Рассказы и сказки - Шим Эдуард Юрьевич - Страница 10

— Чего ты, Лосище, запыхался?

— Бежать мне тяжело, в снег проваливаюсь…

— Фи, до чего же вы, лоси, неуклюжие! Такие большие выросли, а бегать как следует не можете.

— Это почему?

— Да сам посуди: ты бежишь налегке, пустой, и на каждом шагу проваливаешься. А я бегу с тяжестью, целый орех в зубах тащу, и ни одна лапка у меня не вязнет. Поучился бы!

— Ещё снег на полях не везде сошёл, ещё Земля не нагрелась, а у меня, Мать-и-мачехи, уже цветы распускаются. Кругленькие, как солнышко, жёлтенькие, как солнышко, весёленькие, как солнышко!

— У вас действительно славные цветы, подруженька. Только я не стала бы чересчур их расхваливать… Что ни говори, а лепестки ваши грубоватенькие, стебельки толстоватенькие, а листочков и вовсе нет — одни смешные чешуйки топорщатся… А вот у меня, голубой Перелески, цветок словно весеннее небушко ясен, стебельки стройные, листья — будто сердечки зелёные…

— Ой, уж молчала бы, Перелеска! Листья-то у тебя какие? Прошлогодние, старые, они под снегом зимовали, пятнами покрылись. А теперь поглядите на меня, на Ветреницу. Листочки у меня свеженькие, молоденькие, а белый цветок до того нежен, что просто насквозь просвечивает…

— А теперь обернитесь на меня, подруженьки.

— А ты кто?

— А я краса-Медуница. Разве стебелёк у меня не стройный? Разве листочки не молоденькие?

— Зато цветы скромные, невидные!

— Это вам, подруженьки, кажется… Вы подольше поглядите, попристальней. Цветочки-то мои на глазах меняются. Когда расцветают, — то нежно-розовые, когда совсем распустятся, — то фиолетовые, а когда отцветать начнут, — делаются синими… Вы такое когда-нибудь видели?

— Ой, Кабан, ты на самого себя не похож! До чего тощий — одна щетина да косточки… Разве такие хрюшки бывают?

— Дикие хрю-хрюшки… и не такие бывают. Ху-худо нам, Заяц… Земля корочкой ледяной покрылась, ни клык, ни пятачок её не берёт. Ничего не выроешь нынче, брюхо ничем не набьёшь… Сам удивляюсь, как ещё ноги хо-ходят. Одно утешенье: на такого тощего да страшного даже волк не позарится…

Сухой берёзовый сук ветром на землю сбросило.

Ударился сук, разломился.

Мелкие веточки в траве потерялись, большие гнилушки раскатились кто куда.

Льёт дождик, водой гнилушки заливает. Солнышко светит, высушивает гнилушки.

Жуки-древоеды мягкую сердцевину грызут. Сыплются из гнилушек опилки.

Мелкие-мелкие земляные муравьи поселились в гнилушках. Всё нутро источили, одну древесную пыль оставили.

Однажды вышел я на поляну, гляжу — что-то в траве белеется. Поднял.

В руках у меня — лёгкая трубочка из берёзовой коры.

Это всё, что от гнилушки осталось.

Пристроил я к трубке донышко, получился у меня берёзовый кувшинчик. Теперь в нём лесные цветы стоят.

Заходят ко мне гости, спрашивают: «Кто сделал такой красивый кувшинчик?»

«Я сам, — отвечаю, — сделал. Да ещё мне земляные муравьи помогали, да ещё жуки-древоеды, да ещё дождик, ветер и солнышко».

— Стойте, стойте! Нынче нельзя ко мне подходить близко!

Косуля, обойди меня стороной, не трогай моих веток. И вы, птицы, не садитесь ко мне — ай! — нельзя, нельзя, вы же станете жёлтыми, как цыплята…

Нынче я, Орешник, весну праздную и цвету.

На каждой ветке я развесил длинные серёжки. Хорошо, правда ведь? Если качнуть серёжку, из-под чешуек посыплется жёлтая пыльца.

Я богатый, её у меня много!

Птица заденет ветку — поднимется жёлтое облачко.

Зверь качнёт стволик — встанет жёлтая туча надо мной.

Пронесётся ветер над зарослями — жёлтым туманом лес окутает, землю запудрит, воду на речках и озёрах жёлтой плёнкой подёрнет.

А гуденье вокруг меня слышите?

Чтоб веселей был праздник, я музыкантов к себе позвал — нарядных шмелей да быстрых пчёл, блестящих мух да всякую прочую мелкоту. Пусть гудят, побренькивают, посвистывают!

За труды награжу щедро, каждого сладкой пыльцой оделю…

Кончится вешний праздник, оденусь я листьями, оброню наземь отцветшие серёжки.

А на ветках, под листьями-то, завяжутся у меня дружные орехи-тройняшечки.

Исподволь, незаметно начнут наливаться, круглеть, выглядывать из мохнатых зелёных воротничков.

Засмуглеют от солнышка, вызреют.

И тогда — милости прошу на другой мой праздник, осенний!

Волчонок вылез из тёмного логова, уселся посреди полянки, лапы растопырил. Жмурится.

Увидали его птицы с деревьев.

— Ой, — кричат, — какой головастый!

— Ой, смешной да нескладный!

— Зачем тебе голова большущая? Носить тяжело!

— Братцы, не мешайте головастику! Он думает!

— О чём задумался, Волчище?

Почесался Волчонок задней лапой.

— Ещё чего, — говорит. — Охота была думать.

— Братцы, — кричат птицы, — он свою голову про запас носит! Хочет всех умнее вырасти!

— Волчище, ты скоро поумнеешь?

— Когда за ум возьмёшься?

— Будет у нас в лесу мудрый Волк! Правда, лобастик!

Почесался Волчонок другой лапой.

— Подите вы, — говорит, — с вашей мудростью.

— Братцы, — кричат птицы, — а может, для красоты такая голова? Для особенной волчьей красы?

— А может, для крепости? Чем больше да толще, тем крепче?

— А может, в большой голове большой голос помещается?

— Голос-то, чай, в горле! А голова для чего?

Спорят птицы, трещат, пересмеиваются.

А Волчонок поглядел на них да как зевнё-ёт!

В полголовы пасть открылась. А в пасти — зубки беленькие, зубки, зубки. Хоть малы, да уже видно, какими вырастут.

— Понятно? — Волчонок говорит.

И пасть со стуком закрыл.

Прилетел к берёзе пёстрый Дятел, увидел гнилой сучок. Сам прилепился на ствол, хвостом подпёрся и давай носом колотить, жуков да личинок из-под коры выклёвывать:

— Стук-тук! Стук-тук! Стучу без рук!

С азартом колотит, весело! Берёста лохматится, во все стороны труха летит. Иногда вместе с трухой и насекомыши падают, ненароком оброненные. Не замечает их Дятел, раззадорился, ещё веселей стучит!

Увидали Дятла три Синички-певички, порхнули к берёзе. Спрашивают:

— Ты чего тут делаешь?

— Веселюсь! — Дятел отвечает. — Игра у меня такая: раззудись, носок, размахнись, башка… Славно!

— Ну, а мы тут поработаем, — синицы говорят. — Не всем же веселиться!

И взялись за дело. Дятел по сучку носом стучит, нечаянно насекомышей роняет. А Синицы их на лету подхватывают, меж собой делят. Без отдыха работают!

Увидели синиц две пищухи-горюхи, шмыгнули к берёзе. Спрашивают:

— Вы чего тут делаете?

— Да вот Дятел веселится-играет, а мы, синицы, без отдыха работаем. Так стараемся, так стараемся!

— Ну и мы потрудимся, — пищухи говорят. — Конечно, не больно-то охота из-за такой добычи стараться, но уж ладно… Так и быть, где наше не пропадало.

И тоже за дело взялись. Дятел по сучку стучит, насекомышей нечаянно роняет. Синицы их на лету подхватывают. Меж синиц пищухи крутятся, норовят свою долю словить. Во всю-то мочь трудятся!

Увидал пищух тихоня Поползень, подобрался к берёзе. Спрашивает:

— Чего вы тут делаете?

— Да вот Дятел веселится-играет, синицы без отдыха работают, а мы, пищухи, во всю мочь трудимся. До того тяжко, до того тяжко!

— Ну, и я сил не пожалею, — Поползень говорит.

И тоже за дело взялся. Дятел стучит, насекомышей роняет. Синицы их на лету подхватывают. Меж синиц пищухи крутятся, норовят свою долю словить. А между пищух Поползень шныряет, тоже хочет долю себе урвать. Из последних-то сил выбивается!