Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 124

– Целуй. – Согласился Виконт.

Сашу передернуло, когда влажные губы троекратно прикоснулись к сжатому рту Виконта. Как он терпит?

– Поль, mon ami[96], да ты не один, ты с дамой! – Саша, вежливо улыбнулась, поправила косыночку, оправила, непривычную теперь, юбку. Веночек она потихоньку припрятала в рюкзачок еще у деда.

– Вот что делают годы, ты изменил себе, – к восторгу Саши мужчина перешел на гладкий французский. Но хорошего ничего не сказал, хотя лицо его озарилось приятной мягкой улыбкой, на щеках обозначились ямочки:

– Поль, ты ж всегда предпочитал пышногрудых нимф… Длинноволосых русалок... Ах сколько же их было, белых и изящных… Наверное, я отстал от моды, теперь ценится этот детский стиль? Прекрасно помню, мода в стиле для тебя всегда была важна… Кто, как не ты, первый воспринял дам без корсетов... еще в начале века…

– Это ничего, Саша, – на том же языке объяснил Виконт. – Он пьет, видишь ли. То, что ты слышишь, – следствие. Не обращай внимания. Семен, Амалия Карловна, где?

– Кажется, я оконфузился… Мадемуазель, дорогая, вы – нашего круга, простите, простите, – дядя довольно мило склонил перед ней голову. – Можете гордиться, он знаток и ценитель женщин, и если вы растопили это ледяное для них, сердце – да, да, несмотря на страстность нашего общего друга, на моей памяти это никому не удавалось… – то я скажу: пусть вы сейчас юны, но будущее у вас большое. Сколько вам, наяда, семнадцать?

Последнее замечание сделало дядю поприятнее, хотя всякий раз, когда в разговоре задевали чуждые ее опыту общения черты Виконта, она чувствовала себя, как оглушенная хлопком по голове.

– Уймись, тенор! Где Амалия Карловна, я спрашиваю тебя! Что это за дыра, в которую ты забился? Зачем? Это племянница, между прочим, знакомься…

– О боже, опять конфуз! Ни слова больше... Любаша, душечка, я о тебе слыхал. Приди в объятья дяди! – дядя распахнул руки. Саша слегка попятилась, покосилась на Виконта и кончиками пальцев пожала правую руку Семена. Тот продолжал с надрывом:

– Одна, одна душа родная… Обломок прекрасного семейства… Сиротка милая… Мы с Полем не дадим тебе пропасть… Поль, ты ведь не оставишь меня? Как ты жила, несчастная сиротка? Скончалась мать, погиб отец… – Семен всхлипнул и горестно сложил руки на груди.

– Виктор убит? – дернулся Виконт.

– Не Виктор, Петр. Сражен в уличном бою шальною пулей. А Виктор бьется в одних рядах с Деникиным…

– С Антоном Ивановичем? Петр, говоришь, погиб? Пусть упокоится с миром… – Виконт к изумлению Саши тяжело вздохнул.

– Но это дочь Виктора. Александра, Саша.

– Разыгрываешь ты меня, родной, лисик?

– Не называй так, ради Бога, ты же должен понимать…

– Да…понимаю. Так мать звала тебя... А еще, ты помнишь как? Светлой головкой, ненаглядным...Веришь, Поль, мы, родные дети, не слыхали от нее такого... Не знаю, как Виктор, а я, уже студентом будучи, завидовал, не скрою... Ну, а уж Петр... Все, все, молчу, – поспешно перебил он сам себя, заметив, что Поль нахмурился.– Однако, насчет племянницы, ты разыграл меня, признайся.

– Послушай, Семен. У меня от твоих песнопений – голова кругом.

Саша все еще стояла у него за плечом, и голова у нее тоже в порядке не была. Виконт уселся на пуф и, уже сидя, взял ее за руку и перевел к большому рундуку:

– Саша, сядь сюда. С чего ты взял, про розыгрыш?

– У Виктора – все сыновья. От этой… провансальской мадам, я им счет потерял, – в голосе дяди Саше почудилось пренебрежение.

– М-м. Несчетное число сыновей и одна дочь. Не пускайся, ради Бога в рассуждения! Отвечай быстро и коротко, главное – коротко. Где Амалия Карловна?

– Бросила…

– Давно?

– Оставила…

– Давно?

– В шестнадцатом еще… я скрывал…

– По какой причине оставила?

– Если бы я знал…

– Так. Не знаешь. Что ж это вы все женились-то не по-человечески? А допустить, чтоб бросили, это для мужчины… – Виконт посмотрел на Сашу и переменил тему:

– Сколько у тебя комнат?

– Одна. И чулан, что главное. Вещей нет.

– Я о вещах не спрашивал. Понимаю, поддерживать себя в подпитии, это сейчас, видимо, накладно...

Саша чуть не рассмеялась: большой, довольно высокий дядя стоит и отвечает, как ученик на экзамене. Она уже хорошо рассмотрела его: он не был похож ни на отца, ни на Петра. В отдельных чертах проглядывали явные намеки на любимый портрет в гостиной Раздольного.

– Следовательно, ночевать у тебя негде. Что ж. Направимся к Вениаминовым или Ламздорфам. Я зайду к тебе еще, не пей без меня. – Виконт поднялся и кивнул, было, Саше, но был охвачен кольцом рук Семена, который покачался вместе с ним и все так же нараспев произнес:

– Поль, мой милый мальчик… и так она говорила… ты помянул пропавших – расстреляны, убиты, уехали – кто знает? Но суть не в этом, я знаю, у тебя полгорода – друзья, приятели твои, но, к сожалению, другая половина с оружием пошла на улицу и грабит. Ты не дойдешь живым до первого угла. Это бедствие, Поль, это принесли большевики, как дикое и сильное животное, с которым научились мы мириться, зная обычаи и правила его, несет мириады вшей, клопов и блох, а уж от них и тех болезней, что они распространяют, – спасения нет! Заклинаю тебя, останься!

– Странно. Значит – проскочили? А я ничего не заметил. Мы прошли по городу. Все казалось спокойным. Безлюдно только. Постой. А ты выходишь отсюда? Ах да, за животворной влагой! Ладно. Перестоим ночь у тебя, лежать негде, сидеть не на чем. Великолепно.

– Зато у многих все реквизировали и тянут до сих пор, а у меня… на нет и суда нет. Других изволят величать «проклятыми буржуями» и ставят время от времени к стенке, а я другая категория – « люмпен – пролетариат», пролетариат же с любым прицепом дорог сердцу класса – гегемона.

– Перестань гаерствовать, Семен, посмотрим, как нам устроиться. Не верится, что сейчас все так страшно. Не исключено, настоящее мракобесие – впереди. В любом случае, возьми себя в руки и не ной.

– Ах, Поль, какое счастье – это твое появление! Возле тебя можно освободиться от необходимости думать, решать… Устроимся, и не только на сегодня, мы ведь – родные друг другу. Смотри, у деточки глазки такие выразительные, когда распахиваются вдруг, ты заметил? Они тебе никого не напоминают? Поль?

– По-моему, слипаются эти выразительные глаза, ей спать давно пора. Болела недавно. Пусть приляжет здесь, пока я осмотрюсь. – Поль положил свою куртку на атласное покрывало, которым был застлан рундук, бросил Сашин рюкзачок в изголовье, и Саша, повинуясь его взгляду, прикорнула, но необычная обстановка и жесткость ложа мешали ей полностью забыться сном. В небольшой комнате было так мало мебели, что Виконту пришлось пересесть с пуфа на этот же рундук, хотя бы для того, чтобы Семен не опустился прямо на пол.

Виконт и Семен разговаривали вполголоса, но в необычайной тишине каждое слово звучало громом. Наверное, этот эффект был следствием исключительно толстых стен, которые можно было оценить по глубине подоконника, заставленного разными несущественными предметами. Разговор достигал Сашиных ушей, но усталость и дремота мешали ей воспринимать его связно.

– Ты здорово меня подвел своим упадком.

– Прости, Поль, прости... А племянница невообразимо похожа на нашу мать, ты замечал?

– Жаль, что ты не осознал этого прежде, чем разразиться всей той белибердой, которой угостил ее на пороге. Я предполагал, она станет жить у тебя и Амалии Карловны. У вас ведь не было детей. Я был бы рядом. Навещал.

– Ты и так будешь рядом. Дорогой мой, бесценный, звездочка, озарившая путь в ночи! Я брошу пить или стану пить через день. Я буду тебя слушаться. Продадим пуф. Начнем новую прекрасную жизнь. Голый человек на голой земле… Я анархист душой, лисик…

– Вроде Андреевского Саввы? Или ты стал поклонником акмеистов?

– Ах, Поль, ты еще что-то читаешь? Как мы любили с тобой литературу… Но сейчас... Думать об этих красотах в сплошном мраке? Луговской убит, Хитрово, Юровские – в застенках, Долгопольский – расстрелян …