Преданная - Рот Вероника - Страница 3

На мгновение я чувствую облегчение. Но быстро вспоминаю, что Калеб останется в камере. Он являлся приспешником Джанин, и они его, наверное, никогда не оправдают. А как далеко они зайдут? Вообще-то, мне наплевать… Хотя это ложь, конечно. Он все еще мой брат.

— Спасибо, Юрайя.

Он кивает.

— Сам-то как? Я имею в виду… Линн и…

Юрайя дружил с Линн и Марлен, а теперь обе мертвы. Я понимаю, что он сейчас чувствует, ведь я тоже потеряла друзей. Ал погиб в самом начале, не выдержав инициации, Уилл — при моделировании атаки из-за моей глупой поспешности. Но я не пытаюсь сделать вид, что страдаю так же, как и Юрайя. Зачем притворяться?

— Я не хочу даже думать об этом, — качает головой он. — Буду жить дальше.

— Ладно. Если тебе нужно поговорить, дай мне знать.

— Хорошо, — обещает Юрайя и встает. — Ты в порядке? Я сказал маме, что навещу ее вечером. О, чуть не забыл. Четыре передал, что он встретится с тобой попозже.

Я вскакиваю.

— Где и когда?

— После десяти, в парке Миллениум. На лужайке, — ухмыляется он. — Да не волнуйся ты, а того чего доброго лопнешь.

4. Тобиас

На чем бы ни сидела моя мать, — на стуле, на кресле, да хоть на карнизе, — она всегда выбирает самый краешек, как будто готова в любой момент сорваться и куда-нибудь бежать. На сей раз она примостилась на столе Джанин в штаб-квартире эрудитов. Носы ботинок упираются в пол, а из-за спины падает тусклый городской свет. Поджарое мускулистое тело напряжено.

— Побеседуем о твоей лояльности, — изрекает она.

Голос отнюдь не звучит обвиняюще, скорее устало. И она кажется мне такой изношенной, истертой жизнью, что я просто могу видеть сквозь нее. Но ощущение мгновенно пропадает.

— Ты помог Трис и приложил руку к появлению того видео, — продолжает она. — К счастью, остальные остались в неведении.

— Послушай, — я наклоняюсь вперед, уперев локти в колени, — я и не представлял, какая информация хранилась в файле. Я доверял Трис больше, чем себе самому.

Я думал, если расскажу матери о том, что расстался с Трис, то добьюсь своей цели. И не ошибся — она стала теплее, даже чуть более открытой и заботливой.

— А теперь, когда ты видел запись? — спрашивает Эвелин. — Что ты думаешь о ней? И мы… мы действительно должны покинуть город?

Ясно, чего она добивается: чтобы я заявил, что не вижу никаких причин выходить во внешний мир. Но я решаюсь лишь на полуправду.

— Я боюсь, — отвечаю я, — и не уверен, что это разумно, учитывая опасности, которые могут нас подстерегать.

Она обдумывает мои слова, покусывая губу. У меня такая же привычка. Я делал так, ожидая возвращения отца и гадая, кто придет домой: благодушный и уважаемый альтруист или тот, кто будет меня бить. Провожу языком по шрамикам от укусов. Мои воспоминания имеют горький привкус желчи.

Эвелин спрыгивает со стола.

— Я получила тревожные сообщения о существовании у нас повстанческой организации, — она приподнимает бровь. — Людям свойственно объединяться в группы. Но я поражена подобной скоростью.

— Что за организация?

— Те, кто хочет покинуть город. Они распространили утром манифест. Они называют себя верными, — произносит она и добавляет, заметив мой растерянный взгляд. — Утверждают, что верны первоначальным целям основателей нашего города, понимаешь?

— Об этом говорилось в видео Эдит? То есть мы должны посылать людей за внешние стены, когда в городе появляется много дивергентов?

— Да. А еще мятежники полагают, что быть разделенными на фракции — наше предназначение, — недоумевает она. — Некоторые люди всегда будут бояться любых перемен. Но мы не имеем права им потакать.

После ликвидации фракций я почувствовал себя как человек, освободившийся после длительного заключения. И я не желаю вечно прикидывать, вписываются ли мои мысли или действия в идеологию, предписанную мне фракцией. Вот и все.

Но Эвелин просто заставила нас притворяться бесфракционниками. Она ведет собственную игру. Поэтому я рад, что существуют те, кто осмелился бросить ей вызов.

Придаю лицу бесстрастное выражение, но мое сердце стучит как безумное. Я должен быть аккуратным и остаться в милости у Эвелин. Мне легко лгать кому угодно, но только не ей. Она — единственный человек, знающий все тайны нашего «мирного» дома альтруистов.

— Что ты собираешься с ними сделать? — спрашиваю я.

— Взять их под контроль.

Я непроизвольно вздрагиваю. В городе «контроль» означает иглы и сыворотки, навязанные галлюцинации, а следовательно — изменение психики. То самое, что однажды чуть не заставило меня убить Трис. Такие методы использовали лихачи в своей армии.

— С помощью моделирования? — уточняю я.

Она хмурится.

— Конечно, нет. Я не Джанин Мэтьюз.

Вспышка гнева побуждает меня уколоть ее.

— Не забывай, что мы едва знакомы, Эвелин.

— Я никогда не буду прибегать к моделированию, чтобы добиться своего. Лучше смерть, — горделиво произносит она.

Но вполне возможно, именно показательные убийства недовольных и начнутся. Эвелин запросто задушит революцию. Кем бы ни были верные, их необходимо предупредить, и поскорее.

— А если я попробую пойти в разведку? — задаю вопрос я.

— Отлично. Уверена, ты справишься, — соглашается она.

А вдруг она проверяет меня? Или ловит на живца? Моя мать — из тех, для кого цель оправдывает средства. Как и мой отец и временами я сам.

Наконец, я встаю, но ее тонкие как веточки пальцы сжимают мое запястье.

— Спасибо тебе.

Заставляю себя посмотреть ей в лицо. Глаза у нее посажены близко, а нос слегка загнут, как и мой собственный, но ее кожа емнее, чем у меня.

На мгновение вижу ее сидящей напротив меня за обеденным столом, в серой одежде альтруистов. Ее густые волосы скреплены дюжиной заколок. Она опускается передо мной на корточки, поправляет неправильно застегнутые кнопки на рубашке, перед тем как я отправляюсь в школу. Потом она глядит из окна на нашу безликую улицу, ожидая, когда покажется автомобиль моего отца. Ее руки стиснуты так, что костяшки пальцев белеют от напряжения. Тогда нас объединял общий страх. Теперь мне больно от того, что я предаю ее, — моего бывшего союзника. Но я спешу отвернуться прежде, чем мне захочется покаяться.

Выбираюсь из штаба эрудитов и попадаю в густую толпу. Машинально ищу привычные цвета фракций, но не нахожу, разумеется. Да и на мне сейчас — серая рубашка, синие джинсы, черные ботинки. Но под новой одеждой — старые татуировки. Невозможно стереть свое прошлое.

5. Трис

Я ставлю будильник на 10:00 и сразу же засыпаю, не успев даже устроиться поудобнее. Однако через некоторое время меня будит не его трель, а чей-то невнятный вопль в другом конце спальни. Выключаю будильник, провожу пальцами по волосам и несусь к одной из аварийных лестниц. Она выходит прямо на аллею. Там меня, надеюсь, никто не засечет.

Холодный уличный воздух мигом будит меня. Натягиваю рукава до самых кончиков пальцев, чтобы хоть как-то согреть руки, — лето подходит к концу. У входа в штаб-квартиру эрудитов еще слоняется несколько человек, но никто из них не замечает меня на Мичиган-авеню. Все же есть некоторая польза от того, что я маленькая.

Тобиас стоит посреди газона. Он одет в серую футболку, синие джинсы и черную кофту с капюшоном. Его одежда представляет цвета сразу всех фракций, насколько я могу судить. У его ног валяется рюкзак.

— Как все прошло? — спрашиваю, подходя ближе.

— Очень хорошо, — отвечает он. — Эвелин еще сильнее возненавидела тебя, зато Кристина и Кара были освобождены без допроса.

— Отлично, — улыбаюсь я.

Он берет меня за воротник рубашки, притягивает к себе и нежно целует. Потом чуть отстраняется и говорит:

— Эй. У меня есть неплохой план на сегодняшний вечер.

— Правда, что ли?

— Да, мне пришло в голову, что у нас с тобой до сих пор не было нормального свидания.