Золотой выстрел - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 59

– Могу ли я так понять ваши слова, что, образно говоря, вы делаете мне заманчивое предложение?

– Ха-ха! – нарочито засмеялся Латников. – Родион, отвернись! Или закрой уши, как будто ты ничего не слыхал!

Алексеев отмахнулся: мол, ну вас с вашей болтовней – и отвернулся.

– Я не предлагаю! Я настаиваю! Я вас, попросту говоря, вербую! Мне во как, – он чиркнул себя по горлу ребром ладони, – нужны настоящие профессионалы! А не досужие трепачи. Мне нужен самый высший класс, понимаете? Но, ради бога, не расценивайте наш разговор как немедленное утверждение в той должности, которая вам приглянется. Мне на первый случай было бы достаточно просто вашего согласия. А конфликтов с собственным ведомством можете не опасаться. Вопрос будет решаться так высоко, что зависть коллег вас просто не коснется, можете мне поверить.

– Вы требуете немедленного ответа? – с юмором спросил Турецкий.

– Ну что вы, Сан Борисыч! Достаточно, если вы скажете, что подумаете над моим предложением. Уверяю вас, вполне достаточно! Мы же не в бирюльки намерены играть, верно?

– Еще как верно, – вздохнул Турецкий. – Я обещаю подумать.

– Вот и отлично... Завтра прибывает наш министр. Вместе с мадам. Мы до вашего прихода обменялись тут... Ох, опасаюсь, что наш президент все-таки подвергается сильному влиянию и в результате совершает некоторые не вполне обдуманные шаги.

– Например?

– Да хоть и с той же Зинченко. Нет, я ничего плохого не могу сказать о ее характере, знаниях. Но она женщина. А здесь волки. Я верно понимаю, Родион Алексеевич?

– Ну уж... скажешь! Какие волки! Взять хотя бы тех же болдинцев. Отличные ребята! Они приверженцы рыночной экономики в ее чистом, западном понимании. Но мы-то совсем другая страна. Поэтому нам надо учиться совмещать, искать третьи пути. Ну пошли мы по пути, указанному самым великим экономистом-губошлепом, и что? А то, что теперь какой-то десяток олигархов диктует государству, как ему должно существовать. Не жить и развиваться, а именно существовать! Энергетику, недра, металл им же гораздо выгоднее продать за границу, а мы сидим на гуманитарных подачках и без света и тепла. Вот к чему привело! А в задумке оно, может, было все и верно... Вот и про наших теоретиков – то же самое. Их всеми силами привлекать надо в союзники. Так они не желают. Сами, говорят, хотим! А им, видите ли, мешают!

– И кто ж им мешает? – спросил «наивный» Турецкий.

– Языки мешают! Которые было бы очень неплохо поотрубать.

– Извините, Родион Алексеевич, а как же свобода печати?

– А это не имеет отношения к свободе. Это имеет прямое отношение к идее развала нашего Отечества! Извините мою горячность, но в этих вопросах я проявляю неуступчивость. Вот я им и говорю: давайте, ребята, работать вместе, давайте ваши предложения, только не надо рубить сплеча. Не надо крайностей. А им уже от вас, из столицы: видали, какой он? То есть я. Он и с криминалом-то справиться не может, так куда уж до экономики!

– Ну-ну, не горячись, не горячись, – успокоил губернатора Латников и повернулся к Турецкому, якобы для тайного разговора. – Видали, что с человеком делают? Какое тут нужно иметь бычье здоровье! И еще эти... отравители, мать их... Вы когда думаете дело-то завершить?

– Полагаю, много времени не займем.

– Ну и слава богу. Материалы поглядеть не дадите? Нет, я ни в коем случае не настаиваю, просто интересуюсь. И давить на следствие – ни в коем разе, поймите правильно.

– А я и не сомневаюсь, Валентин Евгеньевич. Покажем, если желаете. Соберем, оформим и покажем. Обязательно.

– Ну и славно... Вы где остановились-то?

– А там, куда машина пришла.

– Верно! – засмеялся Латников, прямо весь расцвел в доброжелательности, и Турецкий понял, что пришла пора рвать когти.

– Если вы не возражаете, я хотел бы поблагодарить за гостеприимство и честно сказать, что сделаю буквально все, что в моих силах. Все будет о'кей.

– Ну и славно, – повторил Латников и посмотрел куда-то в глубину анфилады.

Оттуда тотчас появился пожилой джентльмен в смокинге и выжидательно уставился на Турецкого. Александр Борисович встал, пожал остающимся руки и пошел за пожилым...

Было еще далеко не так поздно, как казалось. И даже немного выпить осталось. Друзья вопросительно поглядывали на Александра Борисовича.

– О'кей, – сказал он. – Не знаете, кто такой «Петюня»?

– Петюня? – хмыкнул Гоголев. – Погоди, лысый и толстый, да?

– Точно.

– Так это ж Тютюнник, банкир наш известный. А что он там делал?

– А ничего, поздоровался со мной и ушел. И какой-то еще пожилой мужик был с ним. Вместе ушли. Алексеев остался.

– А хрен его знает. Кто-нибудь из алексеевского окружения. От тебя-то чего хотели?

– Спустить дело на тормозах. Живописали трудности губернатора. Горячо и даже с надрывом. Уверяли, что Саблиной верить нельзя. Короче, для общего блага... Латников изъявил настойчивое желание окунуться в наши материалы. Я обещал.

– Зачем? – возмутился Грязнов.

– А затем, чтобы волны не поднимать. Но из этих материалов, которые мы ему покажем, в копиях разумеется, надо срочно убрать все, что имеется о киллере, понятно? Из остального ведь никаких конкретных выводов сделать пока нельзя. А им и не нужно.

– Погоди, Саша, – вдруг нахмурился Гоголев. – Опиши мне, как выглядит этот пожилой.

Турецкий рассказал о чисто внешнем своем впечатлении, поскольку тот молчал, ни слова за короткое время не произнес.

– Я тебе завтра предъявлю один фотик, а ты мне скажешь – похож или нет, ладно?

– Поглядим, а что?

– Подозреваю, что тебя там встретил триумвират. А пожилой – это наш Патриарх. Монахов. Ни себе хрена, мужики, кто встречается с замминистра в правительственной резиденции?! Губернатор, банкир и вор в законе!

– Ну ты, Витя, тоже не перебирай, – недовольно протянул Грязнов. – Всему есть предел!

– У нас давно уже беспредел, – печально покачал Гоголев. – Мне не верите, спросите у прокурора.

Маркашин важно и утвердительно качнул головой. Поднялся.

– Ну хорошо, дорогие коллеги, – сказал он. – И в самом деле пора по домам. Завтра снова гости. А, как говорится, новые гости – новые заботы. Кто со мной? Довезу.

И все сразу заторопились, будто только и ждали команды.

Проводив гостей, Турецкий с Грязновым вернулись к столу.

– Насухую шел разговор-то? – поинтересовался Вячеслав.

– Ну да, как же! Там такое – тебе и не снилось! Пару рюмок я принял, а вот заесть толком не успел. Напор был серьезный.

– Чего еще-то хотели?

– О-о! А ты вообще... как-то без почтения разговариваешь со своим возможным начальством!

– Да иди ты! – встрепенулся Грязнов.

– Точно. Как минимум три поста предложено. Это на первое время. Начальником ГУУРа, на Следственный комитет и в замминистры. Я, правда, тут же твою кандидатуру выдвинул, но мне сказали, что ты неперспективен. В отличие от меня.

– Вот суки! – с жаром заметил Грязнов.

– Еще какие! А Костю уже на пенсион отправляют.

– Неужто страшней кошки и зверя уже нету?

– Так это мы знаем, что кошка. А он мнит себя по меньшей мере тигром. Я, пока обратно ехал, думал вот о чем: надо бы, чтобы Виктор мне назавтра обеспечил самолет в Москву и обратно. Тихо, чтоб ни одна живая душа о том не знала. Пока наши ребята будут людей допрашивать, я бы смотался в Шереметьево, поговорил с Костей – и обратно. По телефону не буду. Они нас наверняка держат под колпаком. А Витька вывернется, я его уже, слава богу, хорошо знаю.

– Давай-ка я с ним переговорю. Он, поди, далеко не отъехал, ничего страшного, вернется... Значит, душевно поговорили?

– Душевней некуда, Славка...

«Валентин-то, конечно, переусердствовал, – размышлял Монахов, возвращаясь в свое Солнечное. – Хоть и уверял, что никакой особой опасности этот московский следак собой не представляет и он его за пять минут купит со всеми потрохами, поскольку имеются за Турецким этим всякие грешки, их собрать, да в нос сунуть – и запоет как миленький ту песню, что ему прикажут...»