Победивший платит (СИ) - "Жоржетта" - Страница 75

Эрик тихонько вздыхает, явно проводя параллели.

- Словом, в один прекрасный день я понял, что разговоров за чаем мне категорически мало. И как-то не удержался; и от вспыльчивости иногда бывает польза. Нару читал мне очередную лекцию, что-то о философии созерцания, а я его поцеловал и до смерти испугался того, что как только я отступлю на полшага, мне придется выслушать еще один урок, на этот раз о правилах хорошего тона. Хотя как-то потом он обмолвился, что сознательно ждал от меня инициативы, не делая шагов навстречу.

... Все еще помню, как гремело сердце, когда патрон целовал меня, мягко и неторопливо.

- Все случилось, и я об этом не жалел. Нару, насколько мне известно, тоже. Этот шаг мало что изменил... добавил, скорее, так будет правильно. С тех пор так и остается: окрашенная телесной привязанностью симпатия, его забота о моем благополучии, мое уважение.

Эрик, внимательно выслушав все это, делает паузу, точно взвешивает тяжесть выслушанных обвинений, приходит все же к выводу, что состава преступления нет и, наконец, хмыкает:

- Все, приехали. Теперь каждого твоего знакомого буду подозревать: спали ли вы... э-э, делили ли подушку? Параноик я, да.

- А ты просто спроси, - советую я, развеселившись от подобной перспективы. - Мой опыт не так велик - кроме Нару, едва десяток романов не длинней нескольких месяцев каждый и регулярные посещения веселых заведений.

Смех одолевает меня совершенно внезапно.

- Ох. Несостоявшиеся любовники входят в число тех, о ком ты хотел бы знать?

- Несостоявшиеся - это те, которые отверг ты или которые проделали это с тобой? - уточняет уже вполне успокоившийся Эрик.

- Знаешь, почему я избегаю стимуляторов? - отвечаю я вопросом на вопрос. - В юности я ими не брезговал. И как-то после примерно десятидневной пирушки очнулся в постели с Пеллом, а тот - любитель исключительно женского пола. Пока я соображал, было ли что-то или нет, и как бы мне потихоньку выбраться из кровати, он проснулся...

Эрик ошеломленно смаргивает, выдает короткое "мда" и хохочет, откинувшись на спинку сиденья.

- И никто из вас не успел ехидно поблагодарить приятеля за дивную ночь? - стараясь успокоиться, язвит и закатывается снова.

- Из одежды на нем был только нож, и я как-то не рискнул, - объясняю я развеселившемуся Эрику. Кажется, давнишняя неловкая ситуация сослужила мне хорошую службу: с узкого лица совершенно исчезло неприятное выражение подавляемой ревности, следует закрепить результат. - Я признался как на духу, как видишь. Очередь за тобой, - предлагаю и поддразниваю одновременно. Откровенность сейчас была бы как нельзя кстати.

- А что я? - успешно притворяется наивной невинностью Эрик. - Ты ведь не про девушек спрашиваешь. Ничего у меня такого не было... - пауза, предназначенная то ли для заигрывания, то ли для выбора между честностью и приличиями, повисает дразняще, как краснобокое яблоко.

- Почти.

- Почти? - улыбаясь, уточняю я, радуясь многообещающему намеку. - Пару раз не считается?

- Не более, - кивает Эрик, и торопливо буркает: - Сейчас напридумываешь себе! Ничего особенного. Знаешь, как бывает - спьяну, из любопытства, из... из сочувствия, да.

Я привлекаю любовника к себе, позволяя спрятать лицо на собственном плече и выключаю свет в салоне. Темнота располагает к откровенности, жаркое дыхание рядом с ухом возбуждает нервы, и в салоне у нас становится чертовски душно. Может быть, шофер переусердствовал с обогревом - щеки у барраярца так и горят.

- Командование на Барраяре означает личные отношения, - вполголоса начинает он. - "Отец-командир", общее такое понятие. В тот раз была очень длинная ночь, и очень холодная, а разжечь огонь было нельзя...

***

Первый выезд предстоящего сезона назначен на будущее воскресенье, и в доме царит умеренная суматоха: портной, выслушав пожелания миледи, торопится воплотить их в материи, младшие дети с гувернером собираются уезжать в имение, Эрик отправился в город, и только супруга, удалившись в свои комнаты подальше от шума, гадает на многоцветной ткани с калейдоскопным переливающимся узором.

- А мне погадаешь, дорогая? - спрашиваю я, любуясь художественным беспорядком ее волос и костюма - для того, чтобы получить подобный эффект, камеристке пришлось кропотливо трудиться не менее получаса.

- Непременно, - улыбается Кинти и немедленно уточняет. - Что за цвет у твоего нового развлечения?

Привычку ехидствовать из этой прелестной женщины не вытравить ничем, да и не нужно.

- Медово-рыжий, - предлагаю. Я слабо разбираюсь в цветовых соответствиях и могу и ошибиться, но именно этот оттенок кажется мне наиболее подходящим, Эрик - явно осенний тип.

Кинти наливает мне чашечку чая и садится рядом.

- Ты выбрал чудный оттенок. А твой по-прежнему черный? - она встряхивает полотнище и, не глядя, кладет ладонь на середину ткани, чтобы термочуткий материал отреагировал. - Мне он показался серым с редкими алыми искрами. Впрочем, после твоих прежних рассказов я подозревала худшее, и мальчик меня приятно удивил.

- Худшее? - вздергивая бровь, уточняю я. - Кинти, с каких пор я дал повод подозревать меня в дурном вкусе?

- Вкус у тебя безупречный, Иллуми, но ты был всегда слеп к цветам характера. Не помнишь? - безмятежно переспрашивает она.

Разглаженная ладонью ткань демонстрирует бледнеющую с краю черную спираль с оранжевым окаймлением.

- Вы дополняете друг друга, - говорит Кинти, расшифровывая узор. - Сближение. Опасность. И повторение. Видишь?

- Повторение? - проводя пальцами по постепенно исчезающей спирали, переспрашиваю я. - Это намек на Хисоку или указание на новый цикл отношений?

- Не знаю, - роняет она. - Ты же знаешь, что я никогда не гадала на твоего сводного брата.

Отношения Хисоки с Кинти были всегда действительно прохладными. До недавних пор я не знал, чем это объяснить - теперь знаю. Должно быть, интуиция женщины подсказывала ей, что с Хисокой не стоит иметь дел.

В моем отношении к гаданиям есть немалая толика здорового скептицизма, объясняющаяся просто: это занятие не хуже любого другого развлечения, но воспринимать его результаты всерьез для человека культурного несколько смешно хотя бы потому, что в ответ на свой вопрос получаешь еще дюжину.

- Не будем о драконах, - предлагаю я. - Не хочу тебя расстраивать.

- Не будем, - улыбается Кинти. - Поговорим о принцах. В этом мальчике действительно есть нечто особенное?

- А ты сама не видишь? - удивляюсь я. - Эрик весь особенный, от головы до пят. Я бы списал это отношение на свою... увлеченность, если бы не то, что он с самого начала производил такое впечатление.

- Необычный. Потому что барраярец? Или, полагаешь, Хисока тоже разглядел в нем что-то особенное? - спрашивает Кинти, и я вздрагиваю от того, как точна ее мысль.

- С Хисокой ему просто не повезло, - отвечаю я, поднося к губам чашку, - но Эрик необычен и в своей естественной среде. Я в этом убежден.

- Женитьба на чужеземце - невезение? Да, но для кого? - рассеянно замечает супруга. - Правда, твой брат тогда еще не заслужил жены, но вряд ли его положение было столь отчаянным.

- Отчаянным, - возражаю твердо. - Этот брак был нужен Хисоке, прими во внимание сей немаловажный факт. Эрик и узнал-то о своем, хм, замужестве далеко не сразу.

Кинти смеется чуть нарочито.

- Разве такое бывает? Этого не встречается даже в романах.

- Да, - соглашаюсь я. - Правда иногда невероятнее плода бурной фантазии сочинителя. Добровольного союза не было. Эрик был пьян, и Хисока обманом получил его подпись под контрактом, прикрывая свои грехи. За которые он вылетел бы не только со службы, но, вероятнее всего, и из приличного общества.

- Звучит неприглядно, - сухо резюмирует Кинти, - И если эти отношения были отнюдь не безоблачными... ты прав. На тебе ответственность за нового родича, и если твой Эрик таков, как ты говоришь, - есть основания тревожиться.