Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна - Страница 86

И философию свою для нас, неграмотных, стихами изложил. Про эманацию, например:

И „Канон“ для нас в стихи переложил.

Все старики взмахнули вдруг черными кошмами и опустили их на землю, склонившись перед эмиром. „Черные кошмы!“ — вздрогнул эмир. — Уж не ожили ли это те двести чиракчинцев, убитые моим отцом тайно в Арке?! Нет, здесь не двести, здесь тысячи крестьян!»

— Вот дорожка, — сказали крестьяне, показывая на черные кошмы. — Сойдите с коня. Видите, идет к вам мать Али. Преломите ее хлеб, замешанный на надежде, испеченный в гневе, освященный страданиями. Хлеб Али, которого вы хотите завтра казнить от злости, что не можете казнить Ибн Сину!..

Эмир хлестнул изо всех сил коня и помчался прочь.

XIII «Если философ пишет серым по серому, значит, форма жизни состарилась»[199]

Один умный благородный советник впал в немилость. Как вернуть расположение власти? Чем утешить душу?

— Раб! Будь готов к моим услугам.

— Да, господин мой! Да.

— Позаботься! Приведи мне колесницу. Ко двору я хочу вестись на колеснице.

— Дай нестись колеснице, господин мой! Дай нестись. Царь даст тебе сокровища, и они будут твои. Он простит — тебя.

— О, раб! Я ко двору не хочу нестись на колеснице.

— Не дай нестись колеснице, господин мой, не дай нестись. В место недоступное он пошлет тебя. В страну, которой ты не знаешь, он велит унести тебя. И днем и ночью он даст тебе видеть горе…

— Раб! Будь готов к моим услугам.

— Да, господин мой! Да. — Позаботься! Приготовь мне воду для моих рук. Дай мне ее. Я хочу принести жертву богу моему.

— Принеси, господин мой! Принеси. У человека, который приносит жертву богу, радостно сердце.

— О, раб! Я жертву богу моему не хочу принести.

— Не приноси, господин мой! Не принося. Разве ты думаешь, что научишь бога ходить за тобой, подобно собаке?

Четыре тысячи лет назад состоялся этот разговор. В Вавилоне. Верховный бог Бел, измучившись одиночеством, отрезал себе голову, бросил ее, в чан, добавил горсть праха и сделал человека. Да, в голове шумер была голова бога… Они хорошо познали законы мира. И их пессимизм до сих пор пьет человечество, как густое печальное вино, растворенное в «Экклезиасте».

«Все суета сует». Не об этом ли говорит хозяину философ-раб? Лежат глубоко в земле глиняные черепки, на которых записан этот разговор. Ветер гонит над ними листья, песок, вздохи людей… Черепки найдут лишь в XX веке.

Ибн Сину ведут на Привязи между двух копей, всадники хлещут его плетьми. Сзади, отгоняемый стражниками, бежит Джузджани.

Тюрьма Фараджан. Открываются ворота, вбирают себя нового узника. Стучит в дверь тюрьмы, плачет Джузджани.

Ибн Сина распарывает подол чапана, вынимает свечку, два кремня, бумагу, перо, пишет… Меняет сгоревшую свечку. Снова пишет. Так Мужество спасает Мысль. Наблюдает за ним в щель стражник — красивый седой старик.

А вот Ибн Сина стоит, прислонившись К решетке головой. Утро стоит, день, вечер…

«Я извлекаю все, что во мне. Я размышляю о положении дел на земле. Происходит перемена. Один год тяжелее другого. Правда выброшена вон, неправда — в зало света. Тяжело молчать… О дух мой, безумие удерживать удрученного жизнью, подведи меня к смерти прежде, чем пришла она ко мне… Опрокинута жизнь и падают деревья. Смерть стоит передо мной, подобно выздоровлению… подобно сидению под навесом в ветреный день, подобно тому, как желает человек увидеть дом свой после долгого заключения…»

И этим словам более четырех тысяч лет. И тоже лежат они в земле, написанные на папирусе. Египетский бог Ра, прожив тысячу лет с людьми, состарился так, что кости его превратились в серебро, мясо — в Золото, а сердце — в пепел от страдания видеть людей столь неразумными, И не захотел он больше жить с ними, ушел от них на корове. Из слез его родились Осирис и Исида — сострадание его к людям, — боги, которые должны будут остаться вместо него на земле и хоть чему-то научить людей.

О чем думал Ибн Сина, прислонившись головой к тюремной решетке?

Сохранилась такая строчка его стиха: «Мой дух скитаньями пресытился вполне!..» Ее приписывают Ибн Сине и Омару Хайяму. А может, сказал Хусайн: «Неужели не найдется никого, кто пришел бы и потихоньку задушил меня, пока я сплю!», как сказал Акутагава перед самоубийством.

Народ сохранил в памяти предание о том, что в тюрьме Фараджан Ибн Сива испытал страшное отчаяние. Не из-за Тадж аль-мулька… Рухнула цель жизни — соединить философию с властью. Испытания практикой это его учение не выдержало. Когда несли Шамс ад-давлю, умирающего, на паланкине через пески, он, превозмогая боль, сказал:

— Жалею, что не слушал тебя. Прости… Я плохо прожил свою жизнь. Глупая, глупая, ничтожная жизнь…

Стоит Ибн Сина в тюрьме, прислонив голову к решетке, Чьи-то руки ложатся ему на плечи. Оглядывается… Это Али.

— Знаешь, — говорит ему Ибн Сина, — так же и я умру, как Шамс ад-давля. От этой же болезни и на пути.

— Ты устал. Отдохни…

— Нет. Никогда еще я так ясно не чувствовал своего конца, Али садится на пол, берет в руки листы рукописи Ибн Сины, рассматривает их, — ты стал так непонятно писать… Все зашифровываешь. «Летучие мыши» — что это?

— Честные ученые, не ослепленные золотом, не обманутые блеском Лжи.

— А коже змеи?

— Тело человека, которое надо научиться сбрасывать и души, если хочешь познать истинную духовную суть. Мои книги, наверное, принесут много горя тому, у кого их будут находить. Вот я и пишу так, что друг поймет, а враг… Скоро ты умрешь, Али. И закончится твое Путешествие.

— Путешествие?!

— Да. Жизнь — это Путешествие. От материального 5 разума к нематериальному. Первому, который, единственный, общается с Истиной, Правдой, Красотой.

— То есть богом?

— Для меня все это и есть бог.

— Путешествует тот, кто совершенствует душу?

— Да. Иной может прожить долгую жизнь и не сдвинуться с места.

— Земная жизнь, земная любовь так прекрасны, так трудно вырваться из их объятий!..

— Три вещи помогают, — говорит Ибн Сина, — удар судьбы, высокая одухотворенная любовь и правильно выбранный учитель.

— Ты для меня один и есть все эти три удара…

Ибн Сина задумчиво ходит по листам рукописи.

— Что ты делаешь? — вскрикивает Али.

— И ты походи. Это последние мои трактаты.

Неожиданно гремят засовы. Ибн Сина быстро собрал листы, вложил их в старую, украшенную золотом обложку, стал перед ней на колени, читает…

Врывается Тадж аль-мульк, окруженный воинами перетряхивает вещи. Откидывает обложку и той книги, которую читает Хусайн, Уходит, но в дверях оборачивается:

— Ибн Сина, а читает Коран?! А ну, давай вслух!

«Бог есть свет небес И Земли, — читает Ибн Сина.

— Свет подобен светильнику в стене, светильник в стеклянном сосуде, блистает как звезда, В нем горит благословенное дерево маслина… елей в Ней загорается без прикосновения огня. Свет к свету. Бог ведет к своему свету кого хочет…»