Золотая Колыма - Волков Герман Григорьевич - Страница 6

— На Колыме, Юрий Александрович!

ТИРАННОЗАВРЫ

С Алдана в Ленинград Билибин привез уйму геологических идей. Хватило бы на капитальный труд, который мог прославить горного инженера в ученом мире. Но Юрий Александрович составил лишь краткое описание Алданского золотоносного района, а все остальное отложил до будущих времен.

Всю зиму он обивал пороги Геолкома, Горного института, Академии наук, трижды выезжал в Москву, в наркоматы, в Союззолото. Всюду доказывал, убеждал: на Колыме есть богатое золото и нужно без промедления снаряжать экспедицию. Зачитывал записку Розенфельда. Рассказывал легенды о Бориске. Развивал гипотезу о Тихоокеанском золоторудном поясе. Наизусть цитировал установки только что прошедшего XIV съезда партии о настоятельной необходимости развития золотой промышленности, создании валютного фонда. Солидных людей, занимавших важные посты, убеждал, что без валютного металла трудно строить пятилетку: нужно закупать технику, приглашать зарубежных специалистов...

Его, молоденького инженера,— бороду он сбрил и выглядел теперь гораздо моложе, чем на Алдане,— выслушивали с должным вниманием, но многие сомневались: фантазер, прожектер, проспектор.

Наступил апрель, время весновок. Апрель звал в поле. По геолкомовским коридорам, тесно заставленным ящиками с образцами пород, сновали такие же молодые, как Билибин, горные инженеры. Они тоже кого-то убеждали, кому-то что-то доказывали, рвались на Хибины, на Кавказ, на Урал, на Алтай. Шел первый год пятилетки.

И Юрий Билибин взлетал по высокой парадной лестнице, распахивал одну за другой все три массивные дубовые двери, звеневшие стеклами, проносился мимо швейцара в старорежимной ливрее и, не дав успокоиться сердцу, летел выше, по ковровым дорожкам мраморной вестибюльной лестницы, и дальше, по коридорам всех четырех этажей, из одного кабинета в другой.

Казалось, он ненароком зацепит своим плечом какой-нибудь ящик, и горным обвалом загромыхают все эти образцы пород, все камни, и рухнет весь Геолком. А он, Билибин, даже бровью не поведет: некогда, наступил апрель.

Билибин гремел. Но никаким громом, никаким словом не разбудить старичка с беленькой головкой, подпертой накрахмаленным воротничком. Он, один из геологических патриархов, уютно покоится в глубоком кресле, потирает озябшие, прозрачно-тонкие пальчики и лепечет:

— В нашем старейшем и уважаемом учреждении есть золотое правило: сначала надо заснять местность, потом вести на ней поиски, затем уж детальную разведку. А вы, горячий молодой человек, хотите сразу же заняться разведкой и сулите золотые горы... Но вы посмотрите на эту карту. Она — наша законная гордость, плод многолетних усилий. А что мы видим? Ваш Колымский край окрашен в серый цвет. Он совершенно не освещен, и мы не уверены, насколько точно нанесена сама река Колыма, не говоря уже о прочих речках, нанесенных очень приблизительно и одинаково похожих на...

— Поросячьи хвостики?

— Дерзостно, молодой человек, очень дерзостно.

— Что — дерзостно? Сравнение или стремление ехать на Колыму?

— Все дерзостно: и сравнение, и стремление, и эта ваша, с позволения сказать, гипотеза о каком-то наборном, из золота, пояске...

— А записка Розенфельда?

— Ну что вы козыряете Розенфельдом? Я припоминаю этого господина, помешавшегося на каких-то золотых молниях... Лет двенадцать назад он, как и вы, добивался в Геолкоме субсидий на Колымскую экспедицию...

— И что же вы ему ответили?

— Благоразумно не поверили. На свете много азартных субъектов. Не спешите записываться в их компанию. А на Колыме вы еще будете. Вот сынок Обручева — тоже рвется на Колыму, серьезный молодой человек, просит два миллиона не под золото, а на географические исследования, но и ему придется годик обождать. В этом году мы отправляем экспедиции ка Урал, в Крым, на Кавказ...

— Куда поближе?

— Да, молодой человек, куда поближе. Мы тоже обязаны соблюдать режим экономии...

— Да, да! Режим экономии! — встрял, будто с потолка свалился, Карл Шур, давно известный Билибину, Шур преподавал черчение в Горном институте, когда там учился Юрий. В его чертежке, большой, бестолково заставленной комнате, не столько занимались делом, сколько митинговали. «Белоподкладочники» спорили с рабфаковцами, вскакивали на столы и широкие подоконники, размахивали кулаками и рейсшинами, словно мечами, до хрипоты кричали о правах и привилегиях: одни получали стипендии, другие — нет, за учение тоже одни платили, другие — нет. «Белоподкладочники» обзывали рабфаковцев недоучками, рабфаковцы же «белоподкладочников» — недобитыми. Масло в огонь подливал Шур. Он тогда часто цитировал Троцкого: «Студенческая молодежь — вернейший барометр партии!» — и настырно спрашивал Билибина: «А ты, Билибин, по какую сторону баррикады?»

Студент Билибин не прочь был носить форменную тужурку на белой шелковой подкладке, но не имел таковую, у него была красноармейская шинель. От назойливых вопросов Шура Юрий отмахивался словами: «Со всех сторон грызу гранит науки» — и не тратил время на сходки и митинги. В чертежку заглядывал редко, за что Шур и влепил ему тройку, единственную в зачетке среди пятерок.

Год назад никчемного преподавателя Горного института Шура, хотя он в геологии был, что называется, ни в зуб ногой, перевели на укрепление в Геолком заместителем директора по хозяйственной части. Он встревал во все дела и тут не преминул обрушиться на своего бывшего студента:

— Да, да! Строго соблюдать режим экономии! А вы, Билибин, о режиме экономии слышали? Вы газеты читаете? Резолюцию о шахтинском деле прорабатывали? Знаете, как мы должны относиться к спецам? Конечно, спецеедством мы не занимаемся, но и слепо доверять, особенно таким...— и понес, явно намекая на социальное происхождение Билибина.

Юрий Александрович не выдержал. Он с отцом, в прошлом полковником царской армии, всю гражданскую войну служил в Красной Армии, и никто их не попрекал дворянской родословной, напротив, сам командующий фронтом Тухачевский отметил, что отец и сын Билибины без колебаний встали на защиту Советов... А тут какой-то бывший эмигрант, перелетная птица, который и пороху не нюхал, бывший подпевала Троцкого, теперь перелицевался и говорит о режиме экономии и доверии!

Билибин хлопнул дверью:

— Слышал! Читал!

Он взлетел на верхнюю лестничную площадку и понуро остановился перед скелетом огромного ископаемого динозавра, что красовался под стеклянным куполом здания. Представитель далекой мезозойской эпохи, привезенный с берегов Амура, он при жизни не был хищным, питался одной листвой и теперь показался Билибину самым милым безобидным существом в Геолкоме. А ведь и в мезозое жили хищники-тираннозавры...

Он вышел на проспект Пролетарской Победы, в первом же киоске купил газету и, развернув ее, на ходу стал читать.

На улице в котле варили асфальт. Запах его напомнил Билибину о таежном костре. Юрий Александрович зашагал шире, не отрываясь от газеты. Не заметил, как угодил штиблетами в незастывший асфальт.

— Куда прешь, шляпа?

Юрий Александрович посмотрел под ноги и увидел на тротуаре раскатывающего асфальт стоящего на коленках чернобородого мужика, очень похожего на Майорыча.

— Извини, Майорыч! — не обидевшись на «шляпу», весело ответил Юрий Александрович.

— Какой я тебе Майорыч? Шляются тут всякие, следят! А за них перекрывай! А ведь небось про режим экономии читает...

— Точно. Про это самое!

И вдруг Билибина словно озарило:

«Завтра же поеду в Москву, нет, сегодня же, сейчас же, ночным поездом, и буду в Союззолоте просить, принимая во внимание режим экономии, денег на экспедицию в два раза, нет, в три раза меньше, чем прежде!..»

На перроне Октябрьского вокзала толпились в армяках, лаптях, папахах бородатые сезонники, едущие на стройки и торфоразработки, ковылял на деревянном костыле мужик в зимнем треухе, с попугаем на пальце и всем предлагал за пятак дом, красавицу жену, большую дорогу...