Незримое сражение - Коллектив авторов - Страница 44

Эта приставка к его фамилии появилась не столько из соображений конспирации, сколько для того, чтобы Украинскому штабу партизанского движения удобнее было различать двух командиров соединений — однофамильцев. Алексея Федоровича именовали Федоров-черниговский, а Ивана Филипповича — Федоров-ровенский.

Поединок с германским фашизмом для него начался задолго до 22 июня 1941 года. Скрестить оружие пришлось раньше, когда молодого чекиста назначили начальником районного отдела Управления государственной безопасности в местечке Морочном, затерявшемся в пущах и болотах украинского Полесья вблизи границы.

К Морочному вели не столбовые дороги, а извилистые лесные тропки. Но обманчивой была лесная тишина. Именно здесь, в приграничье, пролегла линия невидимого фронта жестоких схваток советской и фашистской разведок.

Готовясь к осуществлению плана «Барбаросса», абвер и гестапо забрасывали к нам шпионов, навербованных из бывших кулаков, украинских буржуазных националистов.

И когда ударил гром войны, Иван Филиппович Федоров, оказавшись в необычайно сложной обстановке, в окружении оккупантов, не только не растерялся, а стал одним из организаторов антифашистской борьбы на временно оккупированной немцами территории.

Созданный им отряд, а потом соединение «За Родину!» стало настоящей грозой для гитлеровцев и их приспешников. Оценка его деятельности дана в Указе Президиума Верховного Совета Украинской ССР от 31 марта 1944 года: «За образцовое выполнение боевых задач партии и правительства в тылу врага, за героическую борьбу против немецко-фашистских захватчиков и самоотверженную службу социалистической Родине и своему народу вручить соединению партизанских отрядов под командованием тов. Федорова И. Ф. Почетное красное знамя Президиума Верховного Совета УССР, Совнаркома УССР и ЦК КП(б)У».

Расскажем несколько эпизодов из боевой жизни Ивана Филипповича Федорова — сына украинского хлебороба с Кировоградщины.

Из приземистой, под соломенной крышей, избушки вышли двое — женщина с пустыми ведрами на коромысле и мужчина с салазками. Шли неторопливо, не оглядываясь — как люди, которым тут все хорошо знакомо.

У колодца, на перекрестке улиц, стоял немец-часовой. Мужчина помог женщине вытащить ведро с водой. Они переглянулись, только взглядами сказав друг другу: «Счастливо!» И он пошел дальше дорогой, уходящей за село.

Подняв воротник, путник ускорил шаг, радуясь, что метель надежно заметала его следы. Позади осталась избушка, пусть чужая, но гостеприимная. А что его ждет впереди? «Ничего, — успокаивал он себя. — На своей земле не пропаду».

Ему везло на добрых людей. Взять хотя бы тот последний бой… Когда затихла стрельба, те, кто остался в живых, увидели, что они окружены немцами. И каждый, чтобы не попасть в плен, выбирался из вражеского кольца как мог. Он, например, прополз по глубокому рву, пересидел до темноты под копной. А когда стемнело, через огороды пробрался на околицу Середина-Буды. Не давал покоя вопрос: есть в селе немцы или нет? Решил: «Буду действовать так, будто они есть. А если есть, то заняли они, конечно, лучшие, самые просторные дома. Следовательно, приют надо искать в хатах невидных, попроще».

Осторожно постучал в дверь. Выглянула женщина и, внимательно приглядевшись, тихо молвила:

— Заходите, товарищ, я вас знаю.

— Откуда?

— А вы в райотделе НКВД работали…

На пороге заколебался: где лучше скрыться — там, где тебя знают, или там, где не видели раньше? Но отступать было поздно. А тут еще хозяйка предупредила:

— К нам немцы за сеном ходят. Спрячьтесь пока в окопчике на огороде. Когда можно будет — позову.

Обессилевший от холода, голода, усталости, он притаился в яме. Пистолет наготове. Вот и шаги по двору… Чужая речь… Шелест ceнa…

Возились долго. Наконец — тишина. А немного погодя — женский шепот:

— Товарищ… Идите в хату…

Утром одели в гражданское, накормили. Дали салазки — будто за соломой идет.

Хорошие люди эта чета Козаков.

И вот он идет все дальше, сквозь снежную мглу; Вдруг перед ним вырастают две человеческие фигуры. На них рваная одежда, вместо обуви — какое-то тряпье. Лица изможденные, заросшие.

— Откуда и куда? — почти одновременно спрашивают путники друг друга.

— Бежали из лагеря военнопленных, — признался; тот, что помоложе, Василий. — А теперь идем по домам. Он — аж под Гомель, а я тут поблизости — на хутор Воздвиженский.

— Значит, пойдем вместе, — решил Федоров.

На развилке, возле обгоревшего фашистского танка передохнули, задымили самокрутками. Вокруг простиралось широкое поле недавнего боя — груды покареженного, закопченного металла, подбитые танки, автомашины, тягачи. Убитых фашисты уже успели убрать.

…Наконец добрались до хаты Кузьмы Андреевича Гука, отца Василия. А задержаться здесь, вопреки ожиданиям, пришлось на целый месяц. Было хоть тесно, зато тепло и, главное, почти безопасно.

С Кузьмой Андреевичем они поняли друг друга скоро.

— Надо мне за дело браться, — как-то в разговоре проронил Федоров.

Понимай, мол, как хочешь: то ли на харчи зарабатывать, то ли фашистов бить. Старик, поглядывая из-под косматых бровей, ответил:

— Я познакомлю вас с нужными людьми.

Вскоре старый Гук представил стройного брюнета:

— Игорь Иванович Кузьмин.

Начался осторожный разговор. Федоров ему вопрос — и он вопрос. Так друг у друга мысли выведывали. Наконец узнал, что он командир Красной Армии, член партии, тоже попал в окружение. Рвется в бой. Уже две винтовки припрятал.

Через Кузьмина познакомился с Фомой Трофимовичем Кудояром, партийным работником, бывшим инструктором райкома партии на Львовщине. Со временем к ним присоединились лейтенант Папир, сержант Дегтярев, Иван Гришин и Николай Орлов.

Теперь их было уже семеро.

Определили первостепенную задачу: вооружиться. С помощью мальчишек, которые всегда шныряли по местам недавних боев, подобрали еще пять винтовок с патронами, по паре гранат на каждого. Позаботились о конспирации, так как к этому времени фашисты уже поставили над хуторянами старосту, часто наведывались полицаи…

Чем же прикрыться? Вспомнил Иван Филиппович, как в детстве между делом учился сапожничать. А Михаил Дегтярев оказался мастером этого дела. Организовалась «фирма» на весь хутор.

А вокруг свирепствовало гестапо. На улицах Середина-Буды, Ямполя появились виселицы.

Как-то и к ним заявился фашистский офицер с тремя солдатами, за ними — староста. Уже с порога немец пошел на Ивана Филипповича, указывая на него пальцем:

— Партизан?

Хозяин встал перед немцем и провел ребром ладони по горлу — ручаюсь, мол, за него головой. Однако офицер поверил, наверно, не столько хозяйским уверениям, сколько неказистому виду сапожника, от которого пахло старой мокрой кожей, варом, дегтем.

Гитлеровцы ушли. Но все поняли, что это первый сигнал. Пришли, наверное, не случайно. И вряд ли нужно оставаться дальше здесь и ждать повторного визита оккупантов.

Сапожная «фирма» переехала на хутор Рождественский, где жили остальные члены группы. Чтобы не вызвать подозрения, Федоров и Дегтярев меняли квартиры каждый день — где работали, там и ночевали.

Так прошел еще месяц. Пришло время осуществить задуманное. Выслали разведку в Хинельские леса на Орловщине, откуда долетали добрые вести о партизанских делах. И вот что сообщили посланцы.

В старых борах и непроходимых чащобах Орловщины собралась немалая сила. Это уже были организованные партизанские части, успешно разившие врага в его тылу. Действовал там и отряд Красняка — секретаря Ямпольского райкома партии, старого знакомого Ивана Филипповича.

Но прежде чем отправиться в путь, надо было многое обдумать, спланировать. Например, как безопаснее добраться к партизанским лагерям? Ведь идти предстояло через степь, а на снежной целине далеко видна каждая точка. Кроме того, свое исчезновение с хутора надо обставить так, чтобы об этом не скоро узнал староста и чтобы на головы партизанских помощников не упала фашистская кара.