Роб Рой (др. изд.) - Скотт Вальтер - Страница 96

Леди хотела возразить, но тут на дороге со стороны Эберфойла послышались дикие стоны волынок – возможно, тех самых, чьи звуки достигли слуха английских солдат и толкнули капитана Торнтона на решение не отступать назад, в деревню, а пробиваться вперед, когда он убедился, что проход занят. Схватка длилась очень недолго, и воины, шедшие под эту воинственную музыку, хоть и ускорили шаг, заслышав выстрелы, все-таки не успели принять участия в сражении. Победа была завершена без них, и теперь они явились лишь разделить торжество своих соплеменников.

Вновь пришедшие всем своим видом разительно отличались от воинов, разбивших английский отряд, – и разница была далеко не в пользу последних. Среди горцев, окружавших атаманшу (если я могу так ее назвать, не погрешив против грамматики), были мужчины преклонного возраста, мальчики, едва способные держать меч, даже женщины – словом, все те, кого только крайность заставила взяться за оружие; и это прибавило оттенок горького стыда к отчаянию, омрачившему мужественное лицо Торнтона, когда он убедился, что только преимущество в численности и позиции позволило такому жалкому противнику одержать верх над его храбрыми солдатами. Но тридцать или сорок горцев, присоединившихся теперь к остальным, были все во цвете юности или возмужалости, ловкие, статные молодцы, а чулки до колен и перетянутые кушаками пледы выгодно подчеркивали их мускулистое сложение. Не только внешностью и одеждой превосходили они первый отряд, но также и вооружением. Люди атаманши, помимо кремневых ружей, были снабжены косами, секирами и другими видами старинного оружия, а у некоторых были только дубинки и длинные ножи. Во втором же отряде большинство носило за поясом пистолеты, и почти у всех висел спереди кинжал. У каждого было ружье в руке, палаш на боку и круглый щит из легкого дерева, обтянутый кожей и затейливо обитый медными бляхами, а в середине в него был вделан стальной шип. В походе или в перестрелках с неприятелем щит висел у них на левом плече, когда же дрались врукопашную – надевали на левую руку.

Легко было видеть, что бойцы отборного отряда пришли не с победой, какою могли похвалиться их плохо снаряженные товарищи. Волынка время от времени издавала протяжные звуки, выражавшие чувства, очень далекие от торжества; и когда воины предстали пред женой своего вождя, они смотрели сокрушенно и печально. Молча выстроились они перед нею, и снова издала волынка тот же дикий и заунывный стон.

Елена рванулась к ним, и на ее лице отразились и гнев и тревога.

– Что это значит, Алластер? – спросила она музыканта. – Почему печальный напев в час победы? Роберт… Хэмиш… где Мак-Грегор? .. Где ваш отец?

Ее сыновья, возглавлявшие отряд, подошли к ней медленным, нерешительным шагом и пробормотали несколько гэльских слов, которые исторгли у нее крик, гулко отдавшийся в скалах; все женщины и дети подхватили его, хлопая в ладоши, и так заголосили, точно жизнь их должна была изойти в плаче. Горное эхо, молчавшее с того часа, как смолк шум битвы, проснулось вновь, чтоб ответить на неистовый и нестройный вопль скорби, поднявший ночных птиц в их горных гнездах, – точно их удивило, что здесь, среди бела дня, происходит концерт безобразней и страшнее тех, какие задают они сами в ночной темноте.

– Схвачен! – повторила Елена, когда вой понемногу утих. – Схвачен! В плену! И вы пришли живые сказать мне об этом? Трусливые псы! Для того ли я вскормила вас, чтобы вы жалели свою кровь в борьбе с врагами вашего отца и смотрели, как берут его в плен, и вернулись бы ко мне с этой вестью?

Сыновья Мак-Грегора, к которым женщина обратила свой укор, были совсем юноши – старшему из них едва ли минуло двадцать лет. Его звали Хэмиш, или Джеймс, и он был на голову выше и много красивей брата – типичный юный горец с синими глазами и густыми светлыми волосами, падавшими волной из-под изящной синей шапочки. Младшего звали Робертом, но для различия с отцом горцы добавляли к его имени эпитет «Оог», что значит «молодой». Темные волосы, смуглое лицо, горевшее румянцем здоровья и воодушевления, стройное и крепкое, но не по годам развитое сложение отличали второго юношу.

Горе и стыд омрачали их лица, когда стояли они оба перед матерью и с почтительной покорностью слушали упреки, которые она изливала на них. Наконец, когда ее негодование несколько улеглось, старший, заговорив по-английски (может быть, для того, чтобы их приверженцы его не поняли), начал почтительно оправдываться перед матерью за себя и за брата. Я стоял довольно близко и мог разобрать многое из его слов; а так как в нашем критическом положении было очень важно располагать сведениями, я слушал как мог внимательнее.

Мак-Грегор, рассказал сын, был вызван на свидание одним негодяем из Нижней Шотландии, явившимся с полномочиями от… Он произнес имя очень тихо, но мне показалось, что оно похоже на мое. Мак-Грегор принял приглашение, но все же приказал задержать привезшего письмо англичанина в качестве заложника – на случай предательства. Итак, он отправился на назначенное место (оно носило дикое гэльское название, которого я не запомнил), взяв с собою только Ангюса Брека и Рори Маленького, а всем остальным велел остаться. Через полчаса Ангюс Брек вернулся с печальным известием, что на Мак-Грегоpa напал отряд леннокской милиции под начальством Галбрейта Гарсхаттахина и взял его в плен. Когда Мак-Грегор, добавил Брек, стал грозить, что его плен повлечет за собою казнь заложника, Галбрейт пренебрежительно ответил: «Ладно, пусть каждая сторона вешает, кого может. Мы повесим вора, а ваши удальцы пусть повесят таможенную крысу, Роб. Страна избавится сразу от двух зол – от разбойника-горца и от сборщика податей». За Ангюсом Бреком следили не так зорко, как за его господином, и он, пробыв под стражей столько, сколько было нужно, чтоб услышать эти разговоры, бежал из плена и принес известие в свой лагерь.

– Ты узнал это, вероломный изменник, – сказала жена Мак-Грегора, – и не бросился тотчас на выручку отцу, чтоб вырвать его из рук врага или умереть на месте?

Молодой Мак-Грегор в ответ скромно сослался на численный перевес противника и объяснил, что неприятель, по его сведениям, не делает приготовлений к отходу, а потому он, Хэмиш Мак-Грегор, решил вернуться в долину и, собрав внушительный отряд, с большими шансами на успех предпринять попытку отбить пленника. В заключение он добавил, что отряд Галбрейта, как он понимает, расположился на ночлег под Гартартаном, или в старом замке Монтейт, или в другом каком-либо укрепленном месте, которым, конечно, нетрудно будет завладеть, если собрать для этой цели достаточно людей.

Я узнал впоследствии, что остальные приверженцы разбойника разделились на два сильных отряда: одному поручено было наблюдать за постоянным инверснейдским гарнизоном, часть которого, состоявшая под командой капитана Торнтона, была сейчас разбита; второй отряд выступил против горных кланов, которые объединились с регулярными войсками и обитателями Нижней Шотландии, чтобы общими силами предпринять вторжение в ту нелюдимую горную страну между озерами Лох-Ломонд, Лох-Кэтрин и Лох-Ард, которая в те времена называлась всеми страной Роб Роя, или Мак-Грегора. Спешно отправлены были гонцы, чтобы сосредоточить все силы, как я полагал, для нападения на противника; уныние и отчаяние, отразившиеся сперва на каждом лице, теперь уступили место надежде освободить вождя и жажде мести. Воспламененная этим чувством мести, жена Мак-Грегора приказала привести к ней заложника. Я думаю, что ее сыновья, опасаясь возможных последствий, держали до сих пор несчастного подальше от ее глаз. Если так, их гуманная осторожность лишь ненадолго отсрочила его судьбу. По приказу предводительницы из задних рядов отряда выволокли вперед полумертвого от страха пленника, и в его искаженных чертах я с удивлением и ужасом узнал своего старого знакомца – Морриса.

Он распластался у ног предводительницы, пытаясь обнять ее колени, но она отступила на шаг, словно его прикосновение осквернило ее, так что в знак предельного уничижения он мог только поцеловать край ее пледа. Я никогда не слышал, чтобы человек в таком томлении духа молил о пощаде. Страх не лишил его языка, как бывает обычно, но напротив – сделал красноречивым. Подняв тусклое, как пепел, лицо, судорожно сжимая руки, а взглядом как будто прощаясь со всем земным, он клялся самыми страшными клятвами в полном своем неведении о каком-либо умысле против Роб Роя, которого и любит и чтит, как собственную душу. Затем с непоследовательностью человека, объятого ужасом, он сказал, что был лишь исполнителем чужой воли, и назвал имя Рэшли. Он молил только оставить ему жизнь. За жизнь он отдаст все, что есть у него на свете. Только жизни просит он, жизни – хотя бы в пытках и лишениях; он молит, чтобы ему позволили только дышать – хотя бы в самой сырой пещере в их горах. Невозможно описать, с каким презрением, гадливостью, омерзением жена Мак-Грегора глядела на несчастного, который молил о жалком благе – существовании.