Роб Рой (др. изд.) - Скотт Вальтер - Страница 91

– А теперь, друг мой, – сказал офицер, – извольте сообщить мне, сколько человек имеет сейчас при себе ваш господин.

Дугал смотрел во все стороны, только не на допрашивающего, и начал, запинаясь:

– Она сейчас не может знать точно…

– Гляди мне в глаза, шотландская собака, – сказал офицер, – и помни, что твоя жизнь зависит от твоего ответа! Сколько негодяев было под командой у разбойника, когда ты с ним расстался?

– О, не больше как шесть негодяев, когда я ушел.

– А где остальные бандиты?

– Пошли войной с помощником командира на западных молодцов.

– На западные кланы? – переспросил капитан. – Гм, похоже на правду. А по какому гнусному делу отрядил он тебя?

– Посмотреть, что делает здесь в клахане ваша честь и шентльмены красные куртки.

– Бездельник все-таки в конце концов оказался предателем, – сказал бэйли, понемногу придвигавшийся ко мне и теперь стоявший за моей спиной. – Хорошо, что я не вошел в расход ради него.

– А теперь, мой друг, – сказал капитан, – давайте договоримся. Вы признались, что вы шпион, – значит, вас следует повесить на ближайшем дереве; но если вы мне окажете услугу, я отплачу вам тем же. Будь любезен, Доналд, провести меня и небольшой отряд моих людей к тому месту, где ты оставил своего господина: я хочу сказать ему несколько слов по важному делу; а потом я отпущу тебя на все четыре стороны и дам тебе в придачу пять гиней.

– Ох, ох! – воскликнул Дугал в отчаянии и смятении. – Она не может это сделать, не может! Лучше пусть она висит на дереве!

– Хорошо, ты будешь повешен, друг мой, – сказал офицер, – и да падет твоя кровь на твою собственную голову. Капрал Крэмп, возьмите на себя обязанности провост-маршала и кончайте с ним!

Капрал встал против бедного Дугала и начал неторопливо вязать из найденной им в доме веревки внушительную петлю. Затем он накинул ее на шею преступника и с помощью двух солдат проволок Дугала до порога, когда страх неминуемой смерти одержал верх и вырвал у несчастного крик:

– Стойте, шентльмены, стойте! Сделаю, как приказала его честь! Стойте!

– Бездельника еще не убрали? – сказал бэйли. – Сейчас он больше чем когда-либо заслуживает петли! Кончайте с ним, капрал! Почему вы его не уводите?

– Я глубоко убежден, почтенный джентльмен, – сказал капрал, – что если бы вас самого вели на виселицу, вы, ей-богу, не стали бы нас торопить!

Этот побочный диалог помешал мне расслышать, что произошло между пленником и капитаном Торнтоном, но я уловил, как первый прохныкал еле слышно:

– И вы меня не попросите идти дальше? Только показать, где стоит Мак-Грегор? Ох-ох-ох!

– Тише, негодяй, не орать! Да. Даю тебе слово, я не попрошу тебя идти дальше. Капрал, постройте людей перед домами и выведите этим джентльменам их лошадей: нам придется взять их с собой. Я не могу оставить здесь при них ни одного человека. Идите, ребята, становитесь под ружье.

Солдаты засуетились и приготовились выступать. Нас в качестве пленников повели бок о бок с Дугалом. Когда мы выходили из хибарки, я слышал, как наш товарищ по плену напомнил капитану о пяти гинеях.

– Вот они, – сказал офицер, положив золото ему на ладонь. – Но смотри, если ты вздумаешь повести меня не той дорогой, я размозжу тебе голову собственной рукой.

– Этот бездельник, – сказал бэйли, – еще хуже, чем я думал: корыстная и вероломная тварь! О, мерзкий блеск наживы, обольщающий человека! Мой отец, декан, говорил, бывало: больше душ убито серебряной монетой, чем тел обнаженным мечом.

Подошла хозяйка и потребовала уплаты, включая в счет и то, что было выпито и съедено майором Галбрейтом с его друзьями-горцами. Английский офицер стал возражать, но миссис Мак-Алпайн объявила, что она полагалась только на честное имя офицера, упоминаемое между ними, а иначе не поставила бы им ни одной стопки. Увидит ли она когда-нибудь мистера Галбрейта, неизвестно – может, да, может, нет, – но она знает наверное, что получить с него свои деньги ей уже не придется, она – бедная вдова и живет только на то, что платят постояльцы.

Капитан Торнтон положил конец ее сетованиям, уплатив по счету сполна, что составило лишь несколько английских шиллингов, хотя та же сумма на шотландские деньги казалась весьма внушительной. Щедрый офицер хотел было расплатиться заодно за меня и за мистера Джарви, но бэйли, пренебрегши тихим советом хозяйки «выжимать из англичан все, что можно, потому что нам от них достаточно приходится терпеть», потребовал формальной справки, какая доля расхода падала на нас, и соответственно заплатил. Капитан воспользовался случаем принести нам извинение за арест: если мы благонамеренные подданные, сказал он, мы не обидимся, что нас дня на два задержали, когда это понадобилось для королевской службы, а если нет, то он только исполнил свой долг.

Мы вынуждены были принять извинение, раз отклонять его было бесполезно, и вышли из дому, чтобы сопровождать отряд в походе.

Вовек не забуду, с каким отрадным чувством переменил я продымленный, душный воздух темной шотландской хижины, где мы так неуютно провели ночь, на живительную прохладу утра; яркие лучи восходящего солнца падали из шатра лиловых и золотых облаков на такую романтически-прекрасную картину, какая никогда до той поры не радовала моих глаз. Слева лежала долина, где в своем пути на восток катился Форт, огибая красивый одинокий холм с гирляндами лесов. Справа, среди буйных зарослей, пригорков, скал, лежало широкое горное озеро; дыхание утреннего ветра курчавило на нем легкие волны, и каждая сверкала на бегу под лучами солнца. Высокие холмы, утесы, косогоры с колыхавшимися на них несажеными березовыми и дубовыми рощами образовали кайму у берегов пленительной водной глади и, так как листва перешептывалась с ветром и блистала на солнце, сообщали картине одиночества движение и жизнь. Только человек казался еще более приниженным среди этого ландшафта, где каждая обыденная черта природы дышала величием. Десять-двадцать убогих лачуг (буроков, как назвал их бэйли), составлявших поселок, именуемый клаханом Эберфойл, были сложены из булыжника, скрепленного вместо извести глиной, и покрыты дерном, бесхитростно положенным на перекладины из нетесаных бревен – березовых и дубовых, срубленных в окрестных лесах. Кровли так низко спускались к земле, что мы, по замечанию Эндрю Ферсервиса, могли бы прошлой ночью проехать по поселку и не заметить его, пока наши лошади не провалились бы где-нибудь в трубу.

Мы видели, что лачуга миссис Мак-Алпайн при всем своем убожестве была много лучше всех других домов в поселке, и смело скажу (если после моего описания у вас возникла охота посмотреть на нее): едва ли в наши дни вы нашли бы в ней значительные улучшения, потому что шотландцы не так-то быстро вводят у себя какие-нибудь новшества, хотя бы и полезные. note 87

Обитатели этих убогих жилищ всполошились при нашем отъезде, и когда наш отряд в двадцать человек перед выступлением выстраивался в ряды, старые ведьмы поглядывали на нас в приоткрытые двери лачуг. Когда эти сивиллы высовывали свои седые головы, наполовину покрытые тугими фланелевыми чепцами, и хмурили косматые брови, и поднимали длинные костлявые руки со странными жестами и ужимками, и перекидывались замечаниями на гэльском языке, мне вспоминались ведьмы из «Макбета» и чудилось, что лицо каждой старой карги отмечено коварством вещих сестер. Выползали и маленькие дети: одни совсем голые, другие кое-как прикрытые лоскутами клетчатого сукна; они хлопали в крошечные ладошки и скалили зубы на английских солдат с выражением ненависти и злобы, не по годам глубокой. Меня особенно поразило, что среди жителей клахана, многолюдного при небольших его размерах, совсем не видно было мужчин – ни даже мальчиков десяти – двенадцати лет; и мне, естественно, пришло на ум, что от мужчин, мы, пожалуй, получим в дороге более ощутимые доказательства той ненависти, что тлела на лицах вокруг и пробуждала ропот женщин и детей.