Товарищ Богдан (сборник) - Раевский Борис Маркович - Страница 21

А мозоли и шершавая, грубая кожа защищают руки слесаря от царапин, уколов и трения стали о ладонь.

Бабушкину очень хотелось хорошо выполнить «пробу» и поступить на завод. Жалко упустить такой счастливый случай. Но еще обиднее было ему сознавать, что он — опытный слесарь — не может сделать работу.

И он упорно еще часа два продолжал водить напильником по стали.

Рядом с Бабушкиным стоял у тисков молодой, чернявый, веселый парень. Работая, он что-то тихонько насвистывал сквозь зубы. Выждав, когда мастер удалился, слесарь подошел к Бабушкину. Они перекинулись несколькими фразами. Оказалось, что этот парень — бывший питерский рабочий, сидевший год в Крестах, зовут его Матюха.

— Брось работать, — сочувственно сказал он. — Не то вконец испортишь руку…

Но Бабушкин упрямо продолжал шлифовать неподатливую сталь.

Парень задумался.

— Я помогу! — шепнул он, хитро подмигнув.

Оглянувшись по сторонам, парень отложил свою работу, взял у Бабушкина чертеж и стальной шестиугольник, но едва зажал его в тиски, как в конце цеха появился мастер-итальянец.

Еле-еле успел Матюха возвратить Бабушкину стальную пластину и листок кальки.

Мастер, посасывая огрызок сигары, стал возле новичка, насмешливо поглядывая на него. Бабушкин сжал зубы, завязал больную руку носовым платком и продолжал работать.

Он решил обязательно закончить «пробу». Но все его старания оказались напрасными: рука ныла и обессилела, держать напильник было неловко. Он скользил, срывался, сталь то и дело пронзительно визжала, будто жаловалась на неумелого бестолкового работника, понапрасну терзающего ее.

Бабушкин взял напильник по-другому, чтобы не беспокоить лопнувший волдырь, но так работа совсем затормозилась.

— Барин, белийрючка, — презрительно выпятив толстые губы, сказал итальянец.

Он подозвал очкастого переводчика и заявил, что новый рабочий ему не подходит.

Взволнованный и огорченный, вышел Бабушкин из цеха.

«Белийрючка», — передразнил он мастера-итальянца. Это он-то, Бабушкин, всю жизнь стоявший у тисков, — белоручка?

Дома, когда рука зажила, Иван Васильевич решил: необходимо, чтобы кожа на ладонях снова загрубела и покрылась мозолями. Иначе и на другом заводе он не выдержит пробы. Но как натереть себе мозоли, Бабушкин не знал.

Еще две недели бродил он по городу без работы.

Выручили товарищи. Они привели Ивана Васильевича на тот же Брянский завод — и поставили знакомому пьянице-мастеру четверть водки, чтоб он принял Бабушкина без «пробы».

Иван Васильевич первые дни боялся случайно столкнуться с тощим, плешивым итальянцем, но тревога оказалась напрасной: завод был большой, цеха растянулись на несколько верст, и мастера-итальянца он больше не встречал.

Бабушкин проработал недели две, и на его руках снова появились мозоли. Снова он стал настоящим слесарем, не боящимся никакой работы.

Когда он в первый раз на Брянском заводе сделал хитроумный, сложный штамп — одно из самых трудных заданий, Бабушкин обрадовался, оглядел свои крепкие руки и, вспомнив мастера-итальянца, весело подумал:

«Вот тебе и белийрючка!»

2. Маскировка

Уже через полгода после приезда Бабушкина в Екатеринослав местные жандармы почуяли, что в тихом городе что-то изменилось. Раньше о стачках здесь и не слышали, прокламаций не видели, рабочие, встретив хозяина, торопливо сдирали шапки и почтительно кланялись.

А теперь — куда там! Волнения, беспорядки. Начальник екатеринославских жандармов, ротмистр Кременецкий, любивший по вечерам в одиночестве играть на скрипке, совсем потерял покой. Обленившиеся жандармы тоже вынуждены были пошевеливаться.

Постепенно они установили, в чем дело. Раньше на екатеринославских заводах было всего три-четыре маленьких подпольных кружка, к тому же не связанных друг с другом. А теперь их стало гораздо больше.

А главное, какой-то неизвестный одни шпики доносили, что его зовут «Трамвайный», другие — «Николай Николаевич», — объединил все эти кружки. И название-то какое придумал: «Екатеринославский Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Видно, не лыком шит этот Трамвайный! Знает, что в Петербурге был такой же «Союз борьбы», организованный «государственным преступником» — Владимиром Ульяновым.

Вскоре охранка арестовала двух членов «Союза», через неделю — еще одного.

«Нет ли среди нас провокатора?» — забеспокоился Трамвайный (так подпольщики называли Бабушкина).

Но потом он догадался, в чем причина провалов. Екатеринославские революционеры действовали слишком открыто, они не умели скрываться от полиции, не владели конспирацией. А без нее — пропадешь! Ведь жандармы так и рыщут по городу в поисках крамолы.

Иван Васильевич вспомнил, как в Петербурге Владимир Ильич, умевший обвести любого шпика, учил его конспирации. Вот это были уроки!

На ближайшем же собрании подпольщиков Бабушкин рассказал, как ловко ускользал от охранки Ильич.

— Петербург — побольше Екатеринослава, — сказал Иван Васильевич. — И трущоб всяких там видимо-невидимо. А все же Владимир Ильич как свои пять пальцев знал все проходные дворы столицы. Бывало, даже к нам, на окраину, за Невскую заставу приедет и спросит: «Ну, кто скажет, как отсюда быстро и незаметно пробраться на такую-то улицу».

Мы много лет живем здесь, но не знаем, а он — приезжий — показывает: вот тут — проходной двор, тут — тупичок, но в нем тоже есть скрытый ход, а здесь — забор сломан…

Владимир Ильич часто шутил, что проходные дворы устроены специально для революционеров, чтобы помочь им удирать от шпиков.

— Придется, значит, и нам, как мальчишкам, примечать, где забор сломан и как в чужой сад тайком можно залезть! — улыбнулся один из рабочих.

Все засмеялись.

— А однажды Ильич придумал хитрую штуку, чтобы шпиков обманывать, — продолжал Иван Васильевич. — Очень простое и надежное средство. Стал он носить с собой в портфеле вторую, запасную шапку.

«Зачем это?» — спросил я Ильича.

Он объяснил. Оказывается, как привяжется к нему шпик, Ильич скользнет в проходной двор и сразу достает из портфеля этот меховой треух — и на голову! А свою кепчонку — в портфель! Поднимет воротник пальто, ссутулится, сквозь проходной двор выйдет на шумную улицу и смешается с пешеходами. Попробуй узнай!

Шпик видит, что Владимир Ильич нырнул в проходной двор, подождет немного, чтоб Ильич не заметил его в пустом дворе, и туда же — шмыг! Выйдет на соседнюю улицу, ищет человека в серой кепке, а такого и нет! Исчез! Забавно бывает смотреть: кружится шпик на месте, как карась на сковороде. То влево дернется, то вправо побежит, ну, точь-в-точь как собака, потерявшая след…

Рабочие снова засмеялись.

— А из тюрьмы Ильич ухитрялся не только письма, но даже целые статьи присылать. Писал он их молоком, между строчек книги. Молока не видно. А подогреешь страницу на свечке — все и выступит.

Делал Ильич из хлеба специальные чернильницы для молока и макал в них перо. А как услышит подозрительный шум возле своей камеры — сразу глотает их. Сам он, шутя, писал из тюрьмы:

«Сегодня съел шесть чернильниц!»

— Ловко! — заулыбались рабочие.

— Нам, товарищи, тоже надо овладеть конспирацией, — продолжал Бабушкин. — Без нее — ни шагу!

И Иван Васильевич стал учить рабочих многим приемам и хитростям, выработанным опытными революционерами.

— Вот, например, — сказал Бабушкин, — у кого-то из нас назначено собрание. В окне той квартиры должен быть выставлен сигнал: кукла на подоконнике, или, скажем, цветок, или свеча, воткнутая в бутылку. Это значит: все в порядке, можно входить!

А как нужно приближаться к месту собрания, знаете?

Рабочие недоуменно переглянулись.

— Подходить надо обязательно по противоположной стороне улицы, — разъяснил Бабушкин. — Увидишь куклу или свечу в окне, — входи! Нет условленного сигнала, — значит, жандармы устроили в этой квартире обыск и засаду. Как ни в чем не бывало шагай себе мимо!