Двуликий Янус - Яковлев Андрей Яковлевич - Страница 14

— Кого там еще принесло? Чего стучите, покоя людям не даете?

— Ты, Григорьевич? — откликнулся один из милиционеров. — Открой. Милиция.

Послышалась какая-то возня, стукнула щеколда, и калитка чуть приоткрылась.

— Ты, что ли, Максимович? — сердито спросил Касаткин, вглядываясь в темноту. — И чего тебя по ночам черти носят? Дня тебе мало?

— Я, я, — отозвался милиционер, которого Касаткин назвал Максимовичем. — Узнал? Отворяй. Так что придется произвести у тебя обыск. Насчет мануфактуры… Ты зверя-то своего угомони.

Горюнов нажал плечом, калитка распахнулась, и Скворецкий, два милиционера, а за ними и Виктор прошли мимо отступившего в сторону Касаткина к дому. Касаткин укоротил цепь, на которой метался здоровенный пес, и последовал за непрошеными гостями.

— Обыск? — спросил он, догоняя Скворецкого, в котором угадал главного. — Это почему обыск? Никакого полного права не имеете.

— Имеем, — весело отозвался майор. — Имеем право. На вашем складе обнаружена недостача, вот и поищем…

— Недостача? А я тут при чем? Не брал я мануфактуры. Ищите, власть, конечно, ваша, только нет у меня ничего. Нехорошо поступаете.

— По закону поступаем, хозяин, по закону. Зря обижаешься. Давай показывай свои хоромы.

Дом был небольшой, одноэтажный. В жилые комнаты (их было две) вели просторные сени. Комната, в которую вошел Скворецкий и его спутники, служила хозяину, судя по всему, столовой. Она была обставлена простой, но добротной мебелью. На большом, покрытом клеенкой столе было расставлено несколько тарелок с остатками недоеденной пищи, стояла начатая бутылка водки, посапывал массивный, ярко начищенный самовар.

— Хорошо живете! — заметил майор.

Касаткин промолчал.

Навстречу вошедшим поднялась молодая, лет под тридцать на вид, женщина. На ее миловидном лице блуждала какая-то странная, одновременно испуганная и заискивающая улыбка.

— Дочь, — кивнул в ее сторону Касаткин. — Людмила. Приехала из Москвы отца проведать.

— Мизюрина, — назвалась женщина. — Людмила Софроновна. Здравствуйте…

— Здравствуйте, — ответил за всех Скворецкий. — Извините за беспокойство, но такая уж у нас служба. Должны произвести обыск… А вы что — ужинали? Поздненько изволите ужинать, время-то за полночь…

— Я в своем доме, — угрюмо возразил Касаткин, — сам здесь хозяин. Ужинаю, когда хочу.

— Оно, конечно, — согласился Кирилл Петрович. — Дело хозяйское. Приступим, товарищи?

Тщательно осмотрев первую и вторую комнаты (последняя служила спальней), Скворецкий и его помощники никаких признаков мануфактуры не обнаружили. Не было в доме — это главное — и никого постороннего. Что же, соседка Касаткина ошиблась или все выдумала, по злобе сочинила?

Кирилл Петрович сердито поглядывал на Горюнова, собираясь кончать обыск, когда тот вдруг шагнул к подоконнику и с торжеством поднял вверх широкий солдатский ремень. Мизюрина тихо вскрикнула и поспешно закрыла рот ладонью. Касаткин метнул на нее из-под нависших бровей свирепый взгляд. Перехватив этот взгляд, Виктор улыбнулся и обратился к Касаткину:

— Это, папаша, чей же ремень будет?

— «Папаша»! — фыркнул Касаткин. — Тоже сыночек нашелся. А ремень что? Мой это ремень. Кому до этого какое дело.

— Ваш? — удивился Горюнов. — Что же, вы его поверх пиджака носите? Обличье у вас вроде бы гражданское…

— Где хочу, там и ношу. И никого это не касается.

— Справедливо, — согласился Скворецкий. — Кому, действительно, какое дело? Давай-ка, хозяин, показывай участок: сараи, амбар, что там у тебя есть…

— А ничего и нет, — мрачно сказал Касаткин. — Амбаров не заведено. Есть поленница дров да конура собачья. Там, что ли, искать будете?

— Отчего же? И там поищем…

Подсвечивая себе карманными фонариками, Кирилл Петрович, Горюнов и милиционеры, следуя за хозяином, вышли во двор. Сразу за ними выскочила Мизюрина и с пронзительным криком кинулась к поленнице, громоздившейся слева от крыльца. В тот же момент из-за поленницы метнулась какая-то темная фигура — и к забору.

— Стой! — громко крикнул Скворецкий, вырывая из кармана пистолет. — Стой! Стрелять буду…

Залилась трель милицейского свистка. Но бежавший и не думал останавливаться. Мгновение — и он перемахнул через забор. Однако уйти ему не удалось: из-за забора послышалась какая-то возня, прозвучал приглушенный вскрик, и минуту спустя двое оперативных работников ввели через предусмотрительно распахнутую Горюновым калитку дюжего мужчину, руки которого были скручены за спиной.

Едва чекисты ввели задержанного в освещенную комнату — это был рослый, плечистый человек, в военной гимнастерке со следами споротых петлиц, без погон и без поясного ремня, — как Мизюрина кинулась к нему на грудь и истошным голосом завопила:

— Не дам!.. Изверги… Не да-ам!..

— Ладно, Люда, ладно, чего уж тут… — сконфуженно говорил тот, неуклюже пытаясь освободиться из цепких объятий женщины.

— Гражданка Мизюрина, — вынужден был повысить голос Скворецкий, — успокойтесь! Садитесь. Дайте разобраться.

Прошло не менее часа, пока все выяснилось. Нет, это был не Малявкин, и сходства никакого не было. Виктор Иванович ликовал раньше времени. Задержанный оказался мужем Людмилы, Сергеем Михайловичем Мизюриным. Около года назад он дезертировал из рядов Советской Армии и все это время скрывался в Люблино, в доме отца своей жены, проживая на нелегальном положении, не высовывая и носа со двора. Кроме Касаткина и Мизюриной, беспрестанно твердившей своим соседям и знакомым, что муж ее на фронте, воюет, никто не знал, где он находится.

Передав Мизюрина работникам милиции и поручив им подготовить материалы для направления в трибунал, Скворецкий с Горюновым и остальными оперативными работниками вернулись в Москву.

— Ну как, Виктор, — спрашивал по дороге Кирилл Петрович, — как насчет интуиции? Где же твой Малявкин?

Горюнов сконфуженно молчал. Интуиция подвела. Малявкина не было.

Глава 8

Неудача в Люблино не обескуражила Горюнова. Теперь оставалась только Людмила Сбойчакова, и уж там-то, Виктор был уверен, обнаружатся следы Малявкина. Если нет, будем искать дальше!

Горюнову очень хотелось поехать в парикмахерскую, усесться в кресло, закрепленное за Сбойчаковой, и завязать непринужденный разговор. Может, что-нибудь в таком разговоре и выяснится. Но он воздержался. Рискованно. Зато никто не мог возразить против поездки на 2-ю Мещанскую, к дому Сбойчаковой. Осторожную разведку на месте произвести было необходимо, и Горюнов отправился на рекогносцировку.

Сбойчакова жила в ветхом деревянном домишке. Дом стоял в глубине небольшого двора, а рядом и сзади громоздились другие дома, посовременнее, повыше.

Квартира Сбойчаковых находилась на первом этаже. Окна, задернутые плотными занавесками, чуть не вровень с землей. Дверь вела прямо на улицу, на небольшое крылечко в одну ступеньку. На двери большой висячий замок.

На счастье Горюнова, во дворе на скамеечке, под разлапистой липой, сидели несколько пожилых женщин и мужчина с деревяшкой вместо правой ноги. Когда Виктор вошел во двор, они сразу умолкли, переглянулись и уставились на него.

— Здравствуйте, — вежливо сказал он и сдернул кепку.

— Здравствуй, если не шутишь, — ворчливо сказала одна из женщин. Остальные угрюмо молчали.

— Вы не скажете, из Дмитриевых кто есть дома? Они вроде бы тут проживают? (Горюнову было известно, что в соседней со Сбойчаковыми квартире проживала семья Дмитриевых, глава которой и старший сын находились на фронте, были живы и здоровы, а все остальные члены семьи пребывали в эвакуации.)

— Дмитриевы? А тебе зачем? — спросил одноногий.

— Так я с Петром Анисимовичем в одной части служил. С Дмитриевым, значит. Потом ранен был. После ранения — госпиталь. Вот, выписался, ну и решил заглянуть. Может, что узнаю.

— С Петяшкой? — обрадованно воскликнул одноногий, подвигаясь и уступая Горюнову место. — Да ты садись, мил человек, садись! В ногах правды нету. Ну, как там Петяшка, как воюет? Сказывай.