Свидетели - Гурьян Ольга Марковна - Страница 13

Герольд отвечает:

— Они говорят, что его послала колдунья и он ее сообщник. Не гневайся, Жанна. Это их слова, не мои.

И Жанна говорит ему:

— Уходи.

Но на следующий день она пишет третье письмо: «Вы, англичане, нет у вас никакого права на французскую землю, и я приказываю вам покинуть наши крепости и замки и вернуться в свою страну. А если не послушаетесь, я вам устрою такой разгром, будете помнить до окончания века. Я вам пишу в третий, и последний, раз. Больше я писать не буду».

Это письмо она не может послать благопристой­ным и вежливым способом, как принято во всем ми­ре, через герольда, потому что она боится за жизнь Гиенна и не хочет подвергать другого такой же уча­сти. Она садится на коня и сама скачет на мост, до самого края пролома, где арки взорваны и дальше нет пути. И здесь она просит искусного лучника при­вязать письмо к стреле и послать его в Турель.

Лучник натягивает тетиву, спускает ее, и стрела с письмом перелетает через вал.

Проходит столько времени, сколько нужно, что­бы поднять и прочесть письмо, и на верхушке вала показывается сам Глэсдел, командующий англий­скими войсками под Орлеаном.

Он стоит подбоченившись, смотрит на Жанну и вдруг разражается словами такими бесстыдными и грубыми, что слушать их и стерпеть невозможно.

Жанна закрывает лицо руками и горько плачет. И мы возвращаемся в город.

Теперь уже нет надежды на мирный исход.

Глава четвертая

ГОВОРИТ ЛУИ ДЕ КОНТ

Я — Луи де Конт, паж Жанны.

Моя дама не такая, как все другие дамы. Моя да­ма особенная.

Все пажи, которых я знаю, целый день тащат в руках шлейфы своих дам, бегут за ними следом, как комнатные собачонки. Моя дама не такая, никаких шлейфов не признает. Моя дама воительница, ама­зонка, вроде как та древняя Пентесилея, которая сражалась под Троей с Ахиллом.

С такой дамой меня ждут странствия, и приклю­чения, и битвы. Кто знает, может статься, я схвачусь в кровавом поединке с самим сэром Джоном Фаль­стафом, и он рубанет меня своим мечом, и на всю жизнь у меня останется на щеке почетный рубец, и про меня будут говорить:

«Вон идет доблестный рыцарь де Конт!»

И, раненный, истекающий кровью, я возьму его в плен, и он предложит мне за себя огромный выкуп — сто тысяч ливров золота. Но я гордо откажусь и вос­кликну:

«Ступайте! Я отпускаю вас».

Что мне выкуп! Я жажду славы!

Но не могу же я сражаться в шелковой курточке. Мне нужны латы.

Вот я и говорю этому д'Олону, оруженосцу моей дамы:

— Где бы мне раздобыть латы? А он отвечает:

— А на что тебе латы, скверный мальчишка?

Я меряю его взглядом с ног до головы и говорю:

— Я покорнейше просил бы вас не называть меня всякими именами. Мой род познатней вашего.

Он не обращает внимания на мой презрительный тон и повторяет:

—Что тебе вдруг понадобились латы?

Я говорю:

— Если вы понатужитесь и вам удастся пошевелить мозгами, то, может быть, вы сообразите, что паж обязан всюду следовать за своей дамой. И когда мне случится сопровождать мою даму на поле битвы, я не хотел бы, чтобы вражеская стрела пронзила мою юную грудь.

Он отвечает:

— Этого не случится,— и уходит.

Ладно же! Вырос большая и здоровая дубина, так уж вообразил, что может разговаривать со мной, будто я младенец в пеленках.

Ладно! Следующий раз я ему расскажу про Да­вида и Голиафа. Может быть, он этого не знает...

В этот день моя дама легла отдохнуть после обе­да и отпустила меня. Я недолго поболтался по дому, прислушиваясь ко всяким разговорам, но ничего лю­бопытного не услышал и решил прогуляться по Орлеану. Мы тут всего четыре дня, и я еще не успел как следует рассмотреть город.

Выхожу я на главную улицу и вижу, едет большой отряд вооруженных всадников. Это бретонцы Жиля де Рэ, крепкие ребята, приятно на них смотреть. А за ними, как полагается, бегут мальчишки и вопят во всю глотку.

Я хватаю одного из них за шиворот и спрашиваю:

— Что тут происходит?

Он извивается как червяк, старается вырваться из моих рук и пищит:

— Разуй глаза, коли не ослеп. Не видишь, что ли? Это наше храброе войско едет за Бургонские ворота лупить англичан в Сен-Лу.

— Так бы ты сразу и сказал,— говорю я, отпу­скаю его и даю ему на прощание легонький подза­тыльник.

Отряд проходит, и на улице становится пусто и тихо, и я вижу, что здесь мне нечего делать.

Я возвращаюсь домой и поднимаюсь в спальню моей дамы — узнать, не нужен ли я ей. Но она еще спит, и я покамест сажусь на подоконник и смотрю на улицу. Но там тихо и смотреть не на что.

И вдруг моя дама кричит страшным голосом:

— Французская кровь льется наземь! Она вскакивает и кричит:

— Где мой конь? Наши люди бьются, и их уби­вают!

Она кричит мне:

— Ах, скверный мальчишка, почему ты не ска­зал мне, что наши люди сражаются?

Она кричит:

— Д'Олон! Д'Олон!

Он вбегает, и она приказывает ему вооружить ее. И не успел он еще застегнуть последнюю пряжку на ее белых латах, а она уже сбежала по лестнице вниз и кричит:

— Где мой конь?

Я бегу вслед за ней, а она уже на коне, и д'Олон рядом, и вдруг она говорит:

— Я забыла мое знамя.

Я бегу за ее белым знаменем и подаю его через окно, и она хватает его и скачет прочь, и д'Олон ря­дом с ней, а меня оставили дома.

Я кричу:

— Подождите! Подождите! Но они уже ускакали.

Перед окном небольшой отряд солдат садится на коней. Я прыгаю в окно, на ходу обрываю завязки, на которых мой кошелек подвешен к поясу, подбегаю к одному из солдат, сую ему в руку кошелек, хватаюсь за луку седла, и мы мчимся вдогонку за моей дамой.

И уже за нами, кто бегом, кто верхом, орлеан­ские горожане, увидевшие белое знамя и спешно вооружившиеся.

Моя дама задержалась у ворот, пока спускают подъемный мост, и здесь мы нагоняем её.

Навстречу нам двое людей тащат третьего на но­силках.

— Эй! — кричит моя дама.— Что случилось с этим человеком?

— Он ранен под Сен-Лу,— отвечают они.

— Не могу я смотреть, как льется французская кровь! — восклицает она, и мы скачем дальше.

Навстречу нам беглецы, остатки отряда, разбито­го под Сен-Лу. Моя дама, высоко подняв свое знамя, кричит:

— Вперед! Вперед! С нами победа!

И все эти беглецы, и многие из них раненые, по­ворачивают и снова бросаются; в битву.

И вот мы на валу, и кто-то поджег частокол, и мы бьемся в густом дыму, а мне нечем биться — у меня нет меча,— и я только кричу не своим голосом сам не знаю что.

И под нашим натиском англичане отступают, и мы рубим их, и колотим их, и уничтожаем их. И вот уж их остался всего какой-то десяток, и они позорно бегут. И мы победили, и Сен-Лу наш. Тут моя дама замечает меня и говорит:

— Ах, скверный мальчишка, что ты здесь де­лаешь? Ведь тебя могли ранить.

— Вот еще! — отвечаю я.— Да за широкой спи­ной моего солдата было мне безопасней, чем за кре­постной стеной.

Она говорит:

— Чтобы это было в последний раз. А не послу­шаешься, велю тебя выпороть.

Но я думаю про себя: «Там видно будет!» — при­нимаю покорный вид и послушно следую за ней.

Глава пятая

ГОВОРИТ ЖАН ДЮРБРА

Я — Жан Дюрбра, гражданин города Орлеана. Я мясник. У меня дом в Овечьем тупике, лавка на рынке, и я поставляю мясо во все богатые дома. И от­того у меня повсюду приятели и знакомцы, и мне становится известно все, где что делается или гово­рится.