Семеро против Ривза - Олдингтон Ричард - Страница 29

— В высшей степени философская картина, — произнес чей-то интеллигентный голос.

Мистер Ривз стремительно обернулся и увидел долговязого человека, чье академически строгое, сухое лицо сразу напомнило ему карикатуры на покойного президента Вильсона. Пришелец длинной палкой задумчиво скреб и почесывал спину свиньи, и та откликалась сладострастным похрюкиваньем.

— Вот здесь, — сказал интеллигентный голос, — перед вами осуществленный идеал, к которому стремится большая часть человечества: жить вечно (а люди уверены в своем бессмертии), вечно на грани сна и пресыщения, без всяких усилий, без всякой ответственности, ибо новые божества — Машины и Плановое производство — обеспечивают удовлетворение их простейших животных потребностей. Если бы эти скоты могли голосовать, если бы у свиней было всеобщее избирательное право, разве они выбрали бы иную жизнь?

— Возможно, они проголосовали бы за то, чтобы из них не делали свинины и бекона, — заметил мистер Ривз.

— Для этого потребовалось бы воображение и предвидение, — устало и мягко заметил худощавый человек, — то есть качества, явно отсутствующие у избирателей и свиней. Если бы свиньи обладали этими качествами, мы сидели бы сейчас в человеческих хлевах и либо удовлетворяли бы тупое любопытство бездельников-свиней, либо служили им лакомством.

— Какая отвратительная мысль, — содрогнувшись, сказал мистер Ривз.

— А если бы избиратели обладали этими качествами, они не сажали бы себе на шею правителей, которые либо ведут их на бойню, либо тешат мечтами о почти свинской Утопии.

Долговязый снова почесал палкой свинью, оставив на ее щетинистой шкуре след в виде полоски белой перхоти и вызвав новый взрыв хрюканья.

— Epicuri de grege porcus [28], — прошептал он.

Тут мистера Ривза осенило, что это, должно быть, один из мудрецов. Он представился и выяснил, что зовут долговязого — Ундервуд и что, да, он член ученой корпорации. Мистер Ривз мгновенно почувствовал острую тягу к знанию. Поразительный человек, этот малый. Вот он, мистер Ривз, никогда бы не додумался до столь глубоких обобщений при виде какого-то свинарника. А этот деятель, в общем-то, удалился от мира, «от всей этой суеты», и предался своему увлекательнейшему занятию, за которое ему еще и платят, — возможно, он и золотые медали получал за какие-то непонятные открытия, о которых сообщалось в нечитабельных журналах. Ученость всегда повергала в трепет мистера Ривза.

— Завидую я вашей жизни, — грустно заметил он. — Я свою провел в Сити. Преуспел. Нажил капитал. Но, — добавил он с несвойственной ему приниженностью, — я знаю, что я невежда…

— Это — первый этап Познания, — мягко сказал мистер Ундервуд, — и, пожалуй, последний. Мы всю жизнь только и делаем что обнаруживаем, как мало мы знаем из того, что надо знать.

— Но вы же экспериментируете, — не отступался мистер Ривз, — вы открываете то, что меняет нашу жизнь.

Мистер Ундервуд покачал головой.

— Большая часть моего времени уходит на бесплодные попытки привить любовь к Науке молодым людям, которые жаждут лишь получить хорошее, спокойное место, — печально сказал он. — А тот небольшой вклад в Науку, который я сделал, прошел незамеченным, совершенно незамеченным.

— Но у вас же есть коллеги…

— Почти весь прошлый семестр мы потратили на дискуссию о том, чей портрет должен висеть над большим столом — кардинала Вулси [29] или королевы Елизаветы. Это был хоть и пустяковый, но чисто политический спор, — пояснил он.

— И все-таки у вас есть знания, — прибегнув к последнему аргументу, настаивал мистер Ривз.

— Осведомленность не есть мудрость, — сказал мистер Ундервуд. — Если же мы порой и вылавливаем жемчужины мудрости, зрелище, которое вы тут видите, — и он изящным жестом повел рукой, указывая на свиней, — достаточно точно обрисовывает их участь.

Мистер Ривз был положительно ошарашен. Перед ним стоял человек, который не только не пытался продать свой товар, а наоборот: всячески его хулил. Чрезвычайно странно.

— Ну, а мне, — смело начал он, — очень хотелось бы побольше узнать обо всем этом. Быть может, вы могли бы назвать мне какие-то книжки — не слишком, конечно, трудные…

Мистер Ундервуд пожал плечами.

— Существует много популярных книг по Науке, — безразличным тоном сказал он. — Вы можете найти их почти в любой лавке. Но сведения в них приводятся обычно неточные, поверхностные и устаревшие.

— А сколько надо прочесть книг, чтобы все знать про Науку? — спросил обуреваемый гордыней мистер Ривз.

— Тысяч десять томов по тысяче страниц каждый, если бы существовали компилятивные издания, а так — ведь это все статьи, разбросанные по бесчисленному множеству журналов на двадцати языках, — сокрушенно сказал мистер Ундервуд.

— Боже правый! — воскликнул потрясенный мистер Ривз.

Некоторое время оба молча смотрели на греющихся в лучах солнца свиней.

— Некоторое время тому назад я был в Америке, — попытался возобновить разговор мистер Ривз, — там все просто помешаны на Науке. Считают, что она сотворит чудеса.

При слове «Америка» мистер Ундервуд слегка вздрогнул. Он только что вернулся из на редкость неудачной поездки с лекциями по этой стране, и рана его еще кровоточила.

— Америка — отвратительная страна, отвратительная, — желчно сказал он. — У них есть несколько неплохих ученых, но все они такие провинциальные: послушать их, выходит, что Наука не существует за пределами их страны. А народ у них — просто дикари, настоящие дикари… Великий боже! — добавил он в смятении, прерывая сам себя. — Сюда идет этот скучнейший человек — Ремингтон. Побеседуйте с ним, пожалуйста, чтобы я мог исчезнуть, хорошо?

Посмотрев вдоль аллеи, мистер Ривз увидел дородного мужчину в твидовом костюме, который неторопливо шел к ним.

— Ладно, ладно. Я побеседую с ним, — сказал он, удерживая мистера Ундервуда за рукав, — только прежде скажите мне откровенно, что вы думаете об этом музыканте, ну, вы знаете, Хиггинс-Рэгге.

— Я бы сказал, что он сделал одно открытие: оказывается, рояль — ударный инструмент, — сказал мистер Ундервуд и исчез.

Раздумывая над этим непонятным изречением оракула, мистер Ривз подобрал палку, которую ученый муж бросил, убегая, и, в свою очередь, принялся чесать свинье спину. Когда дородный мужчина поравнялся с ним, мистер Ривз кивнул и сказал: «Здравствуйте»; дородный мужчина тоже снисходительно кивнул и сказал: «Здравствуйте».

— Меня зовут Ривз, — явно напрашиваясь на разговор, сказал мистер Ривз, — а вы, если не ошибаюсь, профессор Ремингтон?

Весьма польщенный, дородный мужчина снова кивнул.

— Я слышал о вас от жены и… и от других людей, — покривив душой, сказал мистер Ривз.

Наступило молчание, во время которого мистер Ривз усердно тыкал палкой в свинью.

— Когда вы подошли, — мечтательно заметил мистер Ривз, — я раздумывал о том, что эти свиньи являются прекрасной иллюстрацией современного представления об Утопии. Ну, вы знаете: когда Наука все будет за вас делать, а вы будете лежать и бездельничать…

— В высшей степени безграмотная мысль, — резко заявил мистер Ремингтон. — Все будущее человечества зависит от Науки. Утопия, как вы это по неведению именуете, — не мечта, а реальность, приближающаяся к нам с поистине удивительной быстротой. И мир, который наступит, не будет миром безделья и чувственных наслаждений, он потребует напряжения всех сил, в нем найдут наконец полное применение все лучшие человеческие таланты!

Мистер Ривз был потрясен. Значит, в зависимости от школы научной мысли возможны различные подходы к проблеме значения свинарников для общечеловеческой морали. Но, будучи от природы лояльным, он все же попытался защитить тезис Ундервуда.

— Да разве же это так? — отважился заметить он. — Возьмите, к примеру, Америку. Они там просто помешаны на Науке, однако лучшие их ученые провинциальны — не признают иностранцев, а народ у них — сущие дикари.