На речных берегах - Семаго Леонид Леонидович - Страница 16

Жить над водой и не побывать в ней — так бывает редко. И подчас сбитый с помоста порывом ветра луненок, распахнув крылья, ложится на воду. Взрослых птиц близко нет, подбодрить его некому, но в его поведении не видно испуга или растерянности. Он вскарабкивается неторопливо обратно и на твердой опоре несколько минут как бы обдумывает неудачу, а потом, не обсушив как следует перо, делает новую попытку взлететь. Умения в ней не больше, чем в первой, но и следующие неудачи не убавляют желания поскорее попасть туда, куда улетают от гнезда родители. Никто его не учит, никто не помогает, не показывает, как управлять полетом, и все мастерство воздухоплавания постигает он сам. У других пернатых обитателей вод птенцы, за небольшим исключением, уходят или уплывают из гнезд, у камышового луня — улетают.

Камышовый лунь не только охотник. Он один из немногих хищников, кто любит птичьи яйца не меньше вороны. А та, прекрасно зная склонность луня к разорению гнезд болотных и луговых птиц, весной старается прогнать его из тех угодий, где промышляет сама. Яйца лунь выпивает сам, а в гнездо самке и птенцам носит убитую добычу. Он никогда не опускается на гнездо, и самка принимает принесенное в воздухе из лап в лапы.

Два с половиной месяца гнездовой жизни на реке или озере пара луней так же, как семья ястребов-тетеревятников в лесном урочище, ловит всех, кого можно поймать, и при обилии добычи птенцы получают больше пищи, чем могут съесть даже с их неуемным аппетитом. Подросшие птенцы на гнезде сами управляются с добычей, а поднявшись на крыло, становятся охотниками гораздо быстрее, чем птенцы светлых луней.

Пока ни у кого из мирных соседей луней нет птенцов, зловещий силуэт летящего хищника не вызывает у них тревоги. С появлением на свет молодого поколения отношение птиц к присутствию луня резко изменяется. По их поведению можно догадаться, что где-то недалеко, словно крадучись, летит бреющим полетом лунь. Чайки, например, белым облаком взлетают ему навстречу, и кажется, что вот-вот полетят на воду темные перья. Однако хищник не только не удирает от сотен рассерженных птиц, но и ухитряется при них взять чайчонка. И большая птичья община ничего не может поделать с такой наглостью.

Немало вылавливает камышовый лунь молодняка ондатры на воде и молодняка сусликов на суше, но больше всех достается от него птицам. Выводки уток, лысух, нырков беззащитны перед хищником. Только чомги ставят ни во что его когти и клюв. Они и селятся бок о бок с лунями и на глазах у тех сначала носят птенцов, а потом обучают их тут же, на открытом плесе, не опасаясь нападения сверху. Их в любой момент спасет вода, и, видимо, луни знают об этом. Лишь неопытные слетки делают иногда безуспешные попытки нападения на чомг, но, убедившись вскоре, что это бесполезно, не повторяют их и ищут добычу среди других птиц. 

На майском лугу

Весна раскрашивает речные долины и берега степных озер в два цвета: зеленый и желтый. Сначала, еще в апреле, пушистыми цыплячьими сережками одеваются ивняки. Потом по остаткам разливов выставляет свои роскошные желтые букеты водяной первоцвет калужница. Следом по зеленому ковру рассыпает солнечные блестки чистяк. За ним, уже приподняв соцветия повыше, зацветают крупка, сурепка, лютик. И не только у воды господствуют два весенних цвета: вдоль всех дорог тянутся желто-зеленые ленты одуванчиков.

Но сколько бы ни было вокруг цветочной желтизны, нельзя не заметить на лугу или дорожной обочине желтогрудую изящную птицу, которая то раскачивается, балансируя длинным хвостиком, на кончике прутика или сухой травинки, то семенит по просыхающей тропке, то с писком преследует пролетающего мимо луня. По полету, манере бегать и качать хвостом в ней угадывается родственница белой трясогузки. Но у той черно-бело-серой птички-ледоломки известность не меньше, чем у скворца. Даже кто не видел ее ни разу, знает, что она — вестник ледохода: когда зазмеятся, обозначая речное русло, закраины, появляется на берегах белая трясогузка.

Наверное, могла бы день в день с ней прилетать и ее желтая сестра, плиска, или желтая трясогузка. Но рано прилететь — значит и гнездиться раньше надо, а места нет. Белая совьет гнездо и под крышей сарая, и в поленнице, и под береговой дерниной, желтая устраивает его только на земле, в траве. Поэтому она и появляется на донских, воронежских и усманских лугах к тому времени, когда уходит с них полая вода.

Первыми возвращаются самцы. Они занимают участки и ждут прилета самок, которые прибывают не раньше, чем через две недели. Ни один не покидает даже на несколько минут место, которое выбрал и, может быть, отстоял от притязаний других самцов. У каждого две-три кочки и два-три кустика, с которых он день-деньской выкрикивает односложный и однообразный призыв: только бы не пролетела мимо. И кажется, что от этого беспрестанного повторения чуть осип птичий голосок. Самец то и дело запрокидывает голову в голубоватой шапочке, и из приоткрытого клюва раздается какой-то простуженный писк.

Время от времени он невысоко взлетает, часто трепеща крыльями, опускается на другой кустик, и снова звучит призыв. Он хозяин своего участка и старается быть на нем заметнее. Но, владея территорией, он уже лишен возможности выбора: какая прилетит, с той и будет выводить птенцов.

И вот в одно утро, солнечное или пасмурное, словно исчезает с луга беспокойная птица-цветок. Став семьянином, самец ведет себя совсем иначе: ходит в траве чуть поодаль самки, пушится, веером разворачивает черный с белой каймой хвост, что-то щебечет неразборчивое, журчит по-жавороночьи. Своим поведением он выказывает вовсе не восторг, а скорее робость и смущение. Теперь он смело бросается на ворону, гоня ее прочь, хотя еще за день до прилета самки не обращал на черносерую разбойницу никакого внимания.

Самку заметить труднее. Рисунок наряда у нее такой же, как у самца, но краски тусклее. Зато нет на речных берегах, озерах и болотах птицы стройнее и изящнее. Став хозяйкой участка, запомнив его границы, она, не мешкая, берется за строительство гнезда, будто и не было дороги в шесть или восемь тысяч километров, не было на ней ветров, дождей, туманов и других испытаний. Ловкая, энергичная, свежая, ладная, перышко к перышку, деловито ходит она, собирая сухие травинки. Ноша не тяжела. Наверное, вся постройка весит меньше птицы, но сколько раз приходится прошагать с этой ношей, обходя то кустик одуванчика, то осоковую кочку, сколько раз перепорхнуть с места на место, чтобы выбрать что-то пригодное для гнезда. Особых требований к материалу нет, но собирать его рядом с гнездом рискованно. Может заметить чужой глаз: сорока, кукушка, ворона и даже жулан. Таким никак нельзя показывать, где будут лежать яйца и птенцы. Когда кто-то из возможных врагов появляется поблизости, самка бросает все, что собрала, и, не проявляя видимого беспокойства, ведет себя, как птица, у которой нет никаких забот. Ворону обмануть удается, кукушку — нет.

Даже после начала строительства гнезда самец не может быть уверен, что с семьей у него все устроилось. По какой-то причине надолго задержались, а может быть, стороной пролетели другие самки. Тогда остальные самцы, оставив безнадежное ожидание, кто пешком, кто лётом подбираются к участку счастливца, и хотя драк и серьезных стычек не бывает, ему приходится туговато, чтобы удержать границы. Самцы-неудачники, помыкавшись у реки, объединяются в холостяцкие компании и кочуют, где придется. В конце весны их можно встретить даже в сухой, начинающей выгорать безводной степи. В такие кочевые группы нередко собираются самцы двух-трех подвидов и даже видов. В них можно обнаружить птиц из Заволжья, Причерноморья, с Русской равнины. Вместе с желтыми трясогузками иногда бродяжничают и белые.

У самца-хозяина спустя несколько дней после начала насиживания самкой яиц гаснет агрессивность к тем сородичам, которые случайно или намеренно вторгаются на его семейный участок. Правда, и характер намеренного вторжения становится иным.