Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 23

Глава девятая

ПОДОЙ БЫКА!

На следующее утро Петьку никто не будил. Проснулся он, только когда есть захотел. Глянул на часы: Мамочка родная, одиннадцать!

Ни деда, ни бабки в доме не было. Лазер тихонечко гонял по полу бумажку.

- Где старики? - спросил Петька Лазера, но тот, конечно, не ответил. Надо сначала поесть, а потом стариков искать. Но поесть оказалось не так просто. Щи, наваристые, с мясом, и рассыпчатая гречневая каша с тушёнкой стояли в сенях на холоде и были кое-где прихвачены морозом. “Так, - решил Петька, - будем разогревать!”

Он наколол щепок и даже не порезался. Натолкал в печку дров. Достал спички и начал поджигать лучину. Но спички почему-то гасли, а лучина, подымив, превращалась в жалобный уголёк. “Надо бумаги подложить!” Но бумаги в доме у деда не было. И тогда Столбов, вздыхая, взял самый тоненький свой детектив и вырвал титульный лист. Бумага вспыхнула, принялась и лучина, загорелись стружки, которые притащил Петька из мастерской. Но дым почему-то полез из печки в комнату, и Петька, сунувшись раздувать огонь, чуть не задохнулся. Дым клубами поднимался к потолку. Даже Лазер и тот начал чихать.

“Нет! Пойду молока поищу!” - решил Петька и выскочил в сени. Постоял в холодке. Отдышался. Начал смотреть в кринки и вёдра, что стояли на лавке вдоль бревенчатой стены. Молоко он нашёл. Но молоко смёрзлось белым пористым колесом.

“А что, - решил вдруг Петька, - пойду корову подою! Чего тут сложного - дёргай за соски, да и всё”. Он взял ведро и пошёл через поветь в сарай.

Сбежал вниз по лесенке. Острые непривычные запахи ударили ему в нос.

- Фу! - сказал Петька.

- Фу-фу! - отозвалось из-за загородки, и там заворочался кто-то большой. У Петьки замерла душа.

Столбов медленно и тихо подкрался к стене и заглянул в щёлочку. Что-то громоздкое, похожее на кита, лежало на полу.

- Нет! - стараясь успокоить себя, громко сказал Петька. - Это не корова. Маруся! Маруся! - позвал он. В другом конце подклетка раздался шумный вздох. - Марусенька! - обрадовался Петька и чуть не упал, запнувшись о ведро. - Ну-ка, дай мне молочка. - Он толкнул дверь и вошёл в закуток. - Странная какая корова! Рогов нет. - Из темноты на него смотрел печальный глаз. - Хорошая! Хорошая! Не укусишь?

Животное переступило.

- Тьфу ты, пропасть! Это же лошадь! - чуть не закричал Петька. - Понапихали, понимаешь, всякой скотины. А где Маруся?

- Му-у-у-у, - вдруг басовито раздалось за дверью, обитой клеёнкой.

- Ну, наконец-то! - Он побежал к двери. - Сейчас! Еле я тебя нашёл!

Корова оглянулась на Петьку и перестала жевать.

- Сейчас! Сейчас! - говорил он, присаживаясь на корточки и подставляя под вымя ведро. - Коровка, коровка, дай мне молочка!

Но коровка взяла и отодвинулась.

- Ты что? - сказал Петька, следуя за ней “гусиным шагом” и волоча ведро.

Корова отодвинулась ещё раз и закрыла собою дверь.

- Вот дурная! Ну-ко! Ну-ко! - И он попытался поймать тёплое и голое вымя.

- Бу-у-у-у! - сказала корова грозно и обернула к Петьке рога.

- Ма… ма… мамочка, - похолодел Петька, понимая, что из коровника ему живым не выйти. Огромные острые рога направились прямо в его живот. - Мамочка! - вякнул Петька и закрылся ведром.

- Эй, Петя! Где вы? - услышал он девчоночий голос. - Ау! Где вы? Это я, Катя!

- Здесь! - сказал Петька, несказанно обрадовавшись этому голосу. - Вот, понимаешь, хотел корову подоить - бабке помочь!

- А зачем её доить? - удивилась девочка, открывая дверь. - Разве её утром не доили? Её теперь только часов в шесть доить нужно. Сейчас у неё и молока-то нет. Марусенька моя хорошая! На-ко, я тебе хлебушка припасла! - Корова потянулась к девочке успокоенно и доверчиво, аккуратно взяла хлеб и стала шумно двигать челюстями.

- Кушай, моя хорошая! - приговаривала Катя, почёсывая её меж рогов. Петька бы тоже не отказался от куска хлеба с солью. - А я бабушку с дедом Клавой встретила, они в Староверовку на митинг пошли.

- На какой митинг? - спросил Петька, рад-радёхонек, что выбрался из хлева.

- Памяти погибших партизан. Их каратели к болоту прижали, а они отстреливались до последнего патрона. Все и погибли. Их в Староверовке похоронили. Восемь человек. Пятеро из нашей школы - комсомольцы. Пойдёмте?

- С удовольствием! Только я ещё не завтракал.

- Ух, как у вас душно! Так и угореть можно! - сказала Катя, когда они вошли в горницу. - Что ж вы заслонку-то не открыли?

Петька покраснел, но, к счастью, он был так перемазан сажей, что под её слоем ничего не было видно. Пока он умывался, Катя разогрела еду и накрыла стол. Петька ел, а она смотрела на него, подперев щёку рукой, совсем как бабушка Настя.

- Зайдём к нам? Может, папа приехал - нас на тракторе в Староверовку отвезёт, - сказала она, убирая тарелки.

Дом, в котором жила Катя, был недалеко - улицу перейти. Когда Петька вошёл в горницу, ему показалось, что он попал в детский сад. Две девчонки-близнецы что-то рисовали. Мальчишка лет семи крутил радиоприёмник. Другой, поменьше, хныкал, стоя в перевёрнутой табуретке. Ещё одного, грудного, качал на руках высокий, широкоплечий и русоголовый мужчина. Полная румяная женщина возилась у печки и ворчала на пацана, который сидел на горшке посреди комнаты.

- Дай молока! - требовал он.

- Подой быка! - отвечала мать. - Отлепись от своего горшка! С утра приклеился!

- Это атомобиль! - сказал мальчишка, загудел и поехал по половице на горшке. - Дай молока! - закричал он опять.

На Петьку уставилось шесть пар синих глаз. И в избе сразу стало тихо. А тот, что катался на горшке, поехал под стол от греха подальше.

- Это - Петя! - объяснила Катя. - Ну, на митинг-то поедем?

- А как же, - сказал отец, - одевай малышей.

- А ну, быстренько! - захлопотала Катя, и в руках у неё замелькали чулки, валенки, рубашки. Она так ловко одевала малышей, что Петька от удивления рот открыл и пришёл в себя, когда его потянул за штанину малыш и сказал:

- Дядя! Ну-ко застегни мне лифчик назаду!

Глава десятая

“СЫНУШКА МОЙ, ГОРЬКИЙ!”

- Лайнер! Лайнер! - пищала малышня, проезжая мимо дома деда Клавы. - Поехали с нами!

Лайнер выскочил на дорогу. Залаял. Завертел хвостом. Сделал вид, что хочет вскочить в сани. Но прыгать не стал, а с деловым видом начал что-то вынюхивать на сугробах и вернулся во двор. Не такой это был пёс, чтобы в стужу куда-то бежать из теплой конуры.

Трещал тракторный мотор, крутились огромные колёса “беларуси”, и сани плыли в сугробах, подымая снежные буруны, будто это и не сани были вовсе, а торпедный катер. И уже кто-то из малышей кричал:

- Плава луля! Лева луля! - и приставлял к глазам кулаки, словно смотрел в бинокль.

- А к нам на праздники корабли в Неву заходят! - сказал Петька.

- Ой! - вздохнула Катя. - Да как же они помещаются - на мель не сядут и домов не зацепят?

- Сказала! Да ты знаешь, какая Нева большущая! Редкая птица долетит до середины! - И тут же Петька спохватился, потому что Гоголя Катя тоже проходила в школе. Но она не заметила.

- А какие они, корабли?

- Большие! Высокие!

- Выше вон той сосны?

- Ха! Раза в три!

- Да как же они не переворачиваются?

А потому что у них остойчивость и балласт… Когда я ходил на корабле в Кронштадте!.. - Надо сказать, что Петька никогда не был ни на одном корабле, кроме речного трамвайчика. А побывать в Кронштадте было его заветной, но пока ещё несвершившейся мечтой. - Когда мы были на корабле… - И он принялся рассказывать про остойчивость, про парусное вооружение, про броню…

Катя слушала нахмурившись и думала о том, какие всё-таки в городе умные люди живут! А этот Петя, наверное, умнее всех.

“А она хорошая, - думал Петька, - Сидит, слушает - такой рассказывать интересно! А наши девчонки из класса уже тысячу бы раз перебили”.