Исследователи Гора - Норман Джон - Страница 52

— Смотри, госпожа, — сказал Мвога, указывая на Кису, — перед тобой — враг твоего отца и твой враг, беспомощный, жалкий, закованный в цепи. Вглядись в него получше. Он oсмелился выступить против твоего отца. Теперь в компании таких же негодяев он месит грязь на канале твоего будущего супруга, великого Билы Хурумы.

Диалект укунгу сродни диалекту ушинди. Айари тихонько перевел мне слова Мвоги, но я и сам понял общий смысл его речи.

Кису с вызовом встретил взгляд Тенде.

— Ты — дочь предателя! Тенде и бровью не повела.

— Подумать только, какой храбрец! — ухмыльнулся Мвога.

— Вижу, Мвога, — сказал Кису, — ты высоко взлетел. Уже визирь, а ведь совсем недавно был на побегушках у мелкого вождя. Нечего сказать, повезло!

— Да уж побольше, чем некоторым! — парировал Мвога. — Ты, Кису, ничего не смыслил в политике. Упрямый тупица. Копье да боевой барабан — вот и все, что тебе дано понять. Ты прешь вперед, как кайлуак; я же, как ост, выжидаю удачного момента. Кайлуак упрется рогами в стену; ост проскользнет между камней.

— Ты продал Укунгу империи! — сказал Кису.

— Укунгу часть империи! — отрезал Мвога. — А твой бунт — государственная измена!

— Ложь!

— В подобных делах, — усмехнулся Мвога, — где ложь, а где правда — решает копье!

— Но что расскажут об этом легенды?

— Легенды сочинит тот, кто выживет.

Кису рванулся вперед, однако аскари тычком копья водворил его на место.

— Империя — это безопасность и процветание, — изрек Мвога. — Народ устал от племенных распрей. Люди хотят в мире и довольстве пожинать свой урожай. Как может человек называть себя свободным, если каждый день он со страхом ждет сумерек?

— Не понимаю.

— Это потому, что ты — охотник и убийца. Твоя жизнь — это копье, ночные набеги, возмездие врагу, кровная месть и шорохи леса. Твое орудие — сталь, твой союзник — тьма. Но не все такие, как ты. Большинство людей хочет мира.

Кису ожег его гневным взглядом:

— Била Хурума — тиран!

— Разумеется, — пожал плечами Мвога.

— Его нужно остановить!

— Так останови его.

— Нужно прекратить тиранию!

— Так прекрати.

— Считаешь себя героем, который выведет народ к свету цивилизации? — спросил Кису.

— Нет, — ответил Мвога. — Я — дипломат. Я служу своим интересам и интересам своих хозяев.

— Наконец-то ты сказал правду.

— В наши дни в политике необходимы такие люди, как я. Иначе не было бы прогресса.

— В природе есть место и тарлариону и осту, — возразил Кису.

— Мое место — в покоях убаров.

— Поговорим в другой раз, — сказал Кису, — с копьями в руках.

— Ты так ничего и не понял, — покачал головой Мвога. — Ты наивен как дитя. Ты не знаешь других цветов, кроме черного и белого.

— Я знаю еще и красный. Таким будет острие моего копья, когда я выдерну его из твоего брюха.

— Империя это переживет, — отрезал Мвога.

— Империя — зло!

— До чего ты все-таки простодушен, — вздохнул Мвога.

— Империю необходимо уничтожить! — рявкнул Кису.

— Так уничтожь ее.

— Иди и пресмыкайся перед своим Билой Хурумой, — сплюнул Кису. — Я тебя отпускаю.

— Весьма благодарен тебе за великодушие, — ухмыльнулся Мвога.

— И не забудь забрать с собой этих рабынь в подарок его величеству. — Кису указал на Тенде и ее служанок.

— Госпожа Тенде, дочь Аибу, верховного вождя Укунгу, станет супругой его величества Билы Хурумы, — высокопарно заявил Мвога. — Во дворце убара состоится торжество бракосочетания.

— Ее продали убару, чтобы скрепить сделку, — презрительно бросил Кису. — Кто она после этого, как не рабыня?

Лицо Тенде оставалось бесстрастным.

— Госпожа Тенде по собственной воле стремится стать убарой Билы Хурумы, — столь же напыщенно проговорил Мвога.

— Одной из пары сотен убар! — фыркнул Кису.

— Она действует по собственной воле, — повторил Мвога.

— Прекрасно, — продолжал глумиться Кису, — значит, она продает сама себя. Отлично, маленькая рабыня!

— Она удостоена великой чести — стать спутницей убара, — сказал Мвога.

— Видал я Билу Хуруму, — скривился Кису. — Для него любая женщина — рабыня, и не более. Я встречал в его дворце свежих, благоуханных рабынь, черных, белых и желтых. Все они хорошо знают, как доставить мужчине удовольствие. Била Хурума собрал настоящий цветник страстных и опытных красоток. Если ты не хочешь изнывать от одиночества в своих покоях, — громко произнес он, обращаясь к Тенде, — тебе придется хорошо повертеться. У тебя будет много соперниц. Ты научишься ползать у ног убара и ублажать его со всем пылом искусной рабыни.

Тенде глядела на мятежника все так же надменно и безучастно.

— И ты будешь делать это, Тенде, — продолжал Кису, — потому что я вижу по твоим глазам: в душе ты — настоящая рабыня.

Тенде томно подняла правую руку, с запястья которой свисал хлыст. Рабыни испуганно замерли и опустили веера.

Тенде грациозно встала с подушек и лениво, словно нехотя, подошла к краю платформы.

— Тебе нечего сказать мне, милая моя Тенде, дочь предателя Аибу? — издевательски вопросил Кису.

Вместо ответа девушка наотмашь ударила его хлыстом по лицу. Кису зажмурился, чтобы уберечь глаза.

— Я не разговариваю с простолюдинами, — проронила Тенде и с тем же каменным лицом вернулась на ложе. По еле заметному взмаху руки рабыни снова принялись обмахивать ее веерами.

Кису открыл глаза. Лицо его перечеркнул кровоточащий щрам. Он сжал кулаки.

— Вперед, — приказал Мвога одному из аскари, стоявших на платформе. Тот прикрикнул на рабов, впряженных в каноэ, и копьем указал на запад. Процессия двинулась с места. Мы молча провожали ее взглядами.

Я покосился на Кису и понял, что долго ждать мне не придется.

— Копай! — прикрикнул аскари.

Я глубоко погрузил лопату в ил. Теперь мне было спокойно и даже радостно.

Мы сидели в клетке на длинном плоту. Я просунул палец под ошейник, чтобы он не так давил на горло. Вокруг распространялся болотный смрад.

Раздалось звяканье цепи — в темноте ко мне кто-то подкрался. Я ногтем соскоблил ржавое пятнышко с цепи у ошейника. Издалека, из-за болота, доносились крики лесных, завывание крохотных длинноруких обезьянок. Около ана назад прошел дождь, небо по-прежнему было затянуто тучами. Для дела, которое нам предстояло, ночь выдалась удачной.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал Кису на ломаном горианском.

— Не знал, что ты говоришь по-гориански, — откликнулся я, вглядываясь во тьму.

— Как-то раз, еще ребенком, я сбежал из дому. Два года прожил в Шенди, а потом вернулся в Укунгу.

— Наверное, деревня была тесна для тебя. Не всякий ребенок отважился бы на такое долгое и опасное путешеcвие.

— Но я вернулся в Укунгу, — повторил он.

— Должно быть, потому ты так радеешь за Укунгу, что когда-то сбежал из этих мест.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— А что, если я не разговариваю со знатными людьми?

— Извини меня, — сказал Кису. — Я был дураком.

— Значит, ты все-таки решил взять пример с Билы Хурумы, который говорит со всеми?

— А как иначе услышать другого человека и понять его?

— Нищий может говорить и с нищим и с убаром, — сказал я

— Это — пословица Шенде.

— Да.

— Ты говоришь на ушинди?

— Немного.

— Ты понимаешь, что я говорю? — спросил он на диалекте, которым пользовались при дворе Билы Хурумы.

— Да, — ответил я. Ему было так же нелегко говорить на горианском, как и мне на ушинди. — Если будет непонятно, я скажу.

Я не сомневался, что мы поймем друг друга, лавируя между двумя языками.

— Я постараюсь говорить по-гориански, — сказал Кису. — По крайней мере, это не язык Билы Хурумы.

— У него есть и другие достоинства, — заметил я. — Это сложный и красивый язык с обширным словарем.

— Самый красивый язык в мире — язык укунгу, — возразил Кису.

— Может быть. Но я его не знаю.

Если бы меня спросили, какой язык самый красивый в мире, я бы назвал английский или горианский. Однако мне доводилось встречать людей, которые говорили то же о французском, немецком, испанском, китайском или японском Причина ясна — каждый защищает свой язык. Когда речь заходит о родном языке, все мы становимся шовинистами и слепо не желаем замечать очевидного превосходства английского языка. Или горианского. Или французского. Или немецкого, испанского, китайского, японского, хинди…