Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 123

– Виконт, знаете? Я очень мучаюсь.

Чтобы отдохнуть, они сошли с дороги. Поль сидел на деревянной лавочке возле заборчика, из-за которого лезли цветущие ветки, и сплетал жгутик, подозрительно смахивающий на веночек. Саша стояла за его спиной и, глядя на русый затылок, ждала реакции на свои слова.

– Вырастешь, что ж расстраиваться?

– Я не о куклах, а о собственном поведении.

– Жаль, что Петербург не на горе, а то он был бы уже виден, представляешь наше настроение? И даже тумана сегодня нет.

– Вас действительно увлекла эта мысль, или вы просто не хотите разбираться в моем характере? Я – самоед, как вы говорите, да? Неприятное впечатление?

Он свернул жгутик, с прихотливо вплетенными цветами, обернулся и водрузил ей на голову:

– Приятное. Если, Александрин, я не разберусь, не разберется никто. Приходится. Долг.

– Значит, не хотите… – уже рассеяно проговорила Саша, пытаясь разглядеть себя в придорожной луже. Лицо все еще слишком худенькое, какое-то треугольное! Но, надо думать, светло-розовые цветы и ее палево-желтая косыночка, цвета которых смутно угадываются в воде, красиво сочетаются. И это улучшает общее впечатление?

– Хочу,– сказал Виконт и вкрадчиво добавил: – Но ты не торопись, не торопись, любуйся...

Саша тут же отвела взгляд от своего отражения и завела заготовленную песню:

– Потом я могу раскаиваться, но в тот момент, когда я вытворяю, не могу себя заставить прекратить... Точно знаю, что надо делать противоположное и не делаю.

– А что, собственно, вытворяешь, я ничего не замечал такого. Самоедство это. – Он улыбнулся. Это слово всегда было ответом на все Сашины попытки разобраться в себе.

– Вот вас мучаю. Эгоистка… – не говорить же, что стремление всегда быть центром его внимания толкает ее порой на странные поступки и слова.

– Меня мучаешь? Чем? Мне твои разговоры не в тягость. Я понимаю – они естественны в твои годы.

– Я не о разговорах. Но знаете, Виконт, я думаю, раз у человека есть теоретический контроль над собой, то и практический рано или поздно появится.

– Нет, отчего же, есть очень противоречивые натуры. Но у тебя предостаточно практического контроля. – И легко спросил:

– Ты ведь не все мне говоришь о своих «мучениях», так?

Смущенный кивок получился у Саши сам собой, прежде чем она подумала, стоило ли его делать. Сразу же заставила себя поднять на него глаза:

– А можно любить эгоиста, неуравновешенного, нытика, слабовольного, трусливого, слабого, никчемного …

– Где ты видела это скопище пороков?

– …без талантов, надоедливого, с какой-то дурацкой внешностью: с обтянутыми скулами, худющего, мелковатого, да к тому же, женского рода?

– Почему тебя интересует, добьется ли эта бедняжка любви?– рассмеялся Виконт, вставая, – Сашенька, да все у тебя хорошо. Оставь это.

Саша уткнулась носом в его плечо и тихо спросила:

– В ваших словах есть хоть малая доля правды?

– Есть.

…Даже, если в его словах не было и капли правды, все равно, ей удалось преодолеть его поглощенность предстоящей встречей с городом, и это восстановило, пошатнувшуюся было, веру в то, что она останется для Виконта важной частью его жизни и тут, в Петрограде. Он не оставил без внимания ее ропот и устроил настоящий отдых, продемонстрировав в который раз свою способность вынимать из рукава все необходимое. Так или иначе, но когда он встал и заглянул за заборчик, там, как по заказу, оказался ворчливый старикашка, который начал беседу с Виконтом с ругливых претензий по поводу явления его головы над забором, но, проникшись стремительной симпатией, после посулов угощения с вином, завершил свое выступление приглашением посидеть в горенке.

Выспавшаяся Саша села с ними за стол, и поглотив с аппетитом немало пищи, согласилась поиграть со старичком в домино. Виконт не лег спать, а сидел тут же и читал нашедшиеся в доме газеты. Это делало игру еще приятнее: время от времени он бросал взгляд на выстроенную ими линию костяшек, заглядывал в Сашины и, указывая пальцем, подавал неординарные советы: «верхняя и нижняя части что-то не симметричны, вон ту – вниз для баланса», «эта линия слишком монотонна, нужен излом, вот эту – налево». Старичок выигрывал, был в восторге и приглашал остаться на пару дней, но ближе к вечеру Виконт решил, что пора покинуть этот гостеприимный кров.

ГЛАВА 2 . ДОМ НА ЛИГОВКЕ

…Город появился в опустившемся все же, несмотря на ветер, тумане неясными очертаниями колон. Саша давно видела впереди эти сгустки в темноватом воздухе, но не осознавала что это уже Петроград, пока Виконт, указав на них, не объявил:

– Ближняя застава. Московские Ворота.

Ни одного зажженного фонаря, ни одного человека, ни одного звука. Виконт большей частью молчал, она только временами слышала, что он вдыхает полной грудью туман и эту странную серую темноту. Он шел в ней очень уверенно, произносил вполголоса названия улиц: Лиговка... Болдыревская... Расстанная... Разъезжая... Они звучали так ласково и по-свойски в его устах, что ревность к любимому Полем творению Петра грозила вернуться. К тому же Саша с удивлением замечала тут и там груды мусора, а как-то раз ей почудилось, что в пересекаемом ими переулке лежит что-то похожее на лошадь. Она вздрогнула и быстро взглянула на Поля. Но тот только бросал на все это неопределенные взгляды, не теряя приподнятого настроения. Его рука с нежностью, как ей казалось, дотрагивалась до перил мостов, стен, чугунных решеток, и если бы другая не придерживала Сашин локоть, она бы подумала, что он забыл о ее присутствии.

– Кузнечный переулок прошли. Здесь.

Они поднялись по широченной и темнющей лестнице громадного дома и остановились перед массивной дверью с бронзовым кольцом. Постучали.

– Кто? – отозвался испуганный голос.

– Я к Семену Васильевичу, откройте, будьте добры.

– Квартира одиннадцать, первый этаж. Там такой проживает.

– Вы забыли, Виконт? – запустила Саша осторожный вопрос.

– Я сам здесь жил. Видимо, они переехали, но зачем? Это первый этаж? Это – подвал! Кто их сюда выкинул? Чудовищно!

Они стояли перед поцарапанной дверью с криво написанной мелом цифрой.

– Экспроприация экспроприаторов?– предположила Саша.

– Думаешь, по политическим соображениям? Он далек от этого. Хотя...– Виконт сердито постучал еще раз.

– Да что он, оглох?

Саша примолкла, видя, что ему такой оборот дел здорово не нравится. Кроме того, она впитывала новые впечатления, стараясь прочувствовать момент – в темном гулком подъезде серой громады, где молочный туман клубился за арками вытянутых окон, начиналась новая жизнь. Потому и дверь, и ручка, и даже скомканная тряпка на каменной ступени были преисполнены особого смысла. В них, как в затрапезном платье Золушки, таилось предчувствие сказочного великолепия.

Дверь как-то толчками отворилась, и на пороге зашатался трезвый мужчина. И то, что он трезв, и то, что это уникальное в своем роде для него состояние, было очевидно с первого взгляда, даже в жалком свете ночника, проникающем из квартиры в щель. Он безмолвно стоял и пошатывался, по привычке пьяницы, ища опоры в стенах. Наконец, вскричал напевно, слегка в нос:

– Поль, родной! Это ты ли? Ах, ты лис золотой! Ах, брат, все пропало, все в тартарары! Обними, брат! Это ты передо мной? Как поверить? Как будто вернулся с Миллионной...Или с Крестовского… Как много лет назад! Призрак былого, сладкий призрак!– он повис на двери, моргая слезящимися глазами.

– Здравствуй, Семен! Не пой на пороге, застудишь горло. Что это с тобой? На тебя же смотреть страшно. Впусти меня.

Мужчина заморгал еще чаще, как бы силясь сдержать слезы: – Проходи, милый, единственный, садись на этот пуф – остаток былой роскоши. Дай я тебя поцелую, лисик мой золотой! – Он продолжал покачиваться, но только корпусом: ноги установились довольно твердо. Саша незаметно приглядывалась: лицо слегка помятое и распущенное, но черты правильные, аристократичные. Нос с небольшой горбинкой и это усиливает «признаки породы».