Кит - Мэттьюз Леонард Харрисон - Страница 20

VI

КАРТИНКИ

УШЕДШЕГО

В

ПРОШЛОЕ

Многие говорят о романтике старинного китобойного промысла. Он и в самом деле выглядит романтично для тех, кто никогда не принимал в нем участия. Для самих же китобоев это был тяжелый труд, плохо вознаграждаемый, полный опасностей и лишений. Еще и сейчас на Севере многие старые китобои из года в год отправляются на промысел каждый охотничий сезон. Для них это стало настолько привычным делом, так вошло в их жизнь, что бросить свое занятие они уже не могут. В прежние же годы, когда заработки матросов вообще были низки, а уверенности в том, что найдешь другую работу, не было, у китобоев были серьезные побудительные мотивы с каждым сезоном снова возвращаться в море.Профессия китобоев имела ряд преимуществ: жалованье и доля, получаемая с каждого убитого кита, накапливались за время плавания — девать их на борту судна, кроме своего матросского сундучка, было некуда, и если плавание было удачным, китобой возвращался домой с туго набитым кошельком. Для бедного человека это было весьма привлекательно. Некоторые, правда, растранжиривали заработок без толку, но те, кто был серьезнее и предусмотрительнее, употребляли его с пользой. Самые дельные становились помощниками капитанов, капитанами или даже владельцами китобойных судов. Конечно, каждое плавание было связано с риском: поход мог оказаться безрезультатным, и в таких случаях китобой не только возвращался без прибыли, но еще и оставался в долгу у хозяина судна; корабль мог вообще погибнуть во льдах, а его экипаж — умереть от голода. И тем не менее на северный китобойный промысел охотно шли не только офицеры и матросы, но и владельцы судов, хотя при этом они ставили на карту свое состояние, судно и всю его оснастку.Упорство китобоев поистине удивительно. Редкий китобойный сезон обходился без того, чтобы какое-нибудь судно не погибло, далеко но всегда моряки возвращались домой. Но зато если плавание было успешным, оно приносило столь обильные плоды, что в целом промысел не падал, а развивался. Многих предприимчивых людей перспектива крупных заработков вдалеке привлекала больше, чем те — тоже нелегкие — способы разбогатеть, которые были доступны им дома, и в надежде на большую прибыль они не жалели усилий и продолжали бороться, даже если их уже однажды и постигла неудача.Жизнь простых матросов на китобойных судах была чрезвычайно тяжелой. Сейчас даже представить себе трудно, как можно было вынести одно только долгое пребывание в тесном, темном, грязном и сыром кубрике. Размещался он на полубаке, имел чуть более полутора метров в высоту, так что далеко не каждый мог в нем выпрямиться во весь рост; окна отсутствовали, а если и был иногда крошечный палубный иллюминатор, то он только подчеркивал темноту вокруг; чаще же доступа дневному свету не было вовсе. По переборкам кубрика были навешены в два этажа грубо сколоченные койки, а на полу стояли сундучки, закрепленные цепями. От сальных свечей или масляных ламп все в кубрике было закопчено до черноты. Несколько лучше были условия в кубрике на средней палубе: там размещались китобои с Шетландских островов, где обычно набирался дополнительный экипаж.Пищу приносили из камбуза в кубрик в большом медном котле, и матросы ели, сидя на своих сундучках и держа миски на коленях. Как правило, еда была грубая, плохо приготовленная и невкусная — говяжья или свиная солонина скверного качества, подчас непроваренная, хлеб засохший, а то еще и с жучком или мучными червями. Свежую пищу матросы получали только тогда, когда прибывали в какой-нибудь порт, да несколько первых дней после отплытия из него. Солонину на судах держали обычно в бочках, но перед употреблением ее необходимо было вымачивать в пресной воде, для чего ее клали в бадьи, стоявшие на палубе. Когда кок выбирал оттуда куски на обед, от мяса нередко шел отвратительный запах. Впрочем, хороший повар умел даже из таких продуктов, приправив мясо луком и горохом, сварить похлебку, которую проголодавшиеся люди съедали с жадностью.Одной из самых больших тягот жизни на полубаке была сырость. Белье и одежда, которых у каждого матроса было очень мало, так что сменить было почти что нечего, практически никогда не просыхали; в щели палубы, даже хорошо законопаченные, просачивалась вода, а когда в плохую погоду палубу заливало, то вода через клюзы просто текла в кубрик. Но за время вахты матросы уставали так, что им не мешали спать ни мокрые соломенные матрасы — «ослиный завтрак», как их называли, ни укусы постоянно кишевших в кубрике клопов. Работа была тяжелая и опасная — никакого сравнения с теперешней. Какой член профсоюза в наше время согласится выйти под парусами с ручным управлением в открытое море в штормовую ночь? Сейчас заставить людей работать в таких чудовищных условиях было бы просто невозможно, и сомнительно, чтобы хоть один из современных китобоев пожалел о «романтических» сторонах прежней китовой охоты.И однако тогдашние китобои воспринимали все трудности и лишения как неотъемлемый элемент их будничной жизни, работали хорошо и с воодушевлением, шли на риск и встречали опасности лицом к лицу, считая это делом обыкновенным; более того, у них хватало духу еще шутить и развлекаться, когда выпадало время. Так, например, однажды экипажам двух судов, затертых во льдах Арктики, пришла охота поиграть в футбол на льду, и команды прошли навстречу друг другу по ледяному полю несколько миль, чтобы провести матч.Даже когда суда терпели крушение, китобои умели не падать духом. В 1863 году, когда «Трулав», судно из Гулля, был затерт во льдах моря Баффина и вместе с несколькими другими китобойцами дрейфовал к Денисову проливу, матрос с «Трулава», Джордж Сорелл, писал об одном из этих судов:«К несчастью, острая льдина пробила насквозь его обшивку, корпус, бимсы и все, что было на ее пути; судно наполнилось водой за столько времени, за сколько наполнилось бы ведро. Сначала, пока давление льдов было не слишком сильным, корабль стоял прямо, но потом вдруг завалился на бок, словно ему захотелось прилечь отдохнуть. Затонуть ему пе дали находившиеся в его трюме пустые бочки для ворвани. Шлюпки с судна уже были спущены, и их протащили через покрытый трещинами лед до места, где лед был целый. Я дважды посетил экипаж этого судна и сам видел, что вся команда была весела, как стая жаворонков. Во время моего первого посещения судно еще стояло совершенно прямо и некоторые матросы забавы ради прыгали с одной реи на другую, изображая обезьян. Когда я побывал там во второй раз, корабль уже накренился настолько, что верхние реи его мачт лежали на льду. Но и это не омрачало настроения экипажа. Несколько матросов расселись по фок-реям и раскачивались на них, играя в „вверх-вниз”; теперь, сидя на верхних реях, они доставали ногами лед, а нижние реи, напротив, оказались высоко в воздухе».Искусство арктической навигации было доведено северными китобоями до высшей степени совершенства, и их суда, даже тихоходные, были великолепно оснащены, хорошо приспособлены к лавированию между льдинами и прекрасно выдерживали сжатие, когда застревали во льдах. Обычно суда поднимались на север вдоль западного побережья Гренландии, от острова Диско поворачивали на северо-запад и пробивались сквозь льды к берегам залива Мелвилла и дальше. Каждый год льды движутся здесь из моря Баффина к Девисову проливу, оставляя некоторое пространство открытой воды, размеры которого меняются от года к году. В этих далеких водах северных гренландских китов можно было встретить летом, и при известном везении китобои могли добыть целую дюжину китов и даже больше.Встречались киты также и в Гудзоновом проливе, у западного побережья Баффиновой Земли, — если, конечно, там были достаточные пространства открытой воды.Капитаны китобойных судов должны были обладать огромным искусством и недюжинной смелостью, чтобы проводить свои суда сквозь льды моря Баффина к местам промысла. На этом пути китобойцы часто застревали во льдах, но их капитаны, как правило, умудрялись пробиться к открытой воде или хотя бы уберечь судно от гибели во льдах. И все же каждый год кто-нибудь да терпел неудачу и либо оставался зимовать па застрявшем во льдах судне, либо покидал его, если оно оказывалось раздавленным. Правда, обычно все-таки экипажам потерпевших бедствие кораблей удавалось добраться до какого-нибудь другого, уцелевшего судна, но при этом нередко приходилось тащить вельботы волоком через торосистые льды или переплывать в шторм широкие разводья.Приключения в арктических морях китобои прежних времен воспринимали как нечто естественное — такова была специфика их жизни и работы. Никто не обращал на грозившие им опасности особенного внимания и не волновался — кроме тех, кто ждал моряков в родном порту. А между тем если бы такие опасности китобои преодолевали сейчас, они наверняка были бы героями последних известий во всем мире, их имена печатались бы крупным шрифтом в заголовках газет, их осаждали бы просьбами дать телеинтервью.Теперь вызывает удивление то, что при столь очевидном риске зазимовать в Арктике китобои брали на борт провизии и топлива не больше, чем было необходимо для благополучного плавания на предусмотренный срок; а ведь экипажи, потерпевшие крушение в Арктике, испытывали жестокие страдания не только от холода и голода, но и от цинги.Так, когда китобойное судно «Диана» из Гулля застряло зимой 1866-67 года во льдах залива Фробишер, этим тяжелейшим недугом был поражен весь его экипаж. Судовой врач Чарлз Эдвард Смит в своем журнале подробно описывал страдания команды. Он самоотверженно ухаживал за умирающими матросами. «Я мог очень немногое сделать для этих бедняг, — писал он. — Давал им вяжущее полоскание для рта, заставлял их ежедневно двигаться, чтобы хоть как-то сохраниться физически, да поддерживал их души надеждой. Будь у нас при себе несколько ящиков апельсинов или хотя бы капусты — это бедствие их миновало бы. Дело в том, что цинга не только причиняет жестокие физические страдания, но в острой стадии заболевания погружает человека в состояние такой моральной депрессии и летаргии, что любое усилие — даже попытка просто встать с постели — может оказаться для него смертельным».Намного легче были условия, в которых работали охотники на кашалотов; им лишь в редчайших случаях доводилось заходить в холодные околополярные воды, обычно же путь их пролегал в морях умеренных и тропических широт. Им случалось подходить к субантарктическим островам в поисках пушнины, тюленьего жира или гренландских китов, но в полосу льдов они никогда не заплывали. (Хотя охотники на кашалотов пересекали самые неспокойные моря, где легко можно было налететь на айсберг, им незнакома была техника плавания во льдах, которая так хорошо известна северным мореплавателям.) Жизнь китобоев, охотившихся на кашалотов среди бесчисленных островов Тихого океана, была сравнительно легкой еще и потому, что они имели возможность приставать к берегу и вступать в контакт с островитянами.Когда плавания китобоев стали очень длительными, так что матросы иногда покидали дом на несколько лет, недобросовестные капитаны судов стали увеличивать свою долю прибыли за счет экипажа. Если не считать гарпунеров и других специалистов, весь экипаж судна, то есть простые матросы, состоял обычно из людей чрезвычайно бедных, так называемых «судовых крыс», не имевших особой квалификации и пользовавшихся столь скверной репутацией, что на другие суда их просто не брали (хорошие моряки предпочитали подписывать контракты и наниматься на суда, уходившие в плавание на более ограниченные сроки). Кроме того, содержатели береговых ночлежек, которые давали пристанище и кормили в кредит матросов, ожидавших возможности законтрактоваться, зачастую работали еще и вербовщиками и нередко поставляли владельцам китобойных судов рабочие руки, просто-напросто перенося на борт судна перед самым его отплытием мертвецки пьяных моряков. Аванс же, полагавшийся матросу в момент подписания контракта, они в качестве вознаграждения за свою «заботу» клали себе в карман.Такой состав подчиненных и в самом деле требовал от командиров строгости, но часто естественная и разумная требовательность превращалась в откровенное грубое насилие, злоупотребления и даже издевательства. Прослужив в подобных условиях год или два, несчастные матросы удирали с судна при первой же возможности, оставив в кассе корабля уже заработанные ими деньги и свою долю прибыли, которые становились собственностью судовладельца. Так Герман Мелвилл, автор «Моби Дика», сбежал со своего корабля на Маркизских островах.И все же далеко не все китобои оказывались в столь тяжелом положении, особенно если на судне соблюдалась разумная дисциплина и капитан не был отпетым мошенником, вызывавшим возмущение всего экипажа. Заходя на острова Тихого океана, матросы могли торговать с аборигенами, выменивая на продукты зубы кашалотов, которые там высоко ценились и служили чем-то вроде валюты. Из них дикари делали ожерелья, нанизывая их на бечевки из пальмового волокна, причем бечевка продевалась через отверстие в основании и вершине зуба.Если китобойные суда встречались в открытом море, а китов поблизости не было, они ложились в дрейф, и тогда команды обменивались дружескими визитами и устраивали совместные пирушки. Такие встречи назывались «сборищами» — так же, как и стада кашалотов. Чивер (1963) пишет: «Один день капитан „Ниантика” проводил у нас, другой день наш капитан проводил на борту „Ниантика”, а матросы обоих судов в это время собирались вместе на полубаке. Такие „сборища” вносили приятное разнообразие в жизнь китобоев, подолгу скитавшихся в пустынном океане, в одной и той же обстановке, среди одних и тех же людей, за тысячи миль от земли.Что может быть радостнее для экипажа нехитрого, обросшего ракушками старого судна, который тридцать, а то и больше месяцев не видел родины, чем провести день со свежими людьми, недавно покинувшими родной порт и битком набитыми всяческими новостями из дому! После такого „сборища” разговоров о нем и чтения старых газет хватает на целый месяц; понять, какая это радость, может только тот, кто ее испытал».Мало кто из старых китобоев дожил до наших дней: прошло уже более сорока лет с тех пор, как последнее деревянное парусное китобойное судно стало на якорь в гавани Нью-Бедфорда, чтобы уже больше никогда не поднимать паруса. Лишь немногие китобои были хорошими натуралистами, однако среди натуралистов-профессионалов наберется не более двух-трех человек, отважившихся выходить в море на китобойных судах, а такие плавания давали весьма широкие возможности для изучения жизни обитателей моря. Один из этих немногих смельчаков — доктор Роберт Кашман Мерфи, известный американский орнитолог, сотрудник Музея естественной истории в Нью-Йорке. Вот что он пишет: «В течение года, который я провел на борту брига „Дози” из Нью-Бедфорда, я время от времени работал загребным в команде из шести человек на одном из четырех вельботов этого судна. 10 октября 1912 года несколько севернее экватора, примерно посредине между Африкой и Южной Америкой, мы встретили китов и спустили вельботы. Это было ранним утром, в бурную погоду. В девять часов утра наш гарпунер вонзил свое оружие в спину крупного кашалота, молодого, резвого самца. Раненое животное бросилось вперед и, пока разматывался линь, мы спустили люгерный парус и сложили мачту. Гарпунер поменялся местами с помощником капитана, и тот перешел на корму, сняв с себя тем самым обременительную ответственность за метание гарпуна. Теперь гарпунеру надлежало травить линь, намотанный на пал, причем с возможной быстротой, чтобы не дать ему натянуться.До этого момента все шло как обычно. Но тут вдруг наш кит невероятно разбушевался: он боролся за жизнь с невиданной активностью. Помощник капитана мгновенно оценил его достоинства, сформулировав свое заключение кратко, но многозначительно: „Сорок баррелей!”Следующие девять часов наш противник яростно выматывал нас, непрерывно ныряя. Едва мы приближались к нему на расстояние, с которого можно было метнуть копье, кашалот „взбрыкивал” хвостом и уходил в глубину, так накреняя при этом нос вельбота, что он зачерпывал добрую бочку воды. Тогда линь, стремительно разворачивающийся вокруг пала, начинал дымиться от трения, а гарпунер, работавший в парусиновых рукавицах, чтобы уберечь ладони от ожогов, неутомимо травил его со свойственным ему поразительным упорством.Нос нашего вельбота то зарывался в воду, когда линь вдруг неожиданным рывком уходил прямо по вертикали вниз, то резко прыгал вверх, когда линь ослабевал. Тут мы начинали с бешеной скоростью выбирать линь, стараясь быть возможно ближе к киту в тот момент, когда он выплывет на поверхность, чтобы набрать в легкие воздуха.Впоследствии, вспоминая невероятные нырки этого кашалота, я удивлялся им все больше. Первый нырок его потребовал всего нескольких витков двухсотсаженного линя. Но когда он вынырнул на поверхность и мы, выбирая ослабший линь, приблизились к нему, кашалот снова стал уходить в глубину, и тут тщательно уложенные витки линя начали стремительно разматываться один за другим. Сидя на своей задней банке левым загребным, я как зачарованный следил за движением скачущих и извивающихся витков манильского каната. Вот бадья освободилась на четверть, затем наполовину, затем на три четверти и наконец опустела совсем! Под нами были 1200 футов туго натянутого линя, уходящего прямо к центру Земли, а на конце его — огромное, дышащее воздухом животное! Скоро к двухсотсаженному линю из одной бадьи пришлось привязать стосаженный из второй, находившейся в середине вельбота. Но когда уже и во второй бадье остался всего один виток, линь вдруг ослаб: кашалот стал подниматься наверх.На то, чтобы убить загарпуненного кашалота — если это вообще удается сделать, — иногда уходит всего десять минут, а иногда и целый день, если не больше. В общем, преимущество все-таки на стороне китобоя, но тем не менее до тех пор, пока объект преследования жив, никогда нельзя сказать заранее, кто отправится на тот свет — команда лодки или кит. В этом поединке победителями оказались люди — благодаря чему я и могу рассказать о нем, — но произошло это случайно. Мы совсем уже собрались перерубить линь, потому что приближался вечер, как вдруг наш стремительный кашалот нечаянно затащил нас в самую гущу стада своих собратьев, а вследствие этого стал держаться у поверхности. На какой-то момент он, видимо, забыл, что у него в спине торчит гарпун, и среди своих почувствовал себя дома. Именно это его и погубило. Мы плавно ввели лодку в целый акр воды, так плотно набитый кашалотами — самками, детенышами, могучими самцами, что стоило протянуть руку и можно было их потрогать. Но на них мы не обратили никакого внимания — заниматься больше чем одним китом сразу у китобоев не принято. Мы продолжали преследовать нашу жертву, и, когда нам удалось наконец приблизиться к киту вплотную, гарпунер довел свое дело до конца — смертоносное орудие попало в цель.„Ну, для него жаровня готова!” — усмехнулся помощник капитана, когда рыло кита, сначала остроконечное, белое и блестящее, порозовело в лучах заходящего солнца, а потом как бы округлилось и окрасилось кровью. Теперь наконец и мы могли дать отдых нашим рукам, натруженным бешеной греблей и ободранным в кровь тлеющим линем. Кто-то из матросов роздал всем сухари, и, жуя их, мы смотрели, как солнце садилось в море, а кит тем временем в последних конвульсиях бил хвостом и поворачивался кверху брюхом».