Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья - Вишневский Евгений Венедиктович - Страница 36

— В полчаса управитесь? — спросил командир и посмотрел на часы. — Полчаса я подожду, но не больше.

— Попробую, — крикнул я и выскочил на улицу.

— Да милиционера с собой прихватите, — крикнул мне вслед командир.

— А еще лучше двух, — добавил второй пилот.

К счастью, мужик с «Бураном» и санями все еще стоял возле аэропорта (я так и не понял, куда он гнал посреди ночи и почему столько времени посвятил нам). Мы рванули в Вычислительный центр экспедиции. Оттуда я позвонил в милицию, и обратно мы ехали уже на машине ПМГ[35].

Я в аккурат управился в отведенные мне полчаса, но вылететь нам пришлось много позже, потому что с «козлом» оказалось очень много хлопот: он никак не хотел выходить из самолета и защищался из последних сил, несмотря на то что был вдребезги пьян. Он бил напропалую все и вся подряд, ругался чудовищными матами, цеплялся за все стойки руками, ногами и даже зубами, а в тесном салоне «ЯК-40» не так-то просто было развернуться. Правда, милиционерам помогали все пассажиры (мужчины, разумеется), которым «козел» за дорогу надоел даже больше, чем пилотам.

И вот уже «козла» вытащили из самолета и поволокли к милицейскому «газику». Теперь этот охальник уж не орет, не кричит, не матерится, а плачет навзрыд:

— Пустите, пустите меня! У меня же тут никого и ничего! Что я тут делать буду?! У меня же ни денег, ничего, как я отсюда выберусь?! Меня же в Красноярске невеста встречать будет! Помилосердствуйте!

Вот так я, можно сказать чудом, в шесть утра тридцать первого декабря был в Красноярске, а к трем часам дня уже в Новосибирске, у себя дома.

Все это живо вспомнил я, когда мы проплывали мимо высокого левого енисейского берега, на котором и располагается та самая Борская геофизическая экспедиция.

Километрах в пяти ниже Бора на левом берегу реки увидели мы посреди тайги добротный одинокий деревянный дом с надворными постройками, и капитан уверенно зарулил к берегу.

— Друг тут у меня в бакенщиках, — пояснил он мне, — сейчас мы у него осетринкой и медвежатинкой разживемся.

Дом, однако, оказался на замке и, кроме трех прекрасных собак, поднявших в три голоса звонкий лай, ни одной живой души поблизости не оказалось.

— Ну что же, значит, не судьба, — вздохнул капитан, и мы отправились восвояси.

И только было собрались мы отчалить, как увидели крепкого бородатого мужика (он появился из-за поросшего листвяшкой мыска), который волоком тащил здоровенную сухую сосну.

— Привет, Матвеич! — радостно закричал капитан. — Вот на минутку заскочить к тебе решили.

— Здравствуйте, — настороженно ответил мужик. — Коли не шутите. А вообще-то я Иннокентьич, а не Матвеич.

— Извини, дорогой, перепутал. А меня-то ты помнишь?..

— Нет, не припоминаю что-то...

— Да как же!.. Мы же у тебя третьего года с Митькой Спиридоновым были. Выпивали, закусывали. Осетринкой да медвежатинкой ты нас угощал. Дрожжей мы тебе свежих тогда привезли... Неужто не помнишь?.. Вот это номер! — Капитан всплеснул руками и с улыбкой посмотрел на меня.

— Да многие ко мне тут приезжают... Всех нешто упомнишь...

— И Митьку Спиридонова не помнишь? — продолжал упорствовать капитан.

— Митьку-то? — криво усмехнулся мужик. — Митьку-то Спиридонова как мне не помнить...

Повисла пауза. Разговор явно зашел в тупик.

— Извините нас, — сказал я. — Тут, наверное, какое-то недоразумение получилось. Мы пойдем. Вы извините нас.

— Нам еще до самой Игарки плыть, — неизвестно откуда взялся Петька и сразу же встрял в разговор. — Мы на базу к Иван Филиппычу стройматериалы везем. И снаряжение всякое.

— Стройматериалы? — встрепенулся мужик. — А листика фанеры у вас, случаем, не найдется? Я заплачу.

— Вообще-то имущество у нас государственное, — сказал я, почесав в затылке, — и продавать его мы не будем. А вот просто так, в знак дружбы, пожалуй, один листик и подарим.

Мужик залез с нами в трюм, вытащил лист фанеры и, покуда тащил его по барже, все ахал:

— Ровненькая, да пятислойная!.. Красавица...

— А уж ты нам, — как ни в чем не бывало, сказал капитан, — от щедрот своих осетринки да медвежатники...

— Нет у меня сейчас рыбы, — огорченно сказал мужик, — я перетяги только сегодня утром поставил, заново перебрал и вычистил. Раньше завтрашнего вечера проверять их бесполезно. Вот ежели вы до завтрашнего вечера подождете...

— Нет-нет, — замахал руками капитан, — мы страшно торопимся, — и значительно посмотрел на меня.

— А как насчет медвежатинки? — влез в разговор Петька.

— Медвежатинки маленько дам, — сказал мужик. — Свежемороженой и копченой.

Вдвоем с Петькой потащили они лист фанеры, и вскоре Петька вернулся с двумя кусками медвежатины (сырой и копченой). Однако наш кок Клава готовить что-либо из медвежатины категорически отказалась:

— Ну ее, эту вашу медвежатину, противная она, и люди говорят: на человечину похожа...

Кусок медвежатины довольно долго валялся у нее в холодильнике, а потом, как мне кажется, Клава в подходящий момент просто выкинула его за борт. Копченой же медвежатиной мы (капитан, Петька, я и младший матрос Витька с запеленутой рукой — остальные наотрез отказались) лакомились два дня, причем Петька, который обычно в еде очень разборчив, съел больше всех.

Несмотря на заверения капитана, что теперь мы будем идти круглые сутки, в двенадцатом часу ночи в густых сумерках встали на недолгую стоянку, немного не дойдя до большого села Сумароково, на левом берегу реки.

19 июля

И опять весь день все то же: прекрасная погода, великая река, почти не тронутая человеком безбрежная тайга. Река настолько широка и полноводна, так пустынна, что катерком нашим можно почти и не управлять. Во всяком случае, в охотку стоял за штурвалом не только я, но даже и Петька. Рулевой Володя сказал мне просто:

— Правь вот так: все время прямо и никуда не сворачивай, а я сейчас.

Он исчез в трюме и вернулся оттуда минут через сорок. В течение всего этого времени я был на «капитанском мостике» нашего судна совершенно один, но ничего необыкновенного за это время не произошло.

Часов около четырех в рубку явился собственной персоной капитан и сказал:

— Ладно, хозяин, дальше я сам поведу, тут сейчас повороты начнутся.

Я стал сторонним наблюдателем, а капитан, лениво управляя нашим суденышком, неторопливо рассказывал:

— Вон за тем поворотом места грибные... И что характерно: сплошной рыжик. Мы по осени, как домой в Красноярск возвращаемся, всегда тут причаливаем и грибы рвем. Прямо сплошной ковер из грибов, и все кругами, «ведьмиными кольцами»... По пять, по шесть лодок грибами доверху нагружаем... Да, тут грибы не ищут, их тут берут.

А вон на юру пару домов видишь? Деревушка тут симпатичная была с чудным названием — Лебедь. Потом все поразъехались, один старик на все село остался. И лет пять, а может, поболее жил он совсем один, как и чем жил, неизвестно. В прошлом году помер, теперь вовсе никого не осталось. Вот пониже идти будем — там деревень этих брошенных — пропасть!

А вон там видишь бор какой — самая шишка. Тут знатные кедрачи, говорят, самые северные, и потому шишка особенно вкусная. Мы, когда по осени домой идем, всегда тут шишкуем.

А вон видишь, обрыв высоченный, а на нем разными красками на скале черт нарисован: здесь очень место опасное. Идешь вот так, идешь, расслабишься, а тут поворот, да еще с прижимным течением. И сколько тут посудин побилось — не перечесть, поболее, наверно, чем на Казачинских порогах.

А вон возле того острова мы лося завалили, прямо в воде. Он вздумал Енисей переплывать, а в воде-то нам его взять — плевое дело. Дождались мы, пока он на мелководье вышел, чтобы тушу потом сподручней разделывать, да в два жакана и жахнули. Мясо, правда, пока мы его домой, в Красноярск, привезли, слегка попортилось, но ничего, зимой за милую душу уплели.