Те, кто внизу - Асуэла Мариано - Страница 17

Постепенно вырисовываются горы, похожие на чудовищных горбатых ящеров, холмы, напоминающие огромные головы ацтекских богов, исполинские лица, искаженные ужасной и смешной гримасой, которые вызывают то улыбку, то страх, смутный, как тревожное предчувствие.

Впереди отряда – Деметрио Масиас со своим штабом: полковником Анастасио Монтаньесом, подполковником Панкрасио, майорами Луисом Сервантесом и белобрысым Mapгарито.

Следом едут Оторва и Венансио, который галантно ухаживает за спутницей, сладким голосом читая ей душещипательные стихи Антонио Пласы[41].

Когда лучи солнца коснулись городских крыш, войска колонной по четыре под звуки горнов вступили в Мойяуа.

Оглушительно пели петухи, заливисто лаяли собаки, только люди не подавали признаков жизни.

Оторва хлестнула свою вороную кобылу и вмиг оказалась Рядом с Деметрио. Вид у нее был горделивый: огромные золотые серьги, нарядное платье, светло-голубой шелк которого придавал ее оливковому в красноватых пятнах лицу нездоровую бледность. Юбка задралась до колен, обнажив кривые ноги в рваных вылинявших чулках. За поясом торчал револьвер, к луке седла приторочена пулеметная лента.

Деметрио тоже был при параде: шляпа с галунами, замшевые штаны с серебряными пуговицами, расшитая золотом куртка.

То и дело раздавался треск и грохот: это рассыпавшиеся по городку солдаты взламывали двери, отбирали у жителей лошадей и оружие.

– Утро проведем у дона Монико, – многозначительно произнес Деметрио и, соскочив с коня, бросил поводья солдату. – Пойдемте позавтракаем с ним. Это мой друг. Он меня очень любит.

Офицеры штаба мрачно улыбаются. Громко звеня шпорами, они направляются к большому, построенному с претензиями, дому, который – по всему видно – может принадлежать только касику.

– Наглухо замуровались, – замечает Анастасио Монтаньес, изо всех сил налегая на дверь.

– Ничего, откроем, – уверяет Панкрасио, ловко вставляя дуло винтовки в замочную скважину.

– Нет, погоди, – останавливает его Деметрио. – Прежде постучи.

Панкрасио трижды стучит в дверь прикладом, потом еще трижды. Никто не отзывается. Он выходит из себя и, не слушая больше приказов, стреляет. Замок сломан, дверь распахнута.

Мелькают подолы юбок, детские ножки. Обитатели дома прячутся в глубину здания.

– Вина хочу! Подать вина! – повелительно бросает Деметрио и громко стучит по столу. – Садитесь, друзья.

Выглядывает какая-то сеньора, за ней другая, потом третья; из-за черных юбок испуганно таращатся дети. Одна из женщин, дрожа от страха, подходит к буфету, достает бутылку, рюмки и ставит на стол.

– Оружие есть? – сурово спрашивает Деметрио.

– Оружие? – повторяет сеньора, еле ворочая языком. – Откуда оно у одиноких порядочных женщин?

– Вот как! Одиноких? А дон Монико?

– Его здесь нет, сеньоры. Мы снимаем этот дом и о сеньоре Монико знаем только понаслышке.

Деметрио приказывает обыскать помещение.

– Нет, нет, сеньоры, пожалуйста, не надо. Мы сами отдадим все, что у нас есть, только, ради бога, не позорьте нас. Мы девушки одинокие и порядочные.

– А мелюзга откуда? – грубо осведомляется Панкрасио. – Ветром надуло?

Женщины поспешно исчезают и через минуту возвращаются, неся покрытое пылью и паутиной ружье с расколотым прикладом и старый пистолет с заржавевшим поломанным бойком.

Деметрио улыбается.

– Ну, а теперь деньги.

– Деньги? Какие деньги у бедных одиноких девушек?

Они бросают умоляющий взгляд на стоящего рядом солдата и в ужасе закрывают глаза: им кажется, что перед ними тот самый палач, который распял господа нашего Иисуса Христа, такой же, как на via crucis [42] в приходской церкви. Они увидели Панкрасио!

Деметрио приказывает начать обыск.

Сеньоры снова убегают и быстро возвращаются с изъеденным молью кошельком, в котором лежит несколько кредиток Уэрты.

Деметрио улыбается и без дальнейших разговоров велит своим людям приступать к обыску.

Точно свора голодных собак, гурьба солдат устремляется во внутренние комнаты, отталкивая женщин, которые пытаются преградить им путь. Одни женщины падают в обморок, другие убегают, дети кричат.

Едва Панкрасио собрался взломать замок огромного платяного шкафа, как дверцы его распахнулись, и наружу выскочил человек с ружьем в руках.

– Дои Монико! – удивленно восклицают собравшиеся.

– Деметрио, не губите меня! Пощадите! Я же ваш друг, дон Деметрио!

Генерал насмешливо улыбается и спрашивает, неужели друзей встречают с винтовкой в руках. Окончательно растерявшись, дон Монико валится Деметрио в ноги, обнимает его за колени, целует сапоги:

– У меня жена. дети… Дон Деметрио, друг!

Дрожащей рукой Масиас сует пистолет обратно за пояс. В памяти его ожила скорбная фигура женщины. С младенцем на руках идет она в полночь среди горных скал, озаренная лунным светом. А позади пылает дом…

– Вон отсюда! Всем выйти! – угрюмо командует он. Штаб подчиняется. Дон Монико и его домочадцы, обливаясь слезами благодарности, целуют руки Деметрио.

На улице балагурит веселая толпа, ожидая, когда генерал позволит разграбить дом касика.

– Я-то знаю, где они денежки прячут, только не скажу, – бахвалится парень с корзиной в руках.

– Подумаешь! Я тоже знаю, – отзывается старуха с сумою, куда она сует все, что «бог пошлет». – Они на чердаке. Там много всякого хлама и… шкатулочка, разукрашенная ракушками. Вот в ней-то все ихнее богатство!

– Держи карман шире! – возражает стоящий рядом мужчина. – Не такие они олухи, чтобы хранить там деньги. Сдается мне, они сунули их в кожаный мешок да спустили в колодец.

Толпа волнуется. Одни держат наготове веревки, чтобы связывать вещи в узлы, другие – корыта; женщины расправляют передники и мантильи, заранее прикидывая, много ли туда уместится, и все благодарят отца небесного – славная будет пожива!

Когда Деметрио объявляет, что не допустит самоуправства, и приказывает всем разойтись, местные жители, не скрывая досады, подчиняются и постепенно расходятся; зато солдаты недовольно и глухо ропщут. Никто из них не двигается с места.

Деметрио гневно повторяет приказ.

Какой-то подвыпивший новобранец отвечает ему смехом и решительно направляется к двери.

Но не успевает он переступить порог дома, как неожиданный выстрел валит его наземь, словно удар кинжала, которым на арене добивают раненого быка.

Деметрио, с дымящимся пистолетом в руках, невозмутимо ждет, пока солдаты разойдутся.

– Поджечь дом! – приказывает он Луису Сервантесу, возвратившись в казарму.

Луис Сервантес, никому не передав приказа, с непривычным усердием выполнил его сам.

Через два часа маленькая площадь почернела от дыма, жилище дона Монико лизали огромные языки пламени, но никто не понял, чем объяснялось столь странное поведение генерала.

VI

Они разместились в большом мрачном доме, также бывшем; собственностью касика городка Мойяуа.

Их предшественники оставили после себя заметные следы: двор усадьбы превращен в настоящую помойную яму; стены ободраны так, что во многих местах обнажилась кирпичная кладка; настил разбит конскими копытами; от сада остались лишь груды увядшей листвы и высохших ветвей. Стоило войти в дом, и вы сразу наталкивались на валявшиеся повсюду ножки от мебели, сиденья и спинки стульев, сплошь заляпанные грязью и нечистотами.

В десять вечера Луис Сервантес, утомленно зевнув, простился на площади с белобрысым Маргарито и Оторвой, которые, пристроившись на скамейке, без устали глушили спирт.

Он направился в казарму и вошел в зал – единственное помещение, где еще уцелела мебель. Деметрио, который лежал прямо на полу, устремив взор вверх, перестал созерцать потолок и повернул голову.

– Это вы, барчук? Что нового? Входите и садитесь.

Луис Сервантес первым делом снял со свечи нагар, потом придвинул к себе кресло без спинки, плетеное сиденье которого было заменено грубой мешковиной. Ножки кресла скрипнули, и вороная кобыла Оторвы, зафыркав, грациозно переступила в темноте.