие, а разговаривать могут, если захотят, конечно. Видимо, слово «Гулаг» Болену было хорошо знакомо, кроме того, оно прозвучало так дребезжаще и грозно, что все немцы немного поежились. А я продолжил врать.

– Раньше в каждой деревне такие колеса стояли, – рассказывал я. – Это очень удобно – всегда под рукой имелся свободный привод, никакой мельницы не надо.

– Они электричество вырабатывали, наверное? – Александра кивнула на колесо.

– Да, потом уже и электричество. В них сажали врагов народа, и они тут вырабатывали ток, освещали улицы, школы, больницы. «Лампочка Ильича» называлось.

– Лампочка Ильича, – голосом морского дьявола повторил Болен, лучше бы молчал, честное слово.

– Интересно.

Немцы по очереди сфотографировались на фоне колеса, с таким серьезным историческим видом, что я подумал, что, пожалуй, немного перестарался. Вот вернутся они в свои дюссельдорфы и будут рассказывать, что у нас в каждой деревне был свой Гулаг еще со времен Ивана Калиты, в адских колесах бежали невольники, вырабатывая деревянное русское электричество.