Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 44

– Вот! Вот! – торжествующе воскликнул Сулла. – Дело римлян побеждать, а дело греков описывать победы. А задумывался ли ты, как мы с тобою будем выглядеть в этих историях, какими красками будет нарисована наша доблестная осада Афин?

Улыбка сошла с лица Басилла. Он понял серьезность намерений Суллы.

Консуляр встал. Лицо его стало торжественным, словно он не беседовал со своим подчиненным, а выступал в сенате.

– Можем ли мы позволить тем, кого разбили на поле боя, торжествовать в папирусных свитках. Должны ли мы оставить в их руках каламос, которым движет злоба и месть. Разве римляне, победившие всех этих грекулов, не могут дать им урок? Но с чего должна быть начата история?

Сулла сделал паузу.

– С описания героев. Помнишь, как это делает Гомер. «Гнев богиня воспой Ахиллеса Пелеева сына». Я начну свою историю с описания гнева Митридата, которому не давала покоя слава римлян. Жаль только, что я не представляю его себе. Говорят, он высок ростом и силен, как бык.

– Я могу тебе помочь! – неожиданно проговорил Басилл. – Нет, не в написании истории. Я покажу тебе Митридата.

Легат разжал кулак. На ладони блеснул перстень. Сулла наклонился. Он сразу заметил, что в оправу вставлен резной камень серовато-дымчатого цвета. На гемме вырезана голова с разметавшимися волосами, скрепленными диадемой. Резко поднятые брови, образовывавшие складку на лбу, придавали лицу черты взволнованности и торжественного пафоса.

– Откуда он у тебя? – спросил полководец, перекладывая перстень в свою ладонь.

– Я, как ты приказал, отпустил друзей Архелая, а Аристиона приказал привязать к столбу. Тогда-то Атей заметил, что у него на пальце что-то блестит. Он хотел отнять у него кольцо. Но философ поднял крип. Он вопил, что бесчеловечно лишать почти мертвеца самого ему дорогого. Я приказал Атею оставить его в покое. Перстень был снят с руки мертвого.

– Что же, – сказал Сулла. – Я слышал, что вещи казненных приносят счастье.

Кормчий поднял руку. И тотчас же дружно ударили весла, их лопасти вошли в воду и, оттолкнувшись от нее, бросили триеру вперед. Голубая полоса отделила корабль от берега, затянутого дымом. Языки пламени поднимались над арсеналом, но пожар, видимо, уже ослабел.

На глазах у Архелая выступили слезы. Год жизни он отдал Пирею. И какой это был год! Римляне не давали покоя ни днем, ни ночью. Их тараны крошили камни стен, как скорлупу ореха. Но словно из-под земли поднимались новые укрепления. Битва шла в подкопах под стенами и даже на дне бухты между водолазами. Это было состязание в хитрости и упорстве, достойное войти в летопись великих осад. И когда уже враг оттеснен за старые Перикловы стены, когда заделаны бреши и засыпаны подземные галереи, приходится покидать эту землю, обильно политую кровью. К чему Пирей, когда пали Афины.

Триеры уже огибали Саламин, видевший славу Фемистокла. Ее призрак заставил афинян взяться за оружие. И все окончилось кровавым кошмаром.

ХЕРОНЕЯ

К северу от Турийских гор вплоть до Кефиса, несущего свои студеные воды в Копаидское озеро, простиралась гладкая, лишенная растительности, равнина. Говорят, что она приглянулась самому Аполлону, и он отдал ее своему сыну Херону, основавшему Херонею. Где здесь ни копни, наткнешься на кости, обломки оружия и доспехов. Здесь одержал победу македонский царь Филипп – и берега Кефиса стали кладбищем эллинской свободы. Здесь же двести пятьдесят лет спустя скрестили оружие Сулла и Архелай.

Запереть Суллу в Аттике – такова была цель Архелая, тем более осуществимая, что понтийские корабли блокировали побережье. Конечно, до возведения укреплений Сулле не трудно было выйти из Аттики. Но с военной точки зрения это казалось безумием. Теснины суровой Аттики давали римлянам защиту, а в открытых равнинах Беотии римская пехота могла быть легко смята и рассеяна понтийской конницей и колесницами.

И все же Сулла поступил вопреки расчетам Архелая. Римским полководцем руководило не божественное предвидение, как он объяснял впоследствии в своих «записках», а суровая необходимость. У Суллы иссякло продовольствие. Чтобы избежать голода и лишений, он вышел в Беотию и, обойдя понтийское войско, занял холм на равнине, к северу от Херонеи. Здесь он соединился с легионом Гортензия, прошедшим из Фессалии тропами Парнаса.

В ту ночь никто не сомкнул глаз. Римляне разожгли костры, и багровые тени метались по их усталым лицам. Легионеры с тревогой всматривались в мглу, откуда слышали храп коней и звон оружия. Враг готовился к решающему сражению. Царь прислал Архелаю подкрепление, а Сулле никто не окажет помощи. Сенат поставил его вне закона. Два легиона под командованием Фульвия Флакка, вместо того чтобы стать под начало Суллы, прошли прямым ходом в Азию, чтобы там воевать с Митридатом. И какой смысл всех этих побед, если сокровища Пергама и Синопы достанутся тем, кто все это время проводил в цирке и на форуме, кто не знал осады Афин, не перенес опасностей Херонеи!

Чувствуя настроения воинов, Сулла обходил манипулы. Факел освещал его высокий, изрезанный морщинами лоб, щеки, покрытые наростами, и глубоко сидящие, проницательные глаза. С одними консул шутил, рассказывая им о забавных проделках мимов, спутников своей беспутной юности. И не было в этих рассказах ничего нарочитого, словно полководец коротал время в кругу людей, равных ему по возрасту и положению. С другими он заводил серьезный разговор о справедливости древних законов. Собеседники, польщенные доверием, делились с Суллой мыслями и сомнениями.

Незаметно наступило утро. С высоты холма открывалась равнина, усеянная вражескими полчищами. Она напоминала огненное колыхающееся море. Живые волны перекатывались от Турийских гор и с берега Кефиса, обтекая белые домики и черепичные крыши Херонеи. Шлемы с перьями, латы, щиты, поножи, оружие, украшенное золотом и серебром, мидийские и скифские одеяния – все это волновалось и двигалось, создавая устрашающую картину. Воздух не вмещал многоголосого гомона, ржания коней, звона оружия.

Выведя воинов па ровное место, Сулла разделил их на две группы. Правую он взял себе, а левую доверил осторожному Мурене. Запасные когорты велитов он перебросил в тыл, поручив их пылкому Гортензию.

Архелай поставил впереди снабженные серпами колесницы, на второй линии – македонскую фалангу, на третьей – вооруженные по римскому образцу вспомогательные отряды. С обеих флангов стояла конница.

Одним броском римское войско преодолело пространство, отделявшее его от серпоносных колесниц. Сулле было известно, что на близком расстоянии колесницы не опасны, так же как и стрелы при слабом натяжении тетивы.

Так это и случилось. Первый ряд колесниц, пущенный против римлян, не смог пробить их строя.

– Давай еще! – кричали осмелевшие легионеры. – Гони!

Они свистели и хлопали в ладоши, словно находились не на поле боя, а во время конских ристаний, когда одна за другой мчатся биги и квадриги.

Новый ряд колесниц, брошенный вправо, натолкнулся на частокол, предусмотрительно возведенный Суллой. Возницы повернули коней назад и едва не расстроили фалангу.

Поняв, что от колесниц толку не будет, Архелай дал знак гоплитам. Они двинулись шестью шеренгами по пятьдесят воинов в каждой. Сариссы задней шеренги ложились на плечи передней шеренги. Щиты образовывали прямую линию. Пилумы были бессильны против этой железной стены. Побросав их, римляне схватились за мечи. Они стремились выбить сариссы из рук гоплитов и сразиться с ними врукопашную. Они знали, что оружие находится в руках недавних рабов, получивших свободу из рук Митридата.

– Эй, запорю! – кричал Атей, размахивая мечом как плетью.

Он был уверен, что рабы по своей природе трусливы, и страх перед наказанием у них в крови.

Но вопреки этим басням освобожденные рабы сражались, как львы.

Между тем Архелай вытягивал правый фланг, стремясь окружить римлян. Гортензий обернул своих велитов и пустил их беглым маршем. На это и рассчитывал Архелай! Он бросил конницу в разрыв между когортами Гортензия и левым флангом римлян.