Роб Рой (др. изд.) - Скотт Вальтер - Страница 95

Но Эндрю Ферсервис тщетно надрывал легкие, умоляя Дугала взять и его под свое покровительство или хотя бы своим заступничеством обеспечить ему возвращение башмаков.

– Чего там! – сказал в ответ Дугал. – Ты, я думаю, не из благородных. Твои деды, как я понимаю, ходили босые!

И, предоставив Эндрю неторопливо следовать за нами, – точнее говоря, настолько неторопливо, насколько угодно было окружавшей его толпе, – он быстро привел нас вниз на тропу, где разыгралось сражение, и поспешил представить как добавочных пленников предводительнице горцев.

Итак, нас поволокли к ней, причем Дугал дрался, боролся, вопил, точно его обидели больше всех, и отстранял угрозами и пинками каждого, кто пытался проявить больше усердия в нашем пленении, чем проявлял он сам. Наконец мы предстали перед героиней дня, которая своим видом – так же, как и дикие, причудливые и воинственные фигуры, окружавшие нас, – признаюсь, внушала мне сильные опасения. Я не знаю, действительно ли Елена Мак-Грегор вмешалась лично в битву (впоследствии меня убеждали в обратном), но пятна крови у нее на лбу, на ладонях, на обнаженных по локоть руках и на клинке меча, который она все еще держала в руке, ее горевшее огнем лицо и спутанные пряди иссиня-черных волос, выбившихся из-под красной шапки с пером, – все наводило на мысль, что она приняла непосредственное участие в сражении. Ее пронзительные черные глаза, все ее лицо выражало торжество победы и гордое сознание свершенной мести. Но ничего кровожадного или жестокого не было в ее облике; и она напомнила мне, когда улеглось первое волнение встречи, изображения библейских героинь, виденные мною в католических церквах во Франции. Правда, она не обладала красотой Юдифи, и черты ее не были отмечены той вдохновенностью, какую придают художники Деборе или жене Кенита Хебера, к чьим ногам склонился могучий притеснитель Израиля, пребывавший в языческом Харошефе, и пал, и лег бездыханный. Но все же горевший в ней восторг придавал ее лицу и осанке какое-то дикое величие, сближавшее ее с образами тех чудесных мастеров, которые явили нашим взорам героинь Священного писания.

Я стоял в растерянности, не зная, как начать разговор с такой необыкновенной женщиной, когда мистер Джарви, разбив лед вступительным покашливанием (нас слишком быстро вели на аудиенцию, и у него опять началась одышка), обратился к Елене Мак-Грегор в таких выражениях:

– Ух, ух! (И снова, и так далее.) Я очень рад счастливому случаю (дрожь в его голосе жестоко противоречила тому ударению, какое он сделал на слове «счастливому»)… счастливой возможности, – продолжал он, стараясь придать эпитету более естественную интонацию, – пожелать доброго утра жене моего сородича Робина… Ух, ух! Как живете? (Он разговорился и овладел уже своей обычной бойкой манерой, фамильярной и самоуверенной.) Как вам жилось все это время? Вы меня, конечно, забыли, миссис, Мак-Грегор Кэмбел, вашего кузена, ух, ух! Но вы помните, верно, моего отца, декана Никола Джарви с Соляного Рынка в Глазго? Чистейший был человек, почтеннейший и всегда уважал вас и вашу семью. Итак, как я уже сказал вам, я чрезвычайно рад встрече с миссис Мак-Грегор Кэмбел, супругой моего сородича. Я позволил бы себе вольность приветствовать вас по-родственному, если б ваши молодцы не скрутили мне так больно руки; и, сказать вам правду, Божескую и судейскую, вам, пожалуй, не мешало бы умыться, перед тем как выйти к своим друзьям.

Развязность этого вступления плохо соответствовала приподнятому состоянию духа той особы, к которой оно было обращено, – женщины, только что одержавшей победу в опасной схватке, а теперь приступившей к вынесению смертных приговоров.

– Кто ты такой, – сказала она, – что смеешь притязать на родство с Мак-Грегором, хотя не носишь его цветов и не говоришь на его языке? Кто ты такой? Речь и повадка у тебя как у собаки, а норовишь лечь подле оленя.

– Не знаю, – продолжал неустрашимый бэйли, – может быть, вам и не разъясняли никогда, в каком мы с вами родстве, кузина, но это родство не тайна, и можно его доказать. Моя мать, Элспет Мак-Фарлен, была женой моего отца, декана Никола Джарви (упокой Господь их обоих! ). Элспет была дочерью Парлена Мак-Фарлена из Шилинга на Лох-Слое. А Парлен Мак-Фарлен, как может засвидетельствовать его ныне здравствующая дочь Мэгги Мак-Фарлен, иначе Мак-Наб, вышедшая замуж за Дункана Мак-Наба из Стакавраллахана, состоял с вашим супругом, Робином Мак-Грегором, не больше и не меньше как в четвертой степени родства, ибо…

Но воительница подсекла генеалогическое древо, спросив высокомерно:

– Неужели бурному потоку признавать родство с жалкой струйкой воды, отведенной от него прибрежными жителями на низкие домашние нужды?

– Вы правы, уважаемая родственница, – сказал бэйли, – но, тем не менее, ручей был бы рад получить обратно воду из мельничной запруды среди лета, когда заблестит на солнце белая галька. Я отлично знаю, что вы, горцы, ни в грош не ставите нас, жителей Глазго, за наш язык и одежду; но каждый говорит на своем родном языке, которому его обучили в раннем детстве; и было бы смешно смотреть, если бы я, с моим толстым пузом, облачился в куцый кафтанчик горца и надел чулки до колен, подражая вашим голенастым молодцам. Мало того, любезная родственница, – продолжал он, не обращая внимания ни на знаки, которыми Дугал как бы призывал его к молчанию, ни на жесты нетерпения, вызванные у амазонки его болтовней, – вам следует помнить: самого короля нужда приводит иногда к дверям торговца. И я, как ни высоко вы чтите вашего мужа (и должны чтить: так положено каждой жене, в Писании на это указано), – как ни высоко чтите вы его, говорю я, все же вы должны признать, что я оказал Робу кое-какие услуги; уж я не поминаю жемчужного ожерелья, которое я прислал вам к свадьбе, когда Роб был еще честным скотоводом, делал дела и не водил компании с ворами и разбойниками, нарушая мир в королевстве и разоружая королевских солдат.

Бэйли, видимо, задел больную струну в сердце родственницы. Она выпрямилась во весь рост, и смех, в котором презрение смешалось с горечью, выдал остроту ее чувств.

– Да, – сказала она, – вы и вам подобные охотно признаете нас родственниками, покуда мы гнем спину, как ничтожные людишки, вынужденные жить под вашим господством, колоть вам дрова и таскать вам воду, поставлять скот для ваших обедов и верноподданных для ваших законов, чтоб вам было кого угнетать и кому наступать на горло. Но теперь мы свободны – свободны по тому самому приговору, который отнял у нас кров и очаг, пищу и одежду, который лишил меня всего, всего! .. И я не могу не застонать всякий раз, как подумаю, что я еще попираю землю не для одной только мести. К тому, что так успешно начато сегодня, я прибавлю такое дело, которое порвет все узы между Мак-Грегором и скрягами из Низины. Эй! Аллан! Дугал! Вяжите этих сассенахов пятками к затылку и киньте их в наше горное озеро – пусть ищут в нем своих родичей-горцев!

Бэйли, встревоженный таким приказом, начал было увещевать эту женщину и, по всей вероятности, только сильней распалил бы ее негодование, но в эту минуту Дугал кинулся между ними и, заговорив на родном языке в быстрой и плавной манере, резко отличавшейся от его английского разговора, замедленного, неправильного, смешного, выступил с горячей речью – очевидно, в нашу защиту.

Его госпожа возразила ему, или, вернее, оборвала его речь, воскликнув по-английски (словно хотела, чтоб мы вкусили заранее всю горечь смерти):

– Подлая собака и сын собаки! Ты смеешь оспаривать мои повеления? Прикажи я тебе вырвать им языки и вложить язык одного в горло другому, чтоб узнать, который из двух лучше затарахтит на своем южном наречии; или вырвать их сердца и вложить сердце одного в грудь другому, чтоб увидеть, какое из двух лучше строит козни против Мак-Грегора, – а такие дела делались встарь во дни мести, когда наши отцы расплачивались за обиды, – прикажи я тебе что-либо подобное, разве и тогда не должен ты беспрекословно исполнить мой приказ?

– Конечно, конечно, – ответил Дугал тоном глубокого смирения, – ваша воля будет исполнена, я же не спорю, но если можно… то есть, если б я думал, что госпоже так же приятно будет утопить в озере этого злосчастного негодяя, капитана красных курток, да капрала Крэмпа, да еще двух-трех солдат, я бы это сделал своими руками и куда как охотно, – это лучше, чем обижать честных мирных джентльменов, потому что они друзья Грегараха и пришли по приглашению вождя, а не как предатели, в этом я сам поручусь.