Загогулина - Москвина Марина Львовна - Страница 6

Мы несем одеяло! Косынку на голову! Пеленки, распашонки, синие ленты! И в отдельном узелке – платье для Мариам.

Все это втайне от дяди Ованеса дала нам тетя Сирануш.

Да еще юбилейный металлический рубль впридачу. Она велела вручить его медсестре – той, какая отдаст нам Арарата.

«Товарищ! Придержи дверь! Не хлопай!» – прочитали мы на двери дома, в котором тогда, ночью, оставили Мариам.

Ну – что там творилось!

Дедушки!.. Бабушки!.. Толпа отцов!..

Кто-то шепотом переговаривался, а кто-то – от волнения – наоборот!

Один отец в зеленом костюме и в фиолетовом пушистом берете прямо скандал своей маме закатил. Пристал – почему она обмахивается его носовым платком.

– Мои платки, – говорит, – это мои платки! И я не позволю, чтобы кто-то ими обмахивался.

– Но почему? – удивляется его мама.

– Почему-почему? – отвечает фиолетовый берет. – Потому что они мои!

Другой – сидит на клеенчатом диване, химические формулы записывает.

«Н2 – писал он, – СO2»! Зачеркивал, ерошил чуб! А как вывели его жену с ребенком, кинул блокнот – ик ним, зазвенев то ли мелочью, то ли ключами.

– Шишкина! – сказала Нунэ. – Нам нужен кто-то в этом роде!

Я и сама заметила: детей получали отцы.

Одни отцы. А не такие – типа меня или Нунэ.

Самым подходящим мне показался Бандурин Леня. А Нунке – нет. Нунка хотела, чтобы это был армянин.

Я говорю:

– Армянин – большая редкость.

– А твой Леня – не комильфо! – заявляет Нунка.

И я удивилась: так про некоторых людей говорит Цуцульковский.

– Нун, – я спрашиваю. – А «некомильфо» – это что?

– Лопух и брюки пузырями! – объяснила мне Нунка.

Интересно: будь я красавицей, как Нунэ или Лев, – нравились бы мне все – как сейчас! Или бы я тоже всех критиковала?

Думали-думали, ни один «комильфо» на ум не идет.

– Ладно, – говорит Нунка. – Идем искать Бандурина.

Мы разыскали его в школе. В кабинете физики собирался Леня смотреть свой любимый фильм «Драконы острова Комодо».

– Чего это вы с тюками? – спрашивает Леня.

А узнал, какое к нему серьезное предложение, – сразу дал согласие.

– Бабуся в санатории! Делать нечего!.. – сказал он, когда мы вышли из школы. – Пока мамаша с работы не вернется. Она мебель купила. Мне, правда, не очень. Слишком уж мягкая. «Не садись!..», «Испачкаешь!..» Мать у меня, вообще, со вкусом. А ключи отобрала, чтоб я без нее нашу мебель не попортил. «Чувствуй, – говорит, – себя, Леня, облаком, парящим в небе!»

– Как это? – спрашиваю я у Лени.

– Мамаша у меня – йог, – гордо сообщил Леня. – Каждое утро занимается этой… КАКИМУДРОЙ!

– Как это? – говорю я.

– Проснется – и лежит, – солидно объяснил Леня. – То в позе кобры, то в позе крокодила.

…Мы снова оказались среди отцов.

– Кто последний? – спрашивает Леня.

– Держитесь за мной! – отозвался человек во всем черном.

В черной рубашке, такой же костюм с жилетом и в черном галстуке!

– На американского шпиона похож, – подметил Леня.

Со своим шпионским видом «черный» человек списывал «Памятку отцам».

– Девчонки! Цветы! – вскричал вдруг Леня и выбежал на улицу.

Мы с Нункой страшно разволновались, что он уедет сейчас за цветами – на рынок или в теплые края.

Но Леня вернулся, как раз когда появилась Мариам, а Арарат – в одеяле и в бантах – лежал на руках у медсестры.

Не сплоховал Леня!

С желтым букетиком мать-и-мачехи он подошел к Мариам и, пожав ей руку, всучил цветы!

Таким же образом он всучил медсестре рубль, и она – безо всякого отдала ему Арарата.

– Приходите к нам еще, – крикнула медсестра вдогонку.

А перед нами возник фотограф.

До этого момента он стоял в коридоре с фотоаппаратом на шее и с таким унылым лицом, что трудно представить, как в одну секунду можно преобразиться.

Теперь в нем был праздник и ликованье.

– Поздравляю с новорожденным! – он щелкнул вспышкой. – Фотографии получите почтой через три недели!!! – и опять уныло замер в коридоре.

Кряхтит и попискивает Арарат.

С видом парящего в небе облака несет его Леня.

– Девчонки! – говорит Леня и блаженно улыбается. – Я этому фотографу дал адрес своей мамаши.

Глава 12

ВОЗВРАЩЕНИЕ

– Решается моя судьба, – сказал мне Леня Бандурин.

Под дождем в шляпе из кожзаменителя стоял он у школы и грыз морковь.

– Как это? – говорю.

– Я в химкабинете позабыл горелку выключить. На ночь. И меня опять выгоняют с работы.

– Может, обойдется? – говорю я.

– Бабусю жалко, – отвечает Леня. – Она сейчас там. «Не серчайте, – говорит, – Евдокия Васильевна! Это он нескладный – весь в моего покойного папу Пегасия Николаевича. Такой же был завертяй, царствие ему небесное!..»

– Бабуся, – добавил Леня, – до сих пор матери простить не может. Хотела, чтоб меня в честь него Пегасием назвали.

– А сам-то ты чего хочешь? – говорю я. – Чтоб выгнали? Или чтобы нет?

– Чтоб выгнали, – отвечает Леня, – тогда я учиться буду – на циркача.

– Ого! – говорю я.

У Лени всегда были задатки: он здорово ходит на руках и запросто чешет ногой за ухом!

– ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЕСТЬ ЖИЗНЬ?? – вчера с балкона третьего этажа воскликнул дядя Миша Айзберг. – Планеты как-то живут, развиваются. И нигде нет такого безобразия, как у нас.

Он имел в виду Валерку Лопатова, чтобы тот музыку сделал потише. А если говорить вообще, то мне как раз это «безобразие» очень нравится.

Мне нравится, что нигде – во всей огромной и бесконечной Вселенной – нет больше ни одного Лени Бандурина!

Да взять, к примеру, моего папу – читателя такого количества газет, что в прошлой четверти макулатуры наш класс сдал больше всех!

Но если мне кто-нибудь скажет: «Есть много людей, как твой папа – серьезных, солидных и очень рассудительных», – значит, этот кто-то и слыхом не слыхивал, что папа однажды купил себе аккордеон!

Красно-перламутровый, немецкой фирмы «Herold», он пах чемоданом, а над кнопками регистров сверкали три вроде как бриллианта!

По «Самоучителю» на этом невозможной красоты аккордеоне папа разучил единственную песню и громко распевал ее с утра пораньше:

– Хо-хо! – кричала из кухни бабушка.

– Он пожарник толковый и ярый! – подхватывали мама и баба Маруся из Киева. – Он ударник такой деловой! Он готов погасить все пожары! Но не хочет гасить только мой!

Правда, потом он его забросил. Сунул на антресоли и забыл. Но тогда-то ведь – пел!..

И – я думаю – разве во Вселенной найдется что-нибудь похожее на Нункин Схоторашен?! Даже нет – на всю Армению!

Я там, жалко, не была. Моя Армения – это Нунка.

И картина в комнате дяди Ованеса – с изображением горы Арарат.

И горячие пироги с травой женьгялхатс, которые тетя Сирануш печет всегда в конце апреля.

И вот этот стих древнего армянского поэта. Я читаю его – громогласно, – когда мне кажется, что никто не слышит: