Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 43

НА ОСТРОВА БЛАЖЕННЫХ

Серторий бежал из Рима. Это бегство ничем не напоминало памятную ему переправу через бурный Родан, когда он, раненный, без копя, уходил от кимвров. Оно не было похоже на отступление в войске Мария. Тогда он был среди побежденных, вынужденных к бегству людей. Теперь он мог считать себя победителем. Раньше он спасал жизнь. Теперь – совесть.

Нестерпимо было проходить мимо ростр, увешанных головами казненных, видеть жестокость одних, предательство других. Даже рабы, страдавшие от насилия, стали его орудием. Они убивали своих господ, присваивали их имущество, грабили. В ярости Серторий перебил их всех, когда они находились в лагере. Было их не менее четырех тысяч.

Часовой, открывая Серторию ворота, спросил, куда он держит путь. «На острова Блаженных», – ответил Серторий. Это не было шуткой. В мире, населенном людьми, не осталось места, где бы брат не поднимал руку на брата, сын на отца. Пламя войны охватило Италию, Грецию, Азию. На море свирепствуют пираты.

Но должен же быть на земле уголок, где можно скрыться от ненависти и вражды! Острова Блаженных! Так называют эти два острова в океане. Там дуют мягкие и влажные ветры, умеряя летний зной. Добрая и тучная земля примет семена и воздаст сторицей за труд. Но где отыскать надежных и верных спутников, граждан будущего справедливого государства? Среди римлян, отягощенных убийствами и преступлениями? Во владениях Митридата? Но там царит тот же произвол и летят головы невинных по капризу владыки!

Иберы! Они еще не испорчены властью. Они умеют ценить друзей. В их стране можно отыскать спутников и построить корабль надежды.

ПАДЕНИЕ АФИН

Наступило новолуние. Над акрополем повис край месяца, подобно лезвию кривого фракийского ножа. Он едва освещал громаду Парфенона с синеватыми призрачными колоннами, подпирающими темную кровлю. Весь же город терялся во мраке, отягощенном воспоминаниями о бедствиях прошедших времен. Полторы тысячи лет назад, в такое же новолуние Антестериона, на Афины обрушились проливные дожди. В течение нескольких часов пространство вокруг акрополя превратилось в бушующее море. И именно эту ночь Сулла избрал для штурма!

Подготовка к нему началась нундины назад, когда консул узнал от лазутчиков, что афиняне оставили без охраны часть стены, что возле Гептахалка.

Небывалое рвение охватило легионеров, мечтавших о богатой добыче. Каждый из них хотел отличиться перед центурионом, центурионы – перед трибуном, трибуны – перед легатом, а судьей всем был Сулла. От его взора не ускользала ни одна мелочь. Он позаботился о том, чтобы воины, каким предстояло первым взобраться на стену, были одеты поверх лат в темные плащи, чтобы оружие их было хорошо прилажено и не гремело, чтобы они были сыты и сохраняли бодрость. Вступая в беседу, Сулла называл каждого воина по имени и, что более всего удивляло, вспоминал мельчайшие детали его боевой службы. Он помнил, где и когда были получены знаки отличия и ранения. Все это воодушевляло солдат, уверенных, что и в будущем их заслуги не будут забыты.

В полночь, незаметно оставив горящие костры, римляне подползли к Гептахалку и приставили к стене лестницы. Афиняне подняли тревогу лишь тогда, когда Атей был уже за стенами. Смещенный Суллой с должности начальника баллистариев, он стал рядовым легионером и теперь хотел оправдаться в глазах полководца. Сломав свой меч о шлем афинянина, Атей схватился с ним врукопашную. В это время другие воины, прыгнув со стен, кинулись к ближайшим воротам.

Прошло еще несколько мгновений, и лавина римлян хлынула в город. Груды мертвых тел отмечали их путь к агоре.

Бой здесь вспыхнул с новой силой. Разъяренные сопротивлением, легионеры носились по узким улицам, врывались в дома. Иных влекла надежда на добычу, других – страсть к убийству. Никому не давалось пощады. Мечи одинаково разили стариков и женщин. Кровь лилась потоком, залив весь Керамик вплоть до Дипилонских ворот. Вспыхнули пожары. Горящие стропила обрушивались, взметая столбы пламени. Зарево освещало колонны, напоминавшие беспомощно вскинутые вверх белые руки.

С губ Суллы, наблюдавшего за неистовством воинов, не сходила жестокая улыбка. Щеки покрылись румянцем. Наконец осуществилась его мечта. Что ничтожный Герострат, сжегший храм Артемиды! Он, Сулла, уничтожил великий город с тысячелетней историей.

Сенаторы, находившиеся в войске, умоляли Суллу прекратить резню. А он таинственно улыбался и молчал. И только сообщение, что воины ворвались в Пестрый портик и кромсают мечами картины, заставило его встать.

Над городом, погруженном в кровавый мрак, разносились трубные звуки. Они, как потом лицемерно заявил Сулла, даровали милость живым ради мертвых. Сулла имел в виду тех великих афинян, поклонником которых он себя считал.

Но каждый, кто пережил эту страшную ночь, знал, что милость людям была дарована ради свитков, статуй и картин, которые Сулла хотел сохранить для себя. В то время как воины Басилла стали под стенами акрополя, скрывавшими Аристиона и последних защитников Афин, квестор Лукулл, пользуясь списком Кафиса, собирал картины и статуи, чтобы вывезти их за стены в римский лагерь, а Мурена загружал повозку футлярами со свитками. Боги Афин и их мудрость отныне принадлежали победителям.

Перед лицом Аристиона вспыхнула ослепительная струя. До его сознания не сразу дошло, что это мрамор. Ваятель изобразил спор Посейдона с Афиной. Трезубец, воткнутый в каменистую землю, пробил путь источнику. Когда-то здесь происходили чудеса. Видимо, люди были их достойны. Он этого не понимал. Призраки прошлого обманули его. И вот теперь пришла расплата. Римляне стоят внизу. Они могли бы разбить этот мрамор своими ядрами. Они знают, что акрополь падет к их ногам, как перезревшее яблоко. Перерезан водопровод. Мраморным изваяниям не нужна вода. А люди изнемогают от жажды.

«Эти уже мертвы. А другие спустились вниз за милостью победителей. Сулла щадит живых ради мертвых. Так кричат его глашатаи. Но они же провозглашают награду за мою голову».

Аристион поднес перстень к губам. Жаль, что в нем нет яда. Гемма холодила воспаленные губы. Язык ощутил неровность камня.

«Пергамский алтарь! Да, это было чудом! Стонала земля от топота и крика сражающихся. Ядра баллист сверкали, как молнии. Рушились скалы. Но не свергнуть тех, кто занял Олимп. Они будут властвовать над миром, пока земля не породит новых богов».

ПЕРСТЕНЬ МИТРИДАТА

Басилл отвел полог шатра и, увидев полулежащего Суллу, воскликнул:

– Все кончено!

Консул обратил к вошедшему взгляд. В нем была какая-то отрешенность. Словно его уже не заботили ни исход битвы за акрополь, ни судьба его последних защитников.

– Входи, Басилл, – сказал Сулла, вытирая лоб краем тоги. – Сегодня такая жара, словно колесница Гелиоса сорвалась со своей колеи. Поэтому я позволил себе небольшой отдых. Я решил записать мысли, пришедшие на ум, чтобы сделать их достоянием веков. Одним словом, я начал писать историю моей войны с Митридатом.

Басилл удивленно вскинул голову.

– Я понимаю, – сказал Сулла, уловив его движение, – война еще не окончена. Флот Архелая в Пирее. Впереди главные битвы. Митридат шлет подкрепление. Но ведь и Фукидид начал историю Пелопонесской войны задолго до того, как она окончилась.

– Это так, – согласился Басилл. – Но ты полководец. В твоих руках армия. Где у тебя время для истории?

– Тогда возьмись за это дело ты, – предложил Сулла.

– О нет! – ответил Басилл. – Я могу только выполнять твои приказы. Вот я и пришел сказать, что…

– О деле потом, – перебил Сулла. – Вернемся к тому, с чего начали. Тебе кажется, что мне не нужно писать историю, а сам ты отказываешься это делать. Я думаю, назначь бы я историком Мурену или, допустим, Атея, также встретил бы отказ.

Басилл расхохотался:

– Атея историком! Да он лучше снова на стену взойдет. Пусть историю греки пишут…