Книга о разведчиках - Егоров Георгий Михайлович - Страница 64

Мы петляли до обеда по проселкам и шоссейным дорогам в надежде, что меня осенит какая-то мало приметная деталь пейзажа или поворот дороги. Я надеялся на свою очень хорошую зрительную память. Но ничто меня не осенило, ничто не напомнило о той давней вылазке. Если бы хоть что-то напомнило, то по этому ориентиру можно было бы найти могилу ребят, погибших в том рейде, могилу Николая Виноградова, Миши Варавского и Ивана Самшина. Больше всего в тот день, петляя по проселкам, мне хотелось найти именно эту могилу. Найти, восстановить ее, сделать надпись — оставить потомкам память о тех ребятах. Ради этого, собственно, я и затеял те поиски — не ради же места, на котором был ранен и не ради хутора Михайли… Но найти могилу мне не удалось. Даже приблизительного места. Как бы сейчас пригодилась та карта с крестиком на высотке, у подножья которой текла речушка (какая речушка — черт ее знает), карта, которую я сдал 20 апреля 1944 года в штаб армии! По той карте я наверняка бы нашел могилу своих ребят. Попросил бы школьников ближайшего села следить и ухаживать за ней. А быть может, и перехоронили бы ребят из лесной глухомани куда-то в село. Ведь перехоронили же моего брата, причем дважды — первый раз из школьной ограды на сельское кладбище, второй раз с сельского кладбища к районному мемориалу… Об этом мне писали жолобковские школьники.

Во второй половине дня, так ничего и не разыскав (Большие Базары я уже и не стал искать — место своего ранения я все равно не найду, да и так ли уж это важно — найти именно то место), мы повернули на Шумск, на север.

Я ехал и грустно думал: а не попытаться ли мне в Центральном архиве Министерства обороны СССР разыскать ту мою карту, а с копией потом приехать еще раз и все-таки разыскать, могилу своих ребят — сделать так, чтоб еще одной безымянной могилой было меньше на Украине.

В Шумском райкоме партии меня встретил заведующий отделом пропаганды.

— Владислав Семенович, это наш первый секретарь, сейчас на сессии райсовета, но просил его вызвать, как только вы приедете. Я сейчас за ним схожу в Дом культуры. А пока вам, видимо, будет небезынтересно посмотреть вот эти документы. Здесь копия журнала регистрации раненых, воспоминания участников освобождения нашего района.

Конечно, перво-наперво я взялся за журнал. Дело в том, что я надеялся на какую-то ошибку. Надеялся потому, что в сорок четвертом моя мать получила «похоронку» на Анатолия, извещавшую, что он погиб 20 марта, а спустя некоторое время пришло письмо от его имени, но написанное не им, не его рукой, но с его росписью, поэтому мать считала до своих последних дней, что «похоронка» — это ошибка. И многие годы и я так думал — ведь на меня тоже была «похоронка», а я, слава богу, жив до сих пор. Вот и думал я, листая журнал, найти какое-нибудь несоответствие. Тем более, что брат у меня был любителем приключений. Мальчишкой он сбегал из дома и несколько месяцев путешествовал по стране. «Напутешествовался» — вернулся домой. Перед войной поступил в железнодорожное училище, только созданное тогда. В первый год войны закончил его, работал помощником машиниста на паровозе, имел бронь. И вдруг в сорок третьем наплевал на бронь и, едва ему исполнилось восемнадцать лет, ушел на фронт добровольцем. Поэтому мать не верила ни в «похоронку», ни в письмо, написанное не его рукой. И в семье у нас все послевоенные годы ждали: а вдруг объявится откуда-то Анатолий! Но он не «объявился». И вот я листаю журнал регистрации. Под номером 23-м значится: «Егоров Анатолий Васильевич, 1925 г., рядовой, пулевое ранение в голову с проникновением в мозг. Умер 18 марта 1944 года от истечения мозгового вещества. Похоронен в районе школы, могила № 7». Место захоронения обозначено и в «похоронке». Несоответствий тут было два: дата смерти и звание — он был младшим сержантом, наводчиком самоходной артиллерийской установки, так он писал в одном из сохранившихся до сих пор писем. Конечно, несоответствия эти несущественные.

Читать воспоминания ветеранов о том, как был взят Шумск, Жолобки и другие села района, я не стал, отложил на завтра.

Пришел первый секретарь, молодой красивый парень, очень предупредительный. Пригласил к себе в кабинет. Рассказал, как райком партии и все жители района заботятся о сохранении памяти о солдатах, погибших при освобождении района, сколько обнаружено безымянных могил, как разыскивают имена захороненных в этих могилах.

— В пятидесятые годы у нас были произведены перезахоронения из многих могил-одиночек на сельские кладбища. А к тридцатилетию Победы мы в торжественной обстановке перенесли из всех сел района останки погибших в райцентр. Если хотите, вам покажут многочисленные фотографии этого траурного торжества.

Он извинился, сказал, что через четверть часа у него выступление на сессии и что ему надо уйти.

— Вас сейчас проводят к мемориалу и к братской могиле, — сказал он. — А потом вы, наверное, захотите побывать в Жолобках? Я сейчас попрошу секретаря парткома Нину Мефодьевну Берчун, она сейчас тоже на сессии, организовать эту поездку. А после сессии я туда тоже приеду.

И он распрощался до вечера.

Мемориал в Шумске размещен в центре города на старом кладбище неподалеку от древнего монастыря. Там меня уже ожидали пионеры с цветами, со знаменем, с барабаном и горном. Стояли в строю. Я не помню всей процедуры и не знаю, как ее назвать. Помню только, что ребятишки что-то бойко говорили, читали, по-моему, какие-то стихи, а в это время их пионервожатый, разбитной парень, суетливо фотографировал нас в разных ракурсах (фотографировал на свой аппарат и на мой тоже).

Но вот пионеры ушли под барабанный бой, мои сопровождающие деликатно удалились. И я остался один перед могилой брата. Я привез узелок с землей с могил матери, отца и брата Бориса и растряс ее по холмику, под которым лежит Анатолий со своими однополчанами.

Сколько я пробыл здесь, не знаю. Все-таки летний день очень длинный, особенно если его начать в шесть часов утра. До сумерек было еще далеко.

Потом мы были в Жолобках в школе, где размещался госпиталь. Я ходил по классам — бывшим палатам. В какой-то из них прошли последние минуты жизни моего брата. Может быть, здесь от его имени и писалось то письмо, в котором он сообщал, что сейчас находится на отдыхе, что прошел половину Украины с боями. Письмо было написано на мелованном листке — на обратной стороне иллюстрации, вырванной из какой-то книги. Листок этот уже давно исшоркался, порвался на сгибах, можно было разобрать только отдельные слова (жаль, не снял с письма раньше копию).

Нина Мефодьевна, секретарь парткома местного колхоза имени Крупской, подвела ко мне женщину, школьную уборщицу, которая в сорок четвертом работала здесь, в госпитале, санитаркой. Женщина оказалась словоохотлива и сердобольна. Печально смотрела на меня, качала головой. Конечно, она всех не помнит, кто умирал от ран тогда в их госпитале. Много умирало — госпиталь был прифронтовой, вез ли сюда раненых прямо с поля боя. Поэтому чуть ли не каждый день умирали. Хоронили? Хоронили здесь же, в школьной ограде. На кладбище не носили.

— Пойдемте покажу это место, — предложила она. — За могилами потом ухаживали все время, пока не перезахоронили всех на кладбище.

Мы вышли в ограду. Немного поодаль ровным квадратом стояли одинаково стройные тридцатилетние сосенки — они посажены были, конечно, вокруг могил. Внутри квадрата было несколько хорошо заметных впадин.

— Вот это были могилы. Говорите, ваш брат в седьмой могиле похоронен? Вот и считайте — вон оттуда начали хоронить. Вон та была первая. Это я хорошо помню. Потом вон рядом вторая, третья… Седьмая, стало быть, вот эта, во втором ряду. За ней вот — восьмая, последняя.

Видимо, бои передвинулись дальше, раненые поступать сюда перестали. Те, кому умереть — умерли, кому суждено выжить, были, наверное, отправлены потом дальше в тыл. Могил больше не прибавлялось.

— В каждой могиле похоронено было по нескольку человек, — говорила женщина неторопливо, со вздохами, и даже всплакнула. — Молоденькие уж больно были… Ряд уложат, засыплют землей немного. Холодно все-таки еще было. По ночам особенно. Не портились. Потом, через несколько дней, еще ряд… А когда перехоранивали, в гробы клали. Оркестр играл. Вся деревня в голос ревела…