Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 25

И ему захотелось обнять этих людей, сделать для них что-нибудь такое хорошее, пусть даже умереть ради этого. Ему захотелось подойти к старикам и старухам и развеселить их. Увидел деда Клаву, стоявшего прямо, как вбитый гвоздь, и бабушку рядом с ним. “У меня есть бабушка и дедушка! - сказал он себе. - Какое счастье - иметь бабушку и дедушку!”

Совсем растрогался Петька, а когда начал шарить по карманам в поисках платка, чтобы утереть оттаявший нос, то такого предмета в куртке своей не обнаружил. “Вот незадача!” - подумал он. И тихонечко пошёл в сторонку, чтобы там как-то утереться. У леса он неожиданно откопал платок в кармане пиджака. “Нормально!” - обрадовался Петька и замер.

Прямо перед ним под заиндевевшей елью стоял огромный человек без шапки. Иней тихо опадал на его чёрную с проседью голову. Он стоял неподвижно. Глядя куда-то поверх Петькиной головы, словно рассматривал что-то, только ему одному видимое. Руки в кожаных галицах неподвижно лежали на ружье, перекинутом через грудь, и слезы блестели на густой кудрявой бороде.

Петька не удержал равновесия и сел в сугроб. А когда поднялся, никого под елью не было. Только с верхней ветки медленно сыпался иней…

- Это он! - решил Петька. - Это он - Антипа Пророков!

Глава одиннадцатая

МАТРЁШКА ДА РАСПИСНАЯ ЛОЖКА

Вечером раскрашивали дедовы изделия. Дело было весёлое! В глиняных плошках дед развёл приготовленные по своим рецептам густые краски, достал бутылку светлого лака. Рисовать уселись все. Бабушка и Катя взялись расписывать цветами фартуки матрёшкам, дед тоненьким пером обводил рисунок. А Петька выпросил себе на пробу одну корявую матрёшку.

- Раньше, - рассказывал дед, - мы больше по крупной части промышляли. Бочки там, по плотницкой линии чего… А посуду как вывезем на ярмонку, пока староверы свою не привезут - покупают, а как они со своим товаром приедут, так на нас никто не глядит! Словно нас и на ярмонке нету. Они вишь золотую посуду делали…

- Как золотую? - подскочил Петька. - А где они золото брали?

- Да не из золота! Деревянную! Только они её так расписывали да закаливали сколько раз в печи, в жару, да ещё как-то… Она золотой и гляделась. Ну-ко погоди, гдей-то у меня ложечка сохранилась…

Дед полез в сундук. Достал оттуда шинель, будёновку, какие-то свертки, пачку книжек.

- Вот! - он развернул тряпицу и достал небольшую, красивой формы ложку. - Это мне наш артельный подарил, когда я первый самостоятельный заказ сделал. Мастером, значит, когда меня признали.

Ложка действительно сияла золотом, а по золоту расцветал диковинный аленький цветочек, с чёрными лепестками и стеблем. Он был такого глубокого цвета, словно в ложку положили пылающий уголёк. Тонкий черепок завершался головою голубя, который поправлял у себя на груди перышки.

- Не клади её на стол-то рядом с нашим ремеслом, - сказал дед, передавая ложку, - а то вовсе рисовать расхочется. Пятнадцать годов я этой ложкой ел, а она цвета не потеряла…

Дед сел к столу. Пригорюнился.

- Вот ведь мог научиться! Не скрывали они от меня секретов своих. А теперь поди, кто расскажет… Нет староверов - погибли и мастерство своё с собой унесли!

И Петька вспомнил, как горевал реставратор, когда говорил об утраченном, забытом мастерстве. Чем-то напомнил ему дед Николая Александровича.

- А если у Антипа Пророкова спросить?

- Да Антипа топора в руках отродясь не держал! - махнул рукой дед. - Антипа - охотник, он с десяти годов ружьём, да силком, да неводом промышлял. У него и отец и дед охотники. Он деревянного дела вовсе не знал!..

- А правда, что староверы невидимыми умели делаться? - спросил Петька.

- Говорят! - сказала бабушка. И Катя, которая замерла от Петькиного вопроса, облегчённо вздохнула. - Говорят, что они глаза отводить умели. Которые есть такие люди, что умеют. Сказывают, ехал раз цыган через Никольское, - неторопливо водя кисточкой, стала рассказывать бабушка. - Попросился с детишками переночевать, а мужик его не пустил, дескать, грязь от вас. А цыган-то и говорит: “Отвожу я глаза твои от скотины…” Встал мужик утром, а дверь в хлев найти не может. Ходит вокруг, в стену тычется, слышит, как скотина голодная мычит, а войти к ней не может…

У Катьки глаза сделались круглыми от страха, она даже рисовать перестала.

- Ну и чего потом? - спросила она.

- Послали за цыганом вдогон, с деньгами. Только тогда дверь-то и оказалася…

- Да как же у него глаза отведены были? Почему он дверь-то найти не мог?

- А с перепою! - подмигнул дед. - Я раз в молодые годы напился, вышел на улицу. А дело на свадьбе было, вышел на улицу - да лбом в забор бревенчатый! Думаю: когда тут забор поставили? И всё никак ворота не найду: со всех сторон брёвна - ни взад ни вперёд. Замуровали! Стал людей кричать. А уж утром мне говорят, что я вокруг столба ходил да лбом в него тыкался. И всего-то напротив ворот один столб был… Это всё алкоголизма проклятая! Она так глаза отведет, что и назад не воротишься. Сколько через неё людей пропало!

- А как же староверы невидимыми делались? - сказала бабушка. - Никто ведь их сыскать не мог.

- Да я в этих болотах армию невидимкой сделаю! - сказал дед.

- Ай, слушать тебя! - махнула старушка рукой. - Сколько искали, а проходу через болота нет.

- Есть! Не найден! А есть! - вскипятился дед. - Скотина-то вернулась!

- Заговор кончился - вот и вернулась.

- Что ж она тощая такая пришла да в грязи по самы рога?

- Какая скотина? - спросил Петька.

- Да когда староверы исчезали. Исчезала с ними и скотина ихняя: и коровы и кони. А когда деревню немцы спалили, недели через три явилась скотина. Вот и Орлик мой прибежал… Утром пошёл я через Староверовку. Смотрю, а на пепелище жеребёнок ходит. Стал я его звать - не даётся! Два дня я его ловил. А уж какой конёк распрекрасный оказался! Мы бы без него пропали. Одна лошадь на весь колхоз! Спаситель наш, кормилец!

- Смотрите! - ахнула Катя. - Что Петя нарисовал! - Ух ты, плясун какой!

А Петька и сам не знал, как у него получилось. Нарисовал он не матрешку, а балалаечника в картузе и с усами.

- Вона! - всплеснула руками бабушка. - Да ты у нас, Петяша, художник.

Балалаечник и вправду был удачный - весёлый, пузатый, так и казалось, что сейчас он подмигнёт и пустится в пляс.

- И как же ты придумал такого нарисовать! Мы все матрёшек, а он, поди ж ты!

Петька покраснел от удовольствия. Его хвалили, наверное, первый раз в жизни.

- Художник ты, Пётра! Живописец!

Украдкой Петька глянул на Катю, а та смотрела на него восторженно, потому что открыла в нём ещё один талант.

- Да ладно, чего там… Я таких в сувенирном магазине видел, - сказал Петька и удивился сам себе. Он сказал правду! Ведь можно было рассказать, что он давно учится в художественной школе, или что лично знал художника Репина, или ещё что-нибудь… Что он, например, давно придумал таких балалаечников и их уже отправили на выставку в Монреаль… А он вдруг сказал правду!

Петька долго ворочался на своём поющем диване, а когда уснул, то увидел во сне Антипу Пророкова, который варил в расписном горшке какую-то траву и кормил белого жеребёнка.

Глава двенадцатая

КАКОЙ ЖЕ НОВЫЙ ГОД БЕЗ ЁЛКИ?

Ночью Петька несколько раз просыпался. Ему всё чудилась печка на полянке и плач, похожий на музыку. Никогда и ни к кому Столбов не испытывал никакой жалости. Случая не было. И даже если бы Петьку спросили: какой он, добрый или злой - ни он да, наверное, и никто не ответил бы.

А сейчас он мучался от нового чувства. Будь он постарше, он бы знал, что это новое чувство называется состраданием.

Опять в избе никого не было. Но светило весёлое солнце. Лазер возился, пытаясь поймать пылинки, плясавшие в солнечном луче.

Петька выпутался из одеяла. Встал. В комнате было тепло и весело. Петька впервые заметил, как красиво убрана горница, в которой он спал: белые кружевные занавески на окнах, пёстрые половики, ослепительно белый бок печки, резная лавка, расписной сундук. А на полках старинные синие тарелки, на них диковинные леса, охотники в заморских шляпах, олени с человеческими глазами…