Мастера американской фантастики - Желязны Роджер Джозеф - Страница 14

Шел третий час полета. Возбуждение после неистового бегства постепенно спало, он успокаивался. На борту корабля принял душ, переоделся, отдохнул. Пот и грязь от дикой гонки через потайной туннель исчезли, не оставив и следа, однако в памяти еще долго сохранятся и гнилостный дух подземелья, и неподдающиеся запоры ворот, и топот штурмовиков за спиной. Но ворота открылись, корабль был на месте, и он спасся. Спасся.

Поставлю-ка я матрицы…

Приемный паз в рубке управления был рассчитан на шесть кубиков. Он взял первые попавшиеся, вложил их на место, включил активатор. Затем прошел в корабельный сад. Экраны и динамики располагались по всему кораблю. В воздухе стоял влажный приторный запах. На одном из экранов расцвел полный, чисто выбритый, крупноносый человек в тоге.

— Ах, какой очаровательный сад! Я обожаю растения! У вас дар к выращиванию!

— Все растет само по себе. Вы, должно быть…

— Публий Овидий Назон.

— Томас Войтленд. Бывший президент Мира Бредли. Ныне в изгнании, надо полагать. Военный переворот.

— Примите мои соболезнования. Трагично! Трагично!

— Счастье, что мне удалось спастись. Вернуться, наверное, никогда не удастся. За мою голову, скорее всего, уже назначили цену.

— О, я сполна изведал горечь разлуки с родиной… Вы с супругой?

— Я здесь, — отозвалась Лидия. — Том? Том, пожалуйста, познакомь меня с мистером Назоном.

— Взять жену не хватило времени, — сказал Войтленд. — Но по крайней мере я захватил ее матрицу.

Лидия выглядела великолепно; золотисто-каштановые волосы, пожалуй, чуть темноваты, но в остальном — идеальная копия. Он записал ее два года назад. Лицо жены было безмятежно. На нем еще не запечатлелись следы недавних волнений.

— Не «мистер Назон», дорогая. Овидий. Поэт Овидий.

— Да-да, конечно, приношу извинения… Почему ты выбрал его?

— Потому что он культурный и обходительный человек. И понимает, что такое изгнание.

— Десять лет у Черного моря, — тихо проговорил Овидий. — Моя супруга осталась в Риме, чтобы управлять делами и ходатайствовать.

— А моя осталась на Мире Бредли, — сказал Войтленд. — Вместе с…

— Что ты там говоришь об изгнании, Том? — перебила Лидия. — Что произошло?

Он начал рассказывать про Мак-Аллистера и хунту. Два года назад, при записи, он не объяснил ей, зачем хочет сделать ее кубик. Он уже тогда видел признаки надвигающегося путча. Она — нет.

Пока Войтленд говорил, засветился экран между Овидием и Лидией, и возникло изборожденное морщинами, загрубевшее лицо Хуана. Двадцать лет назад они вместе писали конституцию Мира Бредли…

— Итак, это случилось, — сразу понял Хуан. — Что ж, мы оба знали, что так и будет. Скольких они убили?

— Неизвестно. Я побежал, как только… — Он осекся. — Переворот был совершен безупречно. Ты все еще там. Наверное, в подполье, организуешь сопротивление. А я… а я…

Огненные иглы пронзили его мозг.

А я убежал.

Ожили и остальные экраны. На четвертом — кто-то в белом одеяний, с добрыми глазами, темноволосый, курчавый. Войтленд узнал в нем Платона. На пятом, без сомнения, Шекспир; создатели кубика слепили его по образу и подобию знаменитого портрета: высокий лоб, длинные волосы, поджатые насмешливые губы. На шестом — какой-то одержимый, демонического вида человек. Аттила? Все разговаривали, представлялись ему и друг другу; их голоса сливались в голове Войтленда в болезненный шум. Не находя покоя, он брел среди растений, касаясь листьев, вдыхая аромат цветов.

Из какофонии звуков донесся голос Лидии:

— Куда ты направляешься, Том?

— К Ригелю-19. Пережду там. Когда разразилась беда, другого выхода не оставалось. Только добраться до корабля и…

— Так далеко… Ты летишь один?

— У меня есть ты, правда? И Марк, и Линке, и Хуан, и отец, и все остальные.

— Кубики, больше ничего.

— Что ж, придется довольствоваться, — сказал Войтленд.

Внезапно благоухание сада стало его душить. Он вышел через дверь в смотровой салон, где в широком иллюминаторе открывалось черное великолепие космоса. Напротив располагались экраны. Хуан и Аттила быстро нашли общий язык; Платон и Овидий препирались; Шекспир задумчиво молчал; Лидия с беспокойством смотрела на мужа. А он смотрел на россыпь звезд.

— Которая из них — наши мир? — спросила Лидия.

— Вот эта, — показал он.

— Такая маленькая… Так далеко…

— Я лечу только несколько часов. Она станет еще меньше.

У него не было времени найти их. Когда раздался сигнал тревоги, члены его семьи находились кто где — Лидия и Линке отдыхали у Южного полярного моря, Марк работал в археологической экспедиции на Западном плато. Интеграторная сеть сообщила о возникновении «ситуации С» — оставить планету в течение девяноста минут или принять смерть. Войска хунты достигли столицы и осадили дворец. Спасательный корабль находился наготове, собирая пыль в подземном ангаре. Связаться с Хуаном не удалось. Связаться не удалось ни с кем. Шестьдесят из драгоценных девяноста минут ушли на бесплодные попытки разыскать друзей. Он взошел на корабль, когда над головой уже свистели пули. И взлетел. Один.

Но с ним были кубики.

Изощренные творения. Личность, заключенная в маленькую пластиковую коробку. За последние несколько лет, по мере того как неизменно росла вероятность «ситуации С», Войтленд сделал записи всех близких ему людей и на всякий случай хранил их на корабле.

На запись уходил час; и в кубике оставалась ваша душа, лично ваш набор стандартных реакций. Вложите кубик в приемный паз, и вы оживете на экране, улыбаясь, как вы обычно улыбаетесь, двигаясь, как вы обычно двигаетесь… Всего лишь матрица, порождение компьютера, но запрограммированная участвовать в разговоре, усваивать информацию и менять свои мнения в свете новых данных — короче, вести себя, как истинная личность.

Создатели кубиков могли предоставить матрицу любого когда-либо жившего человека или вымышленного персонажа. Почему бы и нет? Вовсе не обязательно копировать программу с реального объекта. Разве трудно синтезировать набор реакций, типичных фраз, взглядов, ввести их в кубик и назвать получившееся Платоном, Шекспиром или Аттилой? Естественно, сделанный на заказ кубик какой-нибудь исторической личности обходился дорого — сколько потрачено человекочасов работы! Кубик чьей-нибудь усопшей тетушки стоил еще дороже, так как мало шансов существовало на то, что он послужит прототипом для других заказов. Но каталог предлагал широкий ассортимент моделей, и Войтленд, оснащая свой корабль, выбрал восемь из них.

Сотоварищи-путешественники по долгому одинокому пути в изгнание, который, он знал, рано или поздно ему предстоит. Великие мыслители. Герои и злодеи. Он тешил себя надеждой, что достоин их общества, и отобрал самые противоречивые личности, чтобы не лишиться рассудка во время полета. В окрестностях Мира Бредли не было ни одной обитаемой планеты. Если когда-нибудь придется бежать, бежать придется далеко.

Из смотрового салона Войтленд прошел в спальную каюту, оттуда на камбуз, потом в рубку. Голоса следовали за ним из помещения в помещение. Он мало обращал внимания на их слова, но им, казалось, было все равно. Они разговаривали друг с другом — Лидия и Шекспир, Овидий и Платон, Хуан и Аттила — как старые друзья на вселенской вечеринке.

— …поощрять массовые грабежи и убийства. Не ради насилия, нет, но, по моему убеждению, чтобы ваши люди не потеряли порыв, если можно так выразиться…

— …такая печальная сцена, когда принц Хэл делает вид, что не узнает Фальстафа. Я плачу всякий раз…

— …рассуждая о поэтах и музыкантах в идеальной республике, я делал это, смею вас заверить, без малейшего намерения жить в подобной республике самому…

— …короткий меч, такой, как у римлян, вот лучшее оружие, но…

— …мозг полон мужчин и женщин, и твоя задача — позволить им обрести свободу на страницах…

— …резня как метод политической манипуляции…

— …мы с Томом читали ваши пьесы вслух…