Великая игра - Некрасова Наталья - Страница 8

Так было и с тем молодым мораданом, что сейчас сидел в углу, наблюдая за процессом этого самого воспитания. Он был из не слишком многочисленных «его нуменорцев» — так майя называл их. Сами нуменорцы называли их «черными», морэдайн. Это название майя тоже нравилось. В Ханатте же они звались «наши варвары».

«Верен, предан, умен. Но его способности ограниченны. Полезен — не более того. Однако способных надо награждать и поощрять. И этого тоже.

Почему людей так пугают подземелья? Спуск сюда — тоже часть ритуала, начало подготовки к страху. Хотя любопытно — если бы все это происходило не в темном, вонючем, сыром подвале, а там, наверху, в светлой комнате башни, где все просто и буднично — не будет ли это даже страшнее? Надо попробовать. Возможно, воздействие окажется куда более сильным».

Молодой человек вздрогнул, когда сбоку, на грани зрения, бесшумно, словно из ниоткуда возникла темная фигура. Его мысли можно было бы даже и не читать — так явственно все нарисовалось на его красивом мрачном лице. Правда, всего лишь на мгновение.

«Мальчик славно владеет собой. Люди так и не могут привыкнуть к моим внезапным появлениям. Страх, восхищение, порой отчаянная зависть. Почему каждый раз у них в сознании мелькает образ нетопыря? Нетопырь — зверек маленький, суетливый, жалкий. Наверное, это древняя память их предков, сохранившаяся еще с тех времен, когда над ночными лесами Белерианда проплывала Тхурингветиль». Он поймал себя на том, что усмехается. «Надо же, все больше становишься похожим на человека. Хотя бы внешне. Тхурингветиль… Да, если бы вы на самом деле хоть раз на нее глянули… о, да».

А то, что он способен видеть в полной темноте, пугает их еще больше. Правда, почему нужно бояться необычного — тоже загадка. Но это не так важно. Важно, что этот страх есть у всех людей. Еще одно отверстие на флейте под названием «человек».

«Да, Единый, разгадывать твои загадки, твои замыслы — это воистину удовольствие, и я тебе за это благодарен. Ибо жизнь — игра. И я в нее играю. А когда я пойму все твои правила и замыслы, я буду играть в свою игру. Я уже в нее играю. И тогда, возможно, я выиграю, и мне не будет страшно от того, что ждет меня ТАМ. Потому что я буду знать, что ТАМ меня ждет. А если знать, то можно и избежать… А может, и бежать-то не придется. Но и это тоже надо знать наверняка. Единый, Ты нарочно устроил мне эту пытку? Ничего, я разгадаю Тебя. Я все разгадаю и узнаю, и тогда я стану равен Тебе.

Боишься?

…А их там ждет не конец, даже самых последних из них. Я завидую им? Наверное. Почему они избраны, а не я? Я хочу понять, ПОЧЕМУ. Может, тогда я все же пойму, что же ТАМ и что там будет со мной, когда все кончится.

Если, конечно, все когда-нибудь кончится.

Так, эти мысли долой.

Нечего без толку бегать по кругу, пора работать. Однако к ним чем дальше, тем больше привыкаешь… Вот так же и они привыкают к своим творениям, даже любят их. Это непонятное чувство. Но со временем начинаешь испытывать к ним подобие привязанности. Как к своим творениям. И жалко, когда они ломаются…»

Он кивнул головой, позволяя молодому человеку сесть. Вопросительно повернул голову к воспитуемому.

— Нет, — покачал головой морадан.

В его взгляде, в его мыслях читались гнев и досада. Гнев на того, кто сейчас, распятый, висел на цепях, досада, что хозяин так долго с ним возится. Зачем он хозяину, когда у него есть я?

«Ты не понимаешь, мальчик, и не поймешь. Этот человек из тех, что рождаются раз в тысячу лет, если не реже. И он мне нужен. Ты мне тоже нужен, но таких, как ты, много. Он — лучший из лучших в своем роде. Я мог бы подождать, но кто скажет наверняка, будет ли тот, другой, что еще не родился, более податлив? И не изменится ли к той поре мир так, что мой замысел потеряет смысл? Нет, мальчик, я не стану ждать. Этот человек мне нужен, и нужен сейчас, и я его получу. Во что бы то ни стало. Он нужен для моего замысла».

Человек был растянут, как растягивают на распялке шкурку для просушки. Он был без сознания. Теперь это с ним случалось часто, несмотря на то, что его каждый раз тщательно лечили. Человек был совершенно наг. Это надламывало многих. «Странно, почему люди так страшатся своей наготы? Они вообще исключительно чувствительны ко всему, что касается их тела. Причем чем выше раса, тем сильнее это проявляется. Они стыдятся наготы, стыдятся выделений своего тела. Почему? Ведь, как говорят они, ничто созданное Единым не может быть не-благим. Так почему же? Они либо чересчур любят свое тело, либо ненавидят его. Любопытно, что получилось бы, если бы у них была способность строить тело по собственному желанию. Как у майя. Как же они жестоко связаны со своей жалкой плотью… В них есть много пока еще непонятного, что зачастую оказывается очередной слабостью, тоненькой ниточкой, за которую можно потянуть. Например, почему они считают столь оскорбительным прозвище — Саурон? Это всего лишь слова, а не я сам, и никакие прозвища не способны меня оскорбить. А человека может оскорбить многое. Впрочем, главное — не оскорбить, а унизить. Особенно успешно унижение действует на тех, кто некогда занимал высокое положение. Такие люди ломаются быстрее. Но не этот человек. Кажется, его просто невозможно унизить. Да, чтобы унизить человека, недостаточно его закопать в дерьмо по уши — нужно, чтобы он почувствовал себя в дерьме. А еще лучше, если он почувствует себя дерьмом…»

Этот же не поддавался. Он просто презирал всех. А те, кого ты презираешь, не имеют силы тебя унизить. Никогда. Что бы с тобой ни делали. И вот это презрение нужно было из него выбить любым способом.

Поначалу все шло по науке — унижения, прощупывание слабостей, соблазн. Впустую. Он презирал своих мучителей настолько, что не действовало ничто. Тогда на его глазах нескольких его сотоварищей, считай, разделали живьем, как скотину. Обычно при виде этого теряют сознание, проклинают, рыдают, бьются в бессильной злобе. Сходят с ума. Здесь ничего не вышло. Он считал себя и своих людей совершенно одинаковыми винтиками гигантской машины под названием Нуменор. А винтики можно заменить. И смерть во имя Нуменора, какой бы она ни была, почетна и прекрасна. Это испугало даже опытного заплечных дел мастера, вывезенного из каких-то восточных земель, вроде бы подвластных Ханатте. Потому пришлось доверить дело этому юноше. «Да, талантлив, умен. Но ему тоже не справиться, это уже видно. Нельзя ненавидеть воспитуемого. Нельзя. Это предмет. Орудие. Инструмент. С ним можно только работать, отлаживать, Доводить, но ненавидеть его нет смысла. Это мешает достижению цели».

Его не за что было зацепить. Он плевал на золото. Он плевал на власть. У него не было любимой женщины. У него не было детей и любимых родичей. У него не было друзей. У него был только Нуменор, а что мог сейчас, без этого человека, майя сделать с Нуменором? И воспитуемый это прекрасно понимал и издевался как мог.

Похоже, даже самый грубый, но верный метод не работал. Хуже всего, что воспитуемый сам знал: однажды его силы иссякнут, и он так или иначе умрет. Но кто поймет этих людей? Они способны надеяться даже тогда, когда отступает всякая логика. Та самая эстель, которую ему — ему, Ортхэннэру! — не дано познать и понять… Пока не дано. Все познаваемо.

И всего-то нужно — сказать «да». К сожалению, мир устроен так, что только это согласие может предать человека в его, майя Ортхэннэра, власть полностью. А если этот человек не скажет своего «да»? Нет, довольно. Хватит ждать.

Он внутренне вздрогнул. Если так, то остается только один способ. Тогда он победил, но вовсе не так, как хотел. Не в том. А в том, в чем хотел, позорно проиграл.

Тогда Единый посмеялся над ним, и эту насмешку он увидел в глазах Финрода.

Нет, гнать эти воспоминания, гнать.

Хотя почему? Он же победил все равно.

Или нет?

Он победил тело, одолел чары — но проклятая стена аванирэ не поддалась.

Хотя это всего лишь человек — не Финрод. Его аванирэ не может быть сильнее, чем у эльфа. К тому же он потерял много сил. Он ослабеет и сдастся. Всему есть предел. Надо лишь подтолкнуть.