Элегии и малые поэмы - Назон Публий Овидий - Страница 124

        Голос свиреп, угрюмо лицо, — настоящие Марсы!

        Ни бороды, ни волос не подстригает рука.

        Долго ли рану нанесть? Постоянно их нож наготове, —

20   Сбоку привесив, ножи каждый тут носит дикарь.

        Вот где поэт твой живет, об утехах любви позабывший,

        Вот что он видит, мой друг, вот что он слышит, увы!

        Пусть обитает он здесь, но пусть не до смертного часа,

        Пусть не витает и тень в этих проклятых местах!

25   Пишешь, мой друг, что у вас исполняют при полных театрах

        Пляски под песни мои и аплодируют им.

        Я, как известно тебе, никогда не писал для театра,

        К рукоплесканьям толпы Муза моя не рвалась.

        Все же отрадно, что там позабыть об изгнаннике вовсе

30   Что-то мешает и с уст имя слетает мое.

        Вспомню, сколько мне бед принесли злополучные песни, —

        Их и самих Пиэрид я проклинаю порой;

        Лишь прокляну — и пойму, что жить без них я не в силах,

        И за стрелою бегу, красной от крови моей.

35   Так от эвбейских пучин пострадавшие только что греки

        Смело решаются плыть по кафарейским волнам.

        Не для похвал я пишу, трудясь по ночам, не для долгой

        Славы, — полезней теперь имя негромкое мне.

        Дух укрепляю трудом, от своих отвлекаюсь страданий

40   И треволненья свои в слово пытаюсь облечь.

        Что же мне делать еще одинокому в этой пустыне?

        Что же еще среди мук мне облегчение даст?

        Как посмотрю я вокруг — унылая местность, навряд ли

        В мире найдется еще столь же безрадостный край.

45   А на людей погляжу — людьми назовешь их едва ли.

        Злобны все, как один, зверствуют хуже волков.

        Им не страшен закон, справедливость попрало насилье,

        И правосудье легло молча под воинский меч.

        В стужу им мало тепла от просторных штанин и овчины,

50   Страшные лица у них волосом сплошь заросли.

        Лишь кое-кто сохранил остатки греческой речи.

        Но одичал ее звук в варварских гетских устах.

        Ни человека здесь нет, кто бы мог передать по-латыни

        Наипростейшую мысль в наипростейших словах.

55   Сам я, римский поэт, нередко — простите, о Музы! —

        Употреблять принужден здешний сарматский язык.

        Совестно, все ж признаюсь: по причине долгой отвычки

        Слов латинских порой сам отыскать не могу.

        Верно, и в книжке моей оборотов немало порочных,

60   Но отвечает за них не человек, а страна.

        Но чтобы я, говоря, Авзонии речь не утратил,

        Чтобы для звуков родных не онемел мой язык,

        Сам с собой говорю, из забвенья слова извлекаю,

        Вновь повторяю и вновь этот зловещий урок.

65   Так я влачу свою жизнь, развлекаю унылую душу,

        Так отрешаю себя от созерцания бед.

        В песнях стараюсь найти забвение бедствий, и если

        Этого труд мой достиг, то и довольно с меня.

Элегия XII

        Ты советуешь мне развеять печаль стихотворством,

        Чтобы постыдная лень дух не могла одолеть.

        Трудно исполнить совет, ведь стихи — забава счастливых.

        Мир и душевный покой нежным стихам подавай.

5     Гонят мою судьбу порывы враждебного ветра,

        Долю, горше моей, трудно представить себе.

        Ты бы хотел, чтоб Приам танцевал на сыновних могилах,

        Чтобы Ниоба, смеясь, пела над прахом детей?

        Думаешь, мне ничего не стоит от скорби отвлечься,

10   Мне, осужденному жить в ссылке у гетов тупых?

        Даже если мой дух укрепить недюжинной силой

        (Преданный казни мудрец силой такой обладал),[592]

        Пал бы ум все равно, испытав такое крушенье;

        Силы лишен человек вынести гнев божества.

15   Старец, кого мудрецом назвал дельфийский оракул,[593]

        Вряд ли смог бы писать, будь он на месте моем.

        Если б я мог забыть отчизну и лица родные,

        Если б я вытравить мог горечь утрат из ума,

        Даже тогда бы не дал мне страх стихам предаваться:

20   Всюду, куда ни пойди, рыщет бесчисленный враг.

        Кроме того, мой ум, изъеденный ржавчиной долгой,

        Смолк и едва ли теперь годен для новых трудов.

        Если усердный плуг не рыхлит плодородное поле,

        Почва не даст ничего, кроме сухих сорняков.

25   Если в стойле коня слишком долго держать, он зачахнет

        И на ристанье придет к мете последним из всех.

        Если на суше стоит к воде привыкшая лодка,

        Гниль и трещины ей уничтоженьем грозят.

        Так не надейся, что я, кто и прежде немногого стоил,

30   Стать без усилий смогу равным себе самому.

        Долготерпенье мое до конца уничтожило силы

        И без остатка сожгло прежнюю бодрость ума.

        Если в руки беру табличку — хоть эту, к примеру, —

        Чтобы расставить слова в четкие строчки стиха,

35   Выжать могу из себя только то, что сейчас ты читаешь,

        То, что достойно вполне места, в котором живу.

        Надо добавить, что дух укрепляет громкая слава

        И плодовитость душа черпает в жажде похвал.

        Слава и имени блеск и меня когда-то прельщали,

40   В пору, когда моих мачт буря еще не трясла.

        Не до того мне теперь, не слава меня занимает.

        Много бы я заплатил, чтобы в безвестности жить.

        Если мне прежде стихи удавались, неужто прикажешь

        Снова писать и велишь гнаться за славой былой?

45   Девять сестер, за упрек мои слова не сочтите —

        Были вы для меня главной причиной беды.

        Как поплатился Перилл, быка отливавший из бронзы,

        Так и «Наука» моя мне обернулась бедой.

        Лучше мне было б совсем разучиться стихосложенью —

50   Тот, кто в море тонул, да убоится воды!

        Если, забывшись, опять займусь этим гибельным делом,

        Здесь, уж конечно, легко все, что мне нужно, найду, —

        Здесь, где не водится книг, где никто меня слушать не станет,

        Где не понять никому даже значения слов.

55   Всюду чужая речь, звериные, дикие звуки,

        Возгласы ужаса здесь слышишь на каждом шагу.

        Кажется, сам я уже вконец разучился латыни:

        Знаю сарматский язык, с гетом могу говорить.

        Но не могу утаить: воздержанью суровому в ссылке

60   Не научилась еще тихая Муза моя.

        Часто пишу я стихи, но их, прочитавши, сжигаю.

        Стынет кучкой золы плод упражнений моих.

        Больше стихов не хочу, но пишу против собственной воли

        И потому предаю все сочиненья огню.

65   Крошечной доле стихов, которые хитрость иль случай

        Уберегли от огня, к вам удается дойти.

        О, если б был поумней беззаботный учитель и прежде

        И догадался сжечь строчки «Науки» своей!