Средство от облысения - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 8

– Знаю я ваши чуть-чуть! – Лена бросила трубку не прощаясь.

Хотя ни Володя, ни Гена не были алкоголиками или даже сильно пьющими, сейчас они Лене казались последними пропойцами.

МНОГОДЕТНЫЙ ОТЕЦ

Действие автопилота закончилось на пороге Генкиной комнаты, Володя упал на руки друга. Гена усадил его на стул, стянул кепку и недоуменно уставился на купюры:

– На паперти промышлял?

Володя застонал, увидев, что деньги при нем. Обхватил голову руками.

– Японский городовой! – выругался он.

Качнулся на стуле, не упал, потому что Гена его подхватил.

– Ну, брат! Ты надрался! Поесть и спать? Или сразу спать?

– Сразу. Но с ней я спать не буду! – капризно пробормотал Володя.

– Хорошо, тогда на ней, на раскладушке. Давайте, ваше величество, я помогу вам раздеться и провожу в опочивальню.

Наутро Володя не помнил подробности того, как ехал пьяный по Москве, как добрался, был раздет и уложен.

С Геной Лидиным Володя дружил с первого курса института. Володя приехал в столицу из Большеречья, Гена был москвичом, оба поступили в станкостроительный. Первого сентября их посвятили в студенты и тут же отправили в колхоз на картошку. Там они и сошлись на основе «против кого дружите?». Дружили против одногруппника – карьериста, пройдохи, демагога и в целом мерзкого типа, к которому быстро приклеилась кличка Позвоночник. Тяжести таскать – у него позвоночник травмирован, а в бригадиры выбраться, на кухне пробы снимать, стенгазету с графиками малевать, речи патриотические произносить – он первый. Среди студентов-технарей не много краснобаев находилось, а этот соловьем заливался о стоящих впереди задачах. С трибуны одно вещал, в кулуарах исповедовал принцип «все делается по звонкам» – одно слово, Позвоночник.

Ни Володя, ни Гена на руководящие посты в профсоюзной или комсомольской организации не рвались. А Позвоночнику очень хотелось порулить, уже в колхозе избирательную кампанию начал – голоса собирал. Преподаватели ставили его в пример – образцовый студент; девушки заглядывались – основательный парень и добытчик. Апельсины в столовую привезли – спасибо Позвоночнику, крышу в бараке починили – он позвонил кому следует. Гена и Володя находились в малочисленной, но стойкой оппозиции.

Позвоночник, который руки в землю не опускал, а только боевые листки рисовал и по снабженческим делам мотался, всегда одетый в чистенькое, был в то же время жутко вонючим типом. Все они не шанелями благоухали, баня раз в неделю, но, когда Позвоночник ботинки вечером снимал, – без противогаза не спастись. Генка его несколько раз предупредил: «Не будешь, гад, носки стирать, морду набью!» Не послушался. Пришлось учить. Володя держал активиста, а Генка ему снятые с батареи нестираные носки в рот запихивал.

Потом это назвали пьяным дебошем и избиением товарища. Володя и Генка, еще не начав толком учиться, едва не вылетели из института. Спасибо, ребята на комсомольском собрании отстояли, за строгий выговор проголосовали.

Позвоночника избрали во всевозможные общественные организации, вплоть до какой-то международной студенческой в поддержку молодежи Африки. На втором курсе он сгинул – перешел на заочное отделение и ковал карьеру в горкомах и обкомах. Теперь, говорят, чуть ли не в правительстве заседает. А закаленная в борьбе дружба Володи и Генки осталась на всю жизнь.

Гена любил в новой компании симпатичным девушкам заявить:

– Мужчина я основательный, пятерых детей имею.

Девушки хихикали – забавно пошутил.

Представить себе, что этот жгучий брюнет, подтянутый и стройный, больше тридцати лет не дашь, – многодетный отец? Смешно!

Между тем Генка говорил чистую правду, у него действительно было пятеро детей – три мальчика и две девочки.

Генка женился на третьем курсе на студентке юридического института Людмиле, которую все звали Милая Мила. Ее отец был геологом и на полгода уезжал в поле, мать преподавала философию вечерникам. Детство Милы – это одинокие вечера в пустой гулкой квартире, со страшными шорохами и скрипами, с чудовищами под кроватью, с мертвецами в шкафах и прочими детскими ужасами.

Единственными живыми звуками, вызывавшими у Милы острую зависть, были шумы из-за стенки. В соседней квартире жила семья с тремя детьми, которые постоянно устраивали побоища.

Мила не хотела повторения собственной судьбы и дала себе слово, что родит троих детей. Генка не возражал. Впрочем, предложи тогда Мила операцию по стерилизации, по радикальному страхованию от детей – как скучающих, так и буйствующих, – он бы и на это согласился. Его любовь была готова на все жертвы.

На четвертом курсе у них родился сын. На пятом курсе второй сын. Мила чудом, эксплуатируя сострадание преподавателей к своему животу и званию кормящей матери, доучилась и получила диплом. Через три года хотела родить дочку, получилось с перевыполнением – две девочки-близняшки.

Мила не вылезала из пеленок, горшков, ветрянок, простуд, не отходила от стиральной машины и плиты, как на работу ходила в детскую поликлинику. Сварила, наверное, цистерну манной каши и выстирала белья на хорошую армию. Гена трудился на трех работах, летом ездил на шабашки – строить дачи.

Словом, из кожи лез, чтобы семью обеспечить. Но параллельно и, естественно, тайно он удовлетворял на стороне свои буйные страсти, разбуженные женой, вечно либо беременной, либо кормящей, очумевшей от хлопот и забот.

Ему удавалось крутить скоростные романы на стороне шито-крыто, пока не случилась накладка. Лежал в больнице с вырезанным аппендиксом и соблазнил медсестричку. Вспоротый и зашитый живот не помешал Гене предаваться по ночам любовным утехам в комнате с неромантическим названием «клизменная» – там был топчан, на полках стояли шеренги суден для естественных надобностей лежачих больных и отчаянно пахло дезинфекцией.

Гена выписался, тепло простился с дамой, но через два месяца она явилась к ним домой и заявила окаменевшей от потрясения Миле и Генке напротив, сотрясаемому нервным тиком:

– Значит, так! Я беременная. Аборт делать не хочу, потому что тридцать пять уже стукнуло, пора рожать. Вы извините, – кивнула она Миле. – А ты! – ткнула пальцем в Генку. – Неси ответственность вплоть до суда. Я зачем пришла? Будешь отцовство признавать или в суд пойдем?

Гена проблеял что-то неразборчивое.

Мила встала, ушла в соседнюю комнату и легла на диван лицом к стене. Генка кое-как выпроводил, пообещав отцовство, Медичку.

(Ее потом все так звали – Медичка, без имени и фамилии. И даже неповинного мальчика, который родился, величали Сын Медички, забывая, что у ребенка есть нормальное имя Саша.) Мила пролежала на диване трое суток. Без воды, питья, не вставая, как мертвая. Генка ползал на коленях по ковру, вымаливая прощение, плакали дети, есть просили – Мила не шевельнулась.

Вывела ее из ступора Лена Соболева, которой Володя рассказал, что в семье друга творится, и попросил:

– Может, ты к Миле съездишь? Там уже дети охрипли от крика, а Генка на части рвется.

Володя благоразумно умалчивал масштабы Генкиного распутства. Если бы все Генкины дамы сердца были медичками, то они составили бы штат большого госпиталя коек на пятьсот. Хотя Володя представлял измену друга как случайное помешательство на фоне аппендицита, Лена догадывалась, что Генка серийный гуляка.

Она помчалась на помощь. Успокоила детей, накормила, переодела, отправила с папочкой гулять. Выстирала белье, убрала в квартире, сварила куриный бульон и только тогда подошла к безучастной Миле. Заговорила с ней, как с маленьким ребенком:

– Вставай, моя девочка! Пойдем умоемся, покушаем! Бери меня за шею! Ой, какая слабенькая, какая девочка у нас худенькая! Вот так, потихоньку, пошли.

Мила подчинилась. Лена раздела ее, посадила в теплую ванну, вымыла голову, потерла спинку – все с причитаниями, как над младенцем. Завернула в халат, привела на кухню, поставила перед ней бульон с лапшой. Пластинку Лена сменила: теперь говорила о детях.