Близится утро - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 22

При нашем появлении больной попытался приподняться, женщина вскрикнула и вскочила, роняя из рук вязание.

– Мир этому дому, – сказал Жерар, сбрасывая плащ на руки Ференцу. – Как тебя звать, юноша?

– Петер…

– Лежи и не вставай, Петер.

Он сел на стул, положил руку на грудь больному. Покачал головой. Спросил:

– Как долго овладел тобой недуг?

– Полгода.

– Я попробую тебе помочь, Петер. Если будет на то воля Искупителя, болезнь покинет тебя… – Жерар задумчиво взял с тумбочки у изголовья больного кисет, глиняную трубку. Бросил обратно, сказал: – А вот это – забудь.

Петер не понял.

– Если ты исцелишься, – терпеливо объяснил Жерар, – то навсегда забудешь о табаке. Ты знаешь, что Церковь осуждает привычку курить табак?

– Да, ваше преосвященство…

– Ну так и не кури, – сказал Жерар. – Лучше вина выпить, чем за трубкой тянуться. Ты обещаешь?

В глазах Петера вспыхнула безумная надежда, он часто закивал. Его мать вдруг схватила трубку и кисет, швырнула на пол, принялась топтать.

Но Жерар уже не обращал на это внимания. Он простер руки над Петером, прикрыл глаза, что-то зашептал.

Мне стало не по себе. Шарлатанство? Прославленный епископ – обычный обманщик, каких немало развелось в Державе?

Или он искренне заблуждается, переоценивает свои силы? Не понимает, какие чудеса дано совершать человеку, а какие – нет?

Петер застонал, затрясся.

– Тихо! – громко сказал Жерар. – Лежи тихо, брат мой. Не шевелись или ты убьешь себя!

Его руки сдернули с Петера одеяло, легли на голую грудь, заскользили – будто нащупывая что-то. Насколько позволял полумрак спальни, я увидел, что лицо Жерара покрылось каплями пота.

– Дай мне силы, Сестра… – прошептал он. – Дай мне силы, Искупитель… Не ради меня!

Пальцы Жерара Светоносного затрепетали, будто у больного старческой трясучкой. Петер, выпучив глаза, замер на постели. Мать его, вцепившись зубами в край платка, отступила в угол. Ференц подошел к нам, и Антуан ободряюще взял его за руку. Похоже, мадьяр не надеялся на помощь епископа и происходящее сейчас лишило его всех сил.

Жерар застонал.

Да нет, нельзя так притворяться!

Епископ Парижский, вольнодумец и смутьян, взвыл, будто от невыносимой боли, его руки вцепились в тощую грудь больного, словно решив разорвать кожу. Жерар запрокинул голову и крикнул:

– Твоим Словом, Господь!

В комнате стало холодать. Тяжелый дух не исчез, но будто раскрылось невидимое окно в бесконечную ледяную пустыню…

Мы с Антуаном переглянулись, в один миг понимая.

Как же так? Всем известно – живое и жившие на Слово не взять! Часть целого – на Слово не берется!

О таком даже слухов не было и нет!

Жерар обмяк, рухнув головой на постель Петера. Тот закашлялся, привстал, сгибаясь в мучительной судороге. Опомнившаяся мать бросилась к нему, поднося чистую тряпицу, – и больной стал натужно выкашливать в нее кровавые комки. А мы с Антуаном кинулись поднимать епископа.

Он уже пришел в себя. Грубое лицо кривилось, будто Жерар Светоносный безумно стыдился своей секундной слабости. Я будто случайно коснулся его пальцев.

Ледяные…

– Вовремя ты позвал меня, Ференц… – прохрипел Жерар, отстраняя нас. – Эй… есть в твоем доме вино… горячее вино?

Ференц кинулся из комнаты. Почти сразу вернулся, крикнув:

– Вино греют, ваше преосвященство! Будет, скоро будет!

Приступ кашля у Петера уже прошел. Он сидел на кровати, недоуменно взирая перед собой и будто прислушиваясь к новым ощущениям.

– Через год… – Жерар перевел дыхание. – Через год посетишь Лютецию и придешь ко мне. Назовешь имя, тебя пропустят. Я посмотрю… может быть, надо будет снова… взмолиться Господу. Если станет плохо, так приедешь раньше… понял?

– Да…

– Все… и откройте вы окна в конце-то концов!

В комнате начался переполох.

Распахивались шторы, раскрывались рамы. Ворвался свежий чистый воздух. В дневном свете лицо Петера было все таким же измученным, но что-то изменилось. Будто исчезла незримая печать смерти.

– Как вы смогли это сделать, Жерар? – тихо спросил Антуан.

– Я просто молюсь Господу, – ответил епископ. – Искренне молюсь, и это помогает. Только… – он слабо улыбнулся, – очень трудно простому человеку быть десницей Господа.

Он не понимал!

Епископ Жерар Светоносный и в самом деле не понимал, как творит чудеса! Я хотел было сказать, но слова застряли в горле. Если он не понял до сих пор, значит, не хочет понять. Не может признать, что исцеляет людей тем самым Словом, в неразумном употреблении которого так часто упрекает высокородную аристократию.

Ференц принес горячее вино в большой керамической кружке. Жерар отхлебнул, удовлетворенно кивнул. Стал пить мелкими глотками, грея руки о кружку.

– Я могу встать? – тихо спросил Петер.

– Встань и иди, – коротко ответил Жерар. – В тебе больше нет болезни. Съешь хороший кусок сочного мяса, выпей вина, прогуляйся вдоль реки. И утешь свою невесту… я думаю, ей вовсе не стоит уходить в монастырь.

Петер спустил ноги с кровати, постоял, попытался было припасть к ногам епископа – тот оттолкнул его, резко сказал:

– Не меня благодари. Сходи в храм, помолись.

– Что мне делать? – вдруг спросил Ференц. – Ваше преосвященство, скажите! Я раздам все свое добро нищим, я проведу жизнь в молитвах. Что мне делать, ваше преосвященство?

– Живи и не греши, – посоветовал Жерар. – Что Господу твои богатства, если сердце твое полно благодарности? А вот мне ты мог бы оказать услугу. Не в благодарность, а так, как должны помогать друг другу братья во Искупителе.

– Все что угодно, ваше святейшество! – Тон мадьяра не оставлял сомнений, что он и впрямь готов на все.

– Эти скромные иудеи, – Жерар кивнул в нашу сторону, – на самом деле выстолбы, такие же братья во Искупителе, как мы с тобой. Важные дела, касающиеся Церкви, привели их в Аквиникум. Важные и сугубо конфиденциальные. Им нужен верный провожатый, который не будет задавать вопросов и никогда никому не расскажет о том, что увидит. Никому!

Ференц закивал.

– Им потребуется обойти весь город, – продолжал Жерар ровным тоном, временами отхлебывая из кружки. – И Буду, и Обуду, и Пешт, потребуется – так и окрестности. Они не знают вашего языка, так что им нужен переводчик. Они не знают местности, так что им нужен гид. Днем и ночью, с утра до вечера и с вечера до утра.

Ни малейшего колебания в глазах Ференца не было. Он все-таки схватил руку епископа и припал к ней с поцелуем. На этот раз Жерар отнял руку не сразу. Устало произнес:

– Я верил, что ты поможешь Церкви, так же, как она всегда готова помочь тебе. Ты можешь начать сейчас?

– Да. – Ференц вскочил. – Конечно!

– Отец… – Петер нерешительно посмотрел на епископа. – Может быть, лучше мне стать провожатым? Я знаю город лучше отца, поверьте. И столковаться с кем угодно смогу, вы же знаете, папа! И… и это мой долг!

– Ты ведь… – начал Ференц, но осекся.

– Нет, он уже не болен, – сказал Жерар. – Что ж… может быть, тут есть своя правда.

– Но, Петер, ты все равно слаб, ты не сможешь ходить быстро! – возразил Ференц.

– Я тоже не смогу, – внезапно сказал Антуан. – Старость – тяжелая болезнь.

В чем-то Жерар был прав. Наше неторопливое путешествие по улицам Аквиникума больше пристало выздоравливающему от смертельной болезни юноше, чем полному сил мужчине. Я сам порой склонен к неспешным прогулкам, а тут еще прибавлялась потребность следить по сторонам, но и меня неспешный шаг Антуана сдерживал и немного раздражал.

Аквиникум – красивый город. Ну, не самый красивый из тех, что мне доводилось видеть, но все-таки шарм в нем был. Величественная Буда, встающая на холмах по левому берегу Дуная, деловой Пешт, район мастеровых и торговцев, множество мостов занятных конструкций, обилие скульптур – были тут и обычные, полководцам и наместникам, а были и занятные: к примеру, памятник тому самому Геллерту – циклопических размеров каменная бочка, раздирая которую, вылезал на свет Божий мускулистый, словно борец, епископ. Размером бочка была с дом в три этажа, и выглядела устрашающе. Памятник делал какой-то знаменитый руссийский скульптор, за большие деньги выписанный в Аквиникум, но восторга у жителей он явно не вызывал.