Вуаль анархии - Нивен Ларри - Страница 2

Ее вуаль просто повиснет, как какой-нибудь хвост, а она должна развеваться и трепетать. А если девушка опустится на землю, если она ляжет, будет еще хуже. Вуаль поднимется футов на пять, а потом застрянет в ветках каких-нибудь кустов, зацепится за колючки, и ветер начнет ее трепать…

Рон беспомощно рассмеялся высоким, почти детским голосом.

Я тут же добавил:

— Вот видишь. Зрители сразу начнут хихикать, а ей это решительно ни к чему.

Рон словно протрезвел.

— Но если ей действительно не хотелось, то она согласилась бы… ей было бы безразлично, тьфу, ну да! Я и не сообразил сразу. Должно быть, она потратила кучу денег, чтобы добиться такого эффекта.

— Ну, естественно. И она не пожертвует этим эффектом даже ради самого Казановы.

Нехорошие мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока я глядел на девушку: ведь все-таки существуют вежливые слова отказа. А Рональда Коула было так легко обидеть. Чтобы сменить тему, я спросил:

— А где вы набрали камней?

— Камней? Ах, ну да. Просто мы нашли здесь одно место, где на поверхность выходит главный делитель водозабора. Мы просто отбили несколько кусков бетона.

Рон посмотрел вдоль парковой аллеи как раз в тот момент, когда какой-то мальчишка отбил миниатюрную ракетную установку с золотистого шара.

— Эй, они попали. Пошли, пошли скорей!

Самым быстрым торговым судном, когда-либо ходившим под парусами, был клиппер. И все же люди перестали строить их уже через двадцать пять лет после спуска на воду первого. На смену клипперу пришел пар. Пар был быстрее, безопаснее, надежнее и дешевле.

Автострады служили Америке почти полстолетия. А после этого современные транспортные системы очистили землю и воздух. С ними автомобильные пробки стали делом прошлого, и нация оконфузилась. Никто не знал, что делать с десятью тысячами миль никому не нужных автострад.

Часть объездной автострады Сан Диего на участке, где Бульвар Сансет и Бульвар Санта Моника расходились в разные стороны, стала Королевским Парком Свободы. Десятилетие спустя на бетон насыпали грунт. Границы этой зоны покрыли искусственным пейзажем, и теперь парк был таким же зеленым, как старый Парк Свободы Гриффит.

Внутри Королевский Парк Свободы был моделью добропорядочной анархии. На входе людей обыскивали. Никто не мог бы пронести внутрь оружие, а плавающие над головой, недосягаемые полицейские системы наблюдения никем не замечались, так что законов здесь не существовало.

Впрочем, один закон здесь настойчиво насаждался. Все акты умышленного насилия влекли за собой одинаковое наказание, как для атакующего, так и для его жертвы. Стоило кому-нибудь поднять руку против своего соседа, и ближайший золотистый мячик для баскетбола парализовывал обоих. Приходили в себя они поодиночке, а системы слежения внимательно наблюдали за процессом. Как правило, этого было достаточно.

Естественно, что люди кидали камни в полицейские шарики. В конце концов, ведь это был Парк Свободы, не правда ли?

— Эй, они попали! Пошли, пошли скорей! — Рон схватил меня за локоть и потащил.

Сбитая полицейская система наблюдения была не видна. Ее закрывали тела тех, кто ее только что уничтожил.

— Только бы они не разбили ее. Я им говорил: мне она нужна целенькой. Но разве словами их остановишь?

— Но ведь это Парк Свободы, и они этой свободой воспользовались.

— Да, но моими камнями.

— А кто они такие?

— Не знаю. Когда я их заметил, они играли в бейсбол. Я сказал им, что мне нужен полицейский глаз, и они пообещали достать его.

Я хорошо помнил Рона. Рональд Коул был одновременно художником и изобретателем. Для кого-то это могло послужить двумя источниками обогащения, но Рон был не такой, как все. Он изобретал новые формы искусства. С помощью паяльника и проводков, с помощью отражательных пластин и нескольких наборов пластика да еще с невероятной коллекцией всякого гнутого хлама Рон Коул умудрялся делать вещи, подобных которым на земле не видывали.

Рынок авангардного искусства и всегда был не очень-то широким, но время от времени Рону удавалось что-нибудь продать. Этих денег хватало на то, чтобы приобретать-новое сырье, особенно если учесть, что большая часть сырья попадала в мастерскую Рона с чердаков и подвалов. Правда, изредка ему удавалось продать что-нибудь очень дорогое, и тогда на очень короткое время он становился богачом. И вот еще что было для него характерно: он знал, кто я, но совершенно позабыл мое имя. Рону Коулу было о чем подумать, вместо того, чтобы забивать себе голову посторонними людьми и их именами. Имя было для него лишь железкой на ошейнике, которой можно играть во время разговора.

— Рассел, как ты? — Это был сигнал: Рон повесил на мой ошейник новую бирку.

В какой-то момент разговора, посреди очередной паузы он обычно говорил: «Посмотри-ка сюда», — и обычно доставал на свет божий какое-нибудь чудо. Один раз он вытащил чистый пластиковый шарик размером с мячик для гольфа. Шарик лежал на идеально отшлифованной вогнутой серебряной поверхности. Когда его трогали пальцем, он начинал кататься по вогнутому зеркалу. Брызги отражений были фантастическими .

Другой раз Рон показал мне извивающуюся морскую змею, выгравированную на бутылке пива «Мешло» — чудной, похожей на вазу бутылочке начала 1960-х годов. Бутылка была слишком большой, чтобы поместиться в стандартный холодильник. А еще один раз Рон вложил мне в ладони две полоски матового серебристого металла. Полоски были на удивление тяжелыми.

— Что это? — изумился я.

Держа полоски на ладони, я пытался отгадать. Они были явно тяжелее, чем свинец. Может, платина? Но в наши дни негде раздобыть сразу столько платины. Тогда я шутя спросил:

— Уран-235?

Рон ответил вопросом на вопрос:

— Теплые?

Я с трудом подавил в себе инстинктивное желание бросить полоски как можно дальше и спрятаться за кушетку.

Они действительно были платиновыми. Рон так и не объяснил мне, где взял столько платины и зачем таскал пластинки с собой. Это было что-то сугубо личное.

Вокруг сбитого полицейского глаза стояли зеваки. Прибор был цел. Быть может, этим он был обязан двум подозрительно крупным мужчинам, которые стояли прямо над шариком и отгоняли всех в сторону.