Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - Андреев Петр Харитонович - Страница 3

Но на этот раз обошлось. Транспортер выехал на мост, проскочил его и уже удаляется по насыпи, следом за ним – колонна автомашин. Двое солдат охраны, стоявших у перил по обе стороны моста, отправились в свою землянку, очевидно, допивать кофе.

Мы меняем положение. Расправляем затекшие от напряжения руки. С западной стороны слышен еле заметный шорох. Показалась пилотка, а за ней и вторая. Это наши разведчики Шевченко и Кусов. С чем идут? Какой поступит приказ? Заранее известно только, что поесть не принесли ни грамма. Продуктов нет. Нет уже две недели.

Шевченко и Кусов рассказали, что через мост будут прорываться основные силы дивизии. В том числе артиллерия и обозы. Задача нашей группы: обеспечить непрерывное наблюдение за дорогой и за действиями группы охраны моста. Связь через каждые два часа. Теперь можно и поспать, поочередно. Но сон прошел, и пока Саранин, Шевченко и Кусов дремлют, мы с Киселевым наблюдаем.

На мосту оживление. Мы все чаще отрываемся от собственных дум. Шоссе работает с полной нагрузкой. Одна за другой идут автоколонны. Больше транспортные. Иногда проходят отдельные бронетранспортеры. Наши подопечные ведут себя спокойно, не подозревая об опасности, но за пределы своего гарнизона не выходят.

Мы тоже освоились с обстановкой. Иногда, когда шоссе опустевает, даже становится как-то скучновато. Погода, кажется, первый раз за две недели выдалась на славу. Неяркое осеннее солнце греет спину через ветки кустарника. На небе ни облачка. Плохо, что земля холодная. Вообще холодно, а руки и ноги затекают от долгого лежания в одном положении. Хочется лечь на спину или сбегать к реке умыться. Но это не для нас. Надо терпеть. Только выдержка и настойчивость приносят успех.

Жизнь идет своим чередом. Наши уставшие товарищи спят. Движутся на восток немецкие части. Киселев их аккуратно отмечает в блокноте. Кто-то из немцев в охранении играет на губной гармошке. Опять набегают воспоминания.

1940 год, Чирчик

(из довоенных воспоминаний)

После сытного обеда, с пустыми баулами, нас отвели к казарме. Приказали сложить вещи в кучу и повели в баню. Баня была далеко – километрах в трех от школы. Встречавшиеся по дороге солдаты и командиры с улыбкой смотрели на наш строй. Вид его, очевидно, не мог вызвать другой реакции.

Командовал старшина. Я уже был не у дел, хотя еще в военкомате и по дороге в часть вся моя команда единодушно выбрала меня командиром, и убедить их в несуразности этого решения было невозможно. Колхозные порядки. Но шел я все-таки в первом ряду. И так уже повелось, что все время учебы в школе я ходил в первом ряду. Может, был выше всех? Как будто нет, Омуцинский и Шевченко были повыше.

После бани, одетые в форму не по размеру, мы не узнали друг друга. Долго смеялись. Потом в течение нескольких дней менялись вещами друг с другом. Кое-что менял и старшина. Всю свою одежду, обувь и белье нас заставили уложить в выданные мешки, написать фанерные бирки и сдать на полковой вещевой склад.

Мы уже знали, что существует приказ наркома обороны Тимошенко – демобилизованных из армии красноармейцев отправлять домой в собственной одежде. В чем прибыл, в том и уедешь. В Москве мы уже видели демобилизованных, одетых в форму б/у. Брюки с заплатками да такой же бушлат, только еще более неряшливый из-за многочисленных масляных или еще каких-то пятен. Говорили, что солдаты теперь домой возвращаются только ночью, а днем сидят в кустах или оврагах на подходе к родной деревне. Когда они призывались, приказа еще не было, свою одежду они почтой отправили домой, а просить вещи к демобилизации из дома неудобно – вдруг пришлют лапти. Вот и приходилось их как-то обмундировывать в форму б/у. Нам же предстояло быть первыми, возвращающимися домой в собственных армяках, фуфайках, кожухах, а может быть, кое-кому и в лаптях. Кстати, лапти в то время были не редкостью, а в некоторых деревнях – даже самой распространенной обувью.

Приказ этот шокировал своей мелочностью не только призывников. Демобилизованный солдат лишался возможности показать себя во всей красе военнослужащего. В то время демобилизованный долго, месяцами, а то и годами щеголял в форме красноармейца. Это было красиво и модно. Лучшие женихи были женихи в форме красноармейца. И другая сторона дела – семья лишалась возможности получить одежду и обувь для одного из ее членов, да еще и праздничную. В то время это было очень важно. Тогда каждая портянка была ценностью. И не потому что люди были жадными. Просто очень многого не хватало. Пусто было в магазинах, а если что и было, то и в кармане было пусто. Молодые люди, даже мои дети, возможно, отнесутся к написанному скептически, а может быть, и не поверят. Ведь сейчас положение кардинально изменилось. Теперь демобилизованные, наверное, тоже приходят домой со службы ночью, чтобы не видели соседи и любимая девушка. Или еще в части надевают импортный костюм и лаковые туфли. И не потому, что их плохо одели. Нет. Теперь и в новую форму одевают, да и форма уже не та. Раньше вся форма, кроме шинели, была из х/б, а теперь шерстяная и вместо гимнастерки – френч. Просто мы жить стали лучше. А память у людей коротка.

Чистые и одетые, мы смогли наконец переступить порог школы. Наружный вид здания (если можно так назвать саманный барак с выбитыми кое-где стеклами) особого впечатления не произвел. Внутренним видом и начинкой мы даже были шокированы. Большой зал с неровным цементным полом и без потолка – только стропила и балки. Потом говорили, что эти балки были излюбленным местом ночных прогулок попавших на службу лунатиков. Правда, их быстро списывали – боялись, что, нечаянно упав, могут задавить сразу несколько человек, спящих на верхнем ярусе нар. Все помещение от входа и до задней стенки было занято двумя рядами двухъярусных нар. На каждом ярусе в два ряда, головами друг к другу, спали курсанты. Над головой – узенькая доска. Это место для личных вещей. Поскольку больше места для личных вещей не было, то не было и личных вещей. Или наоборот. Все остальное пространство, не занятое нарами, называлось проходом. Один центральный и два боковых – вдоль стен. У двери – стол дневального. У входа в казарму две комнаты: слева – канцелярия школы, справа – каптерка старшины.

Распределили нас по взводам. Меня – во взвод топоразведки. Появились командиры отделений и помкомвзводов. Каждый получил свое место на нарах. Набили наволочки соломой, и служба началась.

Первые дни были заполнены работой по строительству землянок и уходом за лошадьми. До нашего прибытия была построена только казарма, а самой школы еще не было. Дивизия недавно перебазировалась из Барабинска и только начинала обживаться на новом месте. Необходимо было построить классы – по одному на взвод. Строили их только взводы управления: топоразведки, связи и радио. Считалось, что огневики могут проводить все занятия в полевых условиях, в артпарке под открытым небом. Копали землю. Для устройства крыш в 10–15 км от части рубили камыш. На лошадях в седле возили его в часть. Эту работу выполняли за счет самоподготовки, свободного времени бойца, мертвого часа и выходных дней. Расписание занятий и уборка конского состава выполнялись с точностью до минуты. Чтобы уложиться в расписание, мы никогда не ходили, а точнее – нас не водили шагом. С подъема и до отбоя и даже после отбоя мы передвигались только бегом. Как только наступила зима (с декабря по февраль), нас каждую ночь после отбоя – я не оговорился – стали поднимать еще и на проводку лошадей.

День был заполнен так, что курсанту некогда было сходить в уборную.

Во всем отрабатывался автоматизм. Подъем. Через 30 секунд все в строю на улице. Повзводно. Весь наш личный туалет, и то не ежедневно, состоял в утреннем умывании (плеснуть раз-два холодной водой в лицо) без чистки зубов. Брюки и гимнастерку ухитрялись надеть еще в постели, под одеялом. Перед подъемом казарма уже шумела. Кое-где была слышна команда «Раздевайсь!». Это сержанты – командиры отделений и помкомвзводов ловили нарушителей. Потом, перед отбоем или после отбоя, засеченные нарушители – опоздавшие в строй и те, кто был одет не по форме, будут десятки раз одеваться и раздеваться, укладываясь в постель после каждого раздевания. Труднее всего было обуваться. Второй ярус прыгал на голову первому. Случались конфликты. Теснота была такая, что не нагнуться, чтобы обернуть ногу портянкой. Но и здесь находили выход. Портянками накрывалось каждое голенище сапога. Так она просыхала. А при подъеме нога влезала в голенище сразу вместе с портянкой. Надо было лишь подоткнуть концы, чтобы не было видно. Но сержанты и тут были начеку. В строю – не всех, конечно, а тех, кто был на заметке, – заставляли разуваться. И опять сыпались команды «Раздевайсь! Одевайсь!» или – «Два наряда внеочередь!».