Командир и штурман - О'Брайан Патрик - Страница 59

– Тем лучше, – весело отозвался Джек Обри, приподняв треуголку и помахав ею американскому капитану.

– Курс вест полрумба к зюйду, мистер Маршалл, и прикажите, пожалуйста, зачехлить пушки. – Из кормового люка доносился тонкий аромат кофе. – Диллон, позавтракайте со мной, – произнес капитан, дружески взяв его за рукав. – Вы по-прежнему бледны, как привидение.

– Вы должны извинить меня, сэр, – прошептал лейтенант, высвобождаясь и глядя на Джека Обри с откровенной ненавистью. – Мне немного не по себе.

Глава восьмая

– Я в совершенной растерянности, клянусь честью, поэтому излагаю ситуацию, целиком рассчитывая на вашу откровенность… Ума не приложу, чем я провинился… Дело не в том, что я высадил этих обременявших нас сверх всякой меры пленников на остров Дракона, поскольку неприятности начались раньше, еще рано утром.

Стивен с серьезным видом, внимательно, не перебивая, слушал Джека Обри. Мало – помалу, то и дело возвращаясь к опущенным деталям, затем забегая вперед, восстанавливая хронологию событий, капитан изложил историю их взаимоотношений с Диллоном-то хороших, то плохих, – а затем перешел к периоду последнего чрезвычайного их ухудшения – не только необъяснимого, но и обидного, поскольку он испытывал к лейтенанту дружеские чувства, а не только стал его уважать. Упомянул он и о необъяснимом поведении Маршалла, но это было не так важно.

Джек Обри самым старательным образом повторил свои аргументы относительно необходимости создания на судне благоприятных отношений, для того чтобы преумножить боевую силу шлюпа, – он приводил примеры за и против этого тезиса, рассказывал, как внимательно выслушивали и одобряли его речи остальные офицеры. Однако, несмотря на свой острый ум, Стивен не мог разобраться в этих сложностях и не мог (вопреки проявленной Джеком слабости) предложить ему свою помощь, поскольку он был всего лишь идеальным слушателем, а его собственные мысли находились на тридцать лье южнее и восточнее, за пустынным морем. Пустынным и бурным морем: после угнетающих штилевых дней и слабых ветров задул крепкий зюйд-вест. Этот ветер ночью стал заворачивать к востоку и теперь дул со штормовой силой, нагоняя волны, возникшие днем, поэтому «Софи» плюхалась о воду, неся марсели и прямые паруса, взяв на них по два рифа. Волны ударялись о наветренную скулу, заливая тучами брызг впередсмотрящего, стоявшего на полубаке, заставляя раскачиваться из стороны в сторону Джеймса Диллона, безмолвно общавшегося на шканцах с дьяволом, а также раскачивая койку, на которой лежал Джек Обри, сосредоточенно уставившись в темноту.

Он был чрезвычайно занят, однако после того как он проходил мимо часового у дверей каюты и оказывался в уединении, которое никто не смел нарушить, у него появлялась уйма времени для размышлений. Он не растрачивал это время на пустяковые разговоры, на то, чтобы слушать игру на издающей дрожащие звуки немецкой флейте или обсуждать политику с моряками. «Я поговорю с ним, когда мы его подберем. Буду говорить в самых общих выражениях, о том, какое это утешение – иметь на борту верного друга, об этой особенности морской жизни, когда в один момент ты находишься в тесной кают-компании, где не вздохнуть – не то что сыграть джигу на скрипке, а в следующее мгновение ты, как отшельник, оказываешься в одиночестве, какого никогда прежде не знал».

В минуты стресса у Джека Обри было две реакции: он проявлял или агрессивность, или влюбленность – он всей душой стремился к мощному катарсису активных действий или же любви. Он обожал битву и легкомысленных женщин.

«Вполне понимаю тех капитанов, которые берут с собой в море женщину, – размышлял он. – Помимо наслаждения, которое она доставляет, она становится еще и теплым, живым, любящим прибежищем…»

Покой. «Как бы я хотел, чтобы в этой каюте была девушка», – добавил он после паузы.

Этот разброд в мыслях, эти сомнения одинокого человека, которого не желают понять, существовали лишь в пределах его каюты и прорывались только в исповедальных беседах с доктором. Однако внешний вид капитана «Софи» ничего такого не выдавал, а для того чтобы заметить, что зарождавшаяся дружба между ним и его лейтенантом внезапно оборвалась, нужен был чрезвычайно внимательный наблюдатель. А штурман стал именно таким наблюдателем. Хотя обожженное и заляпанное мазью лицо Джека Обри какое-то время придавало ему на редкость безобразный вид, очевидная симпатия капитана к Джеймсу Диллону вызывала в Маршалле ревность. Кроме того, штурману угрожали в выражениях самых недвусмысленных, и он наблюдал за капитаном и лейтенантом с тоской и тревогой.

– Мистер Маршалл, – раздался из темноты голос Джека Обри, и бедняга аж подпрыгнул на месте, словно у него над ухом разрядили пистолет. – Как вы полагаете, когда мы увидим землю?

– Часа через два, сэр, если ветер не изменится.

– Да, я тоже так подумал, – отозвался капитан, подняв глаза на паруса. – Полагаю, вы можете убрать один риф. Как только ветер ослабнет, поставьте брамсели, словом, все что можно. Прошу вас, мистер Маршалл, как только обнаружите землю, позовите меня.

Менее чем через два часа, вновь появившись на палубе, на правой скуле капитан увидел ломаную линию берега. Это была Испания. С борта была хорошо видна гора необычайной формы, которую англичане прозвали Яйцом. Она была в створе со становым якорем. Значит, бухта, где они заправлялись водой, находилась прямо по курсу.

– Клянусь Господом, вы первоклассный штурман, Маршалл, – сказал Джек, опуская подзорную трубу. – Вы достойны того, чтобы вас назначили штурманом всего флота.

Однако потребовалось не меньше часа, чтобы добраться до побережья. И когда момент, которого он с таким нетерпением ждал, был так близок, Джек Обри убедился, насколько он взволнован, как много значит для него результат их экспедиции.

– Пришлите ко мне на корму старшину – рулевого, – произнес он, несколько раз пройдясь по палубе.

Баррет Бонден, старшина – плотник и начальник грот-марсовых, был необычно молод для своей должности. Это был славный, открытый юноша – с твердым характером, но не жестокий, жизнерадостный, полностью соответствовавший своему положению и, разумеется, превосходный моряк, с детства готовившийся к морской службе.

– Садитесь, Бонден, – произнес капитан подчеркнуто вежливо, поскольку предлагал ему место на шканцах, не менее, и возможность достигнуть вершин морской иерархии. – Я все это время думал… Не хотели бы вы стать мичманом?

– Ну что вы, сэр, конечно же нет,-тотчас ответил Бонден, сверкнув в полумраке улыбкой. – Но я премного вам благодарен за ваше хорошее ко мне отношение, сэр.

– Вот как, – ответил опешивший Джек Обри. – Почему же?

– Я не очень-то грамотен, сэр. Ведь я, – весело засмеялся он, – могу прочитать только список вахт, да и то по складам. А учиться мне слишком поздно. И потом, как бы я стал выглядеть, нарядившись в офицерскую форму? Деревенский увалень, мои старые кореша подняли бы меня на смех и стали бы кричать: «Здорово, пузо из клюза!»

– Многие офицеры начинали свою службу рядовыми матросами, – возразил Джек Обри. – Я сам когда-то был простым матросом, – добавил он и тут же пожалел об этом.

– Про это мне известно, сэр, – снова обнажил свои зубы Бонден.

– Откуда же?

– Среди матросов из вахты правого борта был один малый. Он плавал с вами на старике «Ресо» возле мыса Доброй Надежды.

«Ах ты господи! – мысленно воскликнул Джек Обри. – А я даже не заметил его. Жарил всех девок подряд на берегу, и они все время знали, кто я такой… Вот как бывает». Затем произнес вслух с некоторой обидой:

– Подумайте о том, что я вам сказал, Бонден. Жаль, если вы станете настаивать на своем.

– Извиняюсь за дерзость, сэр, – отвечал Бонден, поднимаясь со стула и со смущенным видом переминаясь с ноги на ногу. – Но у меня есть родич, сын тетушки Слоупер. Это Джордж Люкок, фор – марсовый, из вахты левого борта. Он настоящий грамотей, умеет писать такими мелкими буквами, что не сразу и прочитаешь. Он моложе меня, сэр, и гораздо толковее. Во много раз толковее.