Говорящий ключ - Кирюшкин Виктор Владимирович - Страница 14

— Ты чего же прозевал? — вытирая нож о шерсть важенки, спросил он у молодого, стройного пастуха с двуствольным ружьем в руках.

— Отбилось несколько оленей... Пока за теми ходил, волки на нее напали. Я стрелял, ранил одного, думал — убил, а он снова поднялся, убежал туда, наверное, и сейчас там. —Пастух показал на лесную заросль, островком чернеющую посредине обширной долины, за которой виднелись горы.

Тем временем подошли встревоженные Воробьевым разведчики. Нетерпеливый Афанасий Муравьев тотчас же направился к лесу, но Юферов задержал его.

— Не спеши, коза, в лес. Послушаем лучше, что хозяин скажет, что скомандует, — он кивнул на Ультеная, задумчиво посасывающего трубку.

— Если гости нам помогут, то, пожалуй, сумеем устроить облаву. — Ультенай взглянул на Воробьева, ожидая ответа.

— Конечно, мы выйдем с вами. — Воробьев оглядел толпившихся вокруг людей. Все разведчики были здесь. Вот, опираясь на карабин, стоит Кирилл Мефодиевич Большаков, рядом с ним Павел Вавилов и радистка Нина. Даже равнодушный ко всему Алексей Марченко явился со своим старым ружьем. — Народу в самом деле порядочно, и все готовы помочь оленеводам.

— Артель добрая собралась, хоть на тигра облаву устраивай, не упустим, — расправил усы Юферов. — Пожалуй, можно начинать, утро уже.

— Какое утро? Вечер, видишь — заря догорает, — показал на пламенеющий горизонт Афанасий Муравьев.

— Конечно, заря... только утренняя. Скоро солнце и войдет.

— Вечер, Антип Титыч, ведь мы заснуть как следует не успели... Солнце недавно закатилось.

— Мели, Емеля, твоя неделя.. Говорю — утро!

— Два часа ночи, — решил их спор Большаков, взглянув на массивные карманные часы с крышкой. — Ни утро, ни вечер. Темней уже не будет. Я думаю, ждать утра не следует. Надо окружить этот лесок теперь же. Тех, у кого нет ружей, пустим загонщиками. Они пусть с этого края идут, кричат, шумят. А с другой стороны леса стрелки в засаду встанут. Волки будут уходить к горам. Здесь мы их и перехватим, однако.

Ультенай согласился с предложением Большакова, Пересчитав людей, он разбил всех на две группы — загонщиков и стрелков. Командовать загонщиками остался Урангин. Все остальные, проверив оружие, растянулись длинной цепочкой вслед за Ультенаем, который повел стрелков обходным путем к противоположной стороне леса, в глубину распадка. Было светло, как в вечерние сумерки. Заря над горами разгоралась, предвещая скорый восход солнца. Охотники шли в полной тишине по тропинкам, протоптанным оленями. Среди стрелков находилась и Нина, горячо запротестовавшая, когда ее хотели определить в загонщики, и Саня с Виктором на правах вольноопределяющихся. Они просто пристроились к стрелкам.

Широкая долина клином уходила к горам, постепенно суживаясь между покрытыми лесом сопками. В середине долины, словно остров, раскинулась заросль густого кустарника с группами деревьев. Эта заросль начиналась в полукилометре от реки и тянулась километра на два, нигде не примыкая к горам. От сопок ее отделяла полоса тундры, поросшая ягелем — излюбленным кормом оленей. Ультенай, наклоняясь вперед, шел по тропе, безошибочно выбирая самые удобные места.

— Странная походка у вашего бригадира, он словно бежать собирается, — шепотом сказал Воробьев молодому пастуху, поднявшему ночную тревогу.

— У него пальцы на обеих ногах отрезаны, давно, однако, еще мальчишкой был, обморозил.

В середине леса, там, где от него, словно крыло гигантской птицы, выдавалась опушка, Ультенай оставил Нину, а шагов через полсотни — Афанасия Муравьева. Бригадир строго наказал им быть осторожными и не подстрелить вместо зверя кого-нибудь из загонщиков.

— За нас вы не бойтесь, — успокоил его Муравьев, — промаха не будет.

— Раз, два — и мимо, как по сове, — вспомнил Марченко.

Николай Владимирович смотрел на старателя и не узнавал его. Марченко оживился, равнодушное выражение лица его исчезло, глаза блестели, походка стала бесшумной, словно у крадущейся к добыче кошки. Старое, потрепанное двуствольное ружье как-то особенно ловко висело у него на плече.

— А вы промаха не дадите? — спросил он.

— У меня ружье пристреляно. На полсотни метров рябчика бью, — отозвался Марченко. — Нину с Афанасием Ультенай нарочно здесь оставил, чтоб не путались под ногами... охотники... — Он рассмеялся. — Одну Ниночку побоялся все же бросить в тайге, охранника к ней приставил. Хитрый старик!..

— А вдруг зверь набежит?

—Нет! Я волчью повадку знаю. Волк будет уходить тайгой в самый конец распадка, здесь он не выйдет, слишком широка тундра между лесом и сопками. Зверь осторожный, на него самая трудная охота. Недаром за каждого убитого волка премию дают.

Ультенай начал расстановку стрелков. Критически посмотрев на Саню и Виктора, он оставил их вместе под отдельным кустом — шагах в ста от опушки леса. Следующий пост занял Воробьев, а остальные ушли дальше по еле заметной оленьей тропке. Далеко над зубчатыми вершинами сопок скользнул первый луч солнца. Вспыхнули позолотой узорные края облаков. Со стороны реки донесся глухой звук выстрела. Это загонщики сигналили о том, что они двинулись по лесу.

Муравьев и Нина, не подозревая хитрости Ультеная, оставившего их далеко от места предполагаемого выхода волков, расположились в засаде. Нина выбрала для этой цели ясень, под раскидистой шапкой которого было уютно, как в шалаше. Муравьев также подыскал себе закрытое от свежего утреннего ветерка местечко под деревом. Высокая густая трава серебрилась прозрачными каплями. Листья деревьев блестели, как после дождя. Был тот утренний час, когда тайга оживает после короткой северной ночи. Муравьев долго стоял, прислонившись к стволу дерева, и прислушивался к неясным шумам леса. Вот, будто спросонья, свистнула какая-то птичка, ей отозвалась другая, где-то близко хрустнула ветка. Афанасий насторожился, но, кроме птичьего пересвиста, ничего больше не услышал. Стало скучно стоять в одиночестве, и он потихоньку направился в сторону Нины.

— Тише, тише... шумишь, как медведь, — шепотом встретила его девушка.

— Медведь, говорят, умеет ходить в тайге бесшумно, а я вот не могу, все ветки под ногами трещат.

— Научишься... ведь ты в городе жил.

— В Куйбышеве. Эх, хорошо у нас там... Волга! — вздохнул Афанасий, присаживаясь около Нины на толстый корень дерева, выступающий из земли.

— А здесь... разве плохо! Смотри, красота какая... Тайга! — Нина обвела вокруг рукой.

— Хорошо! — согласился Афанасий. — Когда закончу учиться, обязательно приеду сюда на прииск работать. Полюбил я тайгу, приволье... Смотришь и не знаешь, что там дальше, за этими сопками, какие ключи, речки, распадки...

— Железо, уголь, золото...

— Так то под землей!

— Все равно. За сопками, речками, распадками, неведомо где, а люди ищут и находят.

— Хочешь, стихотворение прочитаю о тайге?.. Недавно написал, плохое только, наверно. — Взоры их встретились. Афанасий потупил глаза, слегка покраснел и, скрывая смущение, достал из кармана блокнот. — Вот слушай.

— Знаешь, Афоня, мне твои стихи нравятся... — задумчиво сказала Нина, в глазах ее мелькнул лукавый огонек. — Если бы медведь мог писать, он, пожалуй, тоже такие стихи написал: «Ширь таежная, ширь бескрайняя!..»

— Ну вот... Хожу, как медведь, стихи пишу, как медведь... Тоже мне, критик! — обиделся Афанасий.

— Да нет, в критики я не гожусь. Я немного не так сказала. Если бы ты был медведь, то такие же стихи писал бы. Да, да, серьезно. Ходил бы по тайге, разворачивал муравейники, любовался природой, ширью бескрайней... Ни хлопот, ни забот. Людям надо эту ширь осваивать, строить, искать, а медведю — чем глуше, тем лучше. Вот я и говорю. Стихи у тебя ничего получаются, но только мысли в них... медвежьи. За таежной ширью да тишью бескрайней у тебя не видно людей, которые эту самую ширь раскорчевывают да тишь нарушают. Тысячу лет назад тайга еще более дикой была, но ведь мы стремимся не к прошлому. Сейчас наши люди природу преобразуют, подчиняют ее себе. Мне кажется, Афоня, что мы должны чувствовать себя хозяевами тайги, а не бессильными созерцателями ее дикой красоты. Попробуй написать такое стихотворение, чтобы в нем не только тайга, но, главное, человек был виден, его дела.