Элегии и малые поэмы - Назон Публий Овидий - Страница 125

ПИСЬМА С ПОНТА

Книга первая

I. Бруту

        Публий Назон, давно в отдаленных Томах осевший,

        С гетских глухих берегов шлет тебе эти стихи.

        Если удастся тебе, приюти эти пришлые книжки.

        Где-нибудь в доме твоем место для них отыщи.

5     Скованы страхом, они сторонятся общественных зданий,

        Воображая, что я им этот путь преградил.

        Сколько я им ни твержу: «Ваше слово нечестью не учит,

        Ваш целомудренный стих вам отворит эту дверь!»,

        Слушать они не хотят и к тебе с надеждой стремятся:

10   Ларов домашних покой им безопасней всего.

        Спросишь: «Куда их деть, чтоб никто не остался в обиде?»

        Пусть эти книги займут место забытых «Наук».

        «Что им здесь делать?» — вопрос твой растерянный явственно слышу.

        Их без вопросов прими — слово их чуждо любви.

15   Сразу тебе скажу: хоть нет печали в названье,

        Не веселее они книг, что я прежде писал.

        Ново названье одно, а суть неизменной осталась,

        Но не скрываю имен тех, кому это пишу.

        Вас испугают стихи, но от них никуда не укрыться,

20   И на порог ваш придет робкая Муза моя.

        К прежним стихам приложи и эти: изгнанника детям

        В город вход не закрыт, если закон соблюден.

        Страхи напрасны: ведь Рим Антония книги читает,

        И под рукою у всех Брута ученейший труд.[594]

25   Я не глупец, чтоб себя ставить в ряд с именами такими,

        И никогда на богов не поднимал я меча.

        Нет ни в одной из книг дурного о Цезаре слова,

        Лишь восхваленья одни — хоть не просили меня.

        Нет доверья ко мне — но ведь книги достойны доверья,

30   Имя создателя скрой, только стихи не гони.

        Путь преграждает войне мироносная ветка оливы.

        Имя несущего мир даст ли спасение мне?

        Перед Энеем, отца на плечах из пожара несущим,

        Как преданья гласят, сам расступился огонь.

35   Имя потомка его стихам да послужит порукой!

        Явно весомей их груз ноши Энея простой.

        Кто так бесчувствен и зол, что осмелится выгнать с порога

        Пляшущего певца с вещей трещоткой в руке?

        Кто подаянья лишит флейтиста, когда пред богиней —

40   Матерью вечных богов — дует он в рог извитой?

        Нет, нечестий таких с незапамятных лет не бывало,

        Есть у пророка всегда на пропитание грош.

        Воля бессмертных богов наши души огнем наполняет.

        Разве хоть кто-то дерзнет к ней оставаться глухим?

45   Видишь: не рог извитой, не фригийскую нежную флейту —

        Ряд высочайших имен Юлиев рода несу.

        Я призываю: толпа, расступись пред несущим святыни,

        Не предо мной — перед ним, богом-владыкой, склонись

        Пусть повелителя гнев был заслуженно мною изведан —

50   Это не значит, что он слушать не станет меня.

        Помню, как бился в слезах пред Исидой, в лен облаченной,

        Мучась сознаньем вины, тот, кто глумился над ней.

        Помню, как человек, ослепленный за святотатство,

        В голос кричал, что он кары такой заслужил.

55   Сладко богам лицезреть, как замысел их торжествует,

        Видеть, как сотни людей славят могущество их.

        Часто смягчают они наказанье и свет возвращают

        Тем, кто свою вину понял во всей полноте.

        Я раскаялся. Мне не откажут, быть может, в доверье.

60   Я раскаялся. Боль вечно терзает меня.

        Мучит сознанье вины сильнее, чем горечь изгнанья.

        Муки такие терпеть лучше, чем их заслужить.

        Если бы сжалились боги — и он, всемогущий и зримый, —

        Сняли бы кару с меня, вечной оставив вину.

65   Смерть вольна оборвать бесконечное это изгнанье,

        Но совершенное мной смерть не вольна зачеркнуть.

        Вот почему мой ум крушится и твердость теряет,

        Будто весенний снег, талой бегущий водой.

        Как изгрызает корабль невидимый червь-древоточец,

70   Как океанская соль камни утесов крошит,

        Как изъязвляет вода зеркальную гладкость железа,

        Как превращает в труху книги прожорливый жук —

        Так беспрестанно грызет нутро мое червь беспокойства,

        И до конца моих дней мне эти муки терпеть.

75   Боль не покинет меня, пока меня жизнь не покинет.

        Тот, кто страданьем томим, раньше страданья умрет.

        Помощи — если ее я достойным могу оказаться —

        Мне приходится ждать лишь от всесильных богов.

        Если от скифских стрел мне судьба разрешит удалиться,

80   Я ни о чем никогда больше не стану просить.

II. Фабию Максиму

        Максим, славой своей родовую возвысивший славу

        И благородством ума множащий имени блеск!

        Чтобы родиться тебе, дано было Фабиев роду

        Выжить в веках, вопреки доблестной смерти трехсот.

5     Спросишь, наверное, кто написал тебе это посланье,

        Сразу захочешь узнать, кто обратился к тебе.

        Как мне, несчастному, быть? Опасаюсь, что, имя услышав,

        Все остальное прочтешь с ожесточеньем глухим.

        Но не хочу скрывать, что письмо написано мною,

10   …………………………………

        Знаю, что я заслужил наказанье еще тяжелее,

        Но тяжелей, чем мое, вынести я бы не смог.

        Здесь я отдан врагам, постоянным опасностям отдан,

        Вместе с отчизной навек отнят покой у меня.

15   Жала вражеских стрел пропитаны ядом гадючьим,

        Чтобы двоякую смерть каждая рана несла.

        Всадники, вооружась, у стен испуганных рыщут —

        Так же крадется волк к запертым овцам в хлеву.

        Здесь, если лук тугой изогнут и жилою стянут,

20   Принято никогда не ослаблять тетиву.

        В кровли вонзившись, торчат частоколом на хижинах стрел

        И на воротах засов в прочность не верит свою.

        Этого мало: нигде ни деревца нет, ни травинки,

        И за ленивой зимой вновь наступает зима.

25   В схватке с моей судьбой, с холодами и стрелами в схватке

        Здесь я вступил на порог вот уж четвертой зимы.

        Плачу и плачу, пока мертвящее оцепененье

        Грудь мою льдом не скует и не прервет моих слез.

        Участь Ниобы легка: она хоть и видела ужас,

30   Но, превратившись в скалу, боли была лишена.

        Легок и ваш, Гелиады, удел: вы оплакали брата,

        Но молодого корой тополь печаль залечил.

        Я бы хотел, да стать растением нет позволенья,

        Я бы хотел, да нельзя стать равнодушной скалой.

35   Даже Медуза — явись она сейчас предо мною, —

        Так и ушла бы ни с чем даже Медуза сама.

        Должен я жить, чтобы вкус беды ощущать ежечасно,

        Чтобы времени ход только усиливал боль.

        Так никогда до конца не гибнет у Тития печень,[595]

40   Но вырастает опять, чтобы опять погибать.

        Ночь приносит покой, облегчение чувствам дающий,

        Всех погружает ночь в сон, исцеляющий боль.

        Мне предлагают сны повторенье действительных бедствий,

        Бодрствуют чувства мои, участь мою вороша.