Камера обскура - Набоков Владимир Владимирович - Страница 32

Горн осторожно пересаживался на диван, брал Магду к себе на колени, она разворачивала газету и читала вслух, и Кречмар сокрушенно кивал, медленно поедая невидимые вишни, выплевывал в ладонь невидимые косточки. Картина получалась чрезвычайно мирная. Горн смешил Магду, вытягивая и опять вбирая губы в подражание ее манере читать, или делал вид, что сейчас уронит ее, и у нее срывался голос.

«Да, может быть, все это к лучшему, — думал Кречмар. — Наша любовь теперь строже, и тише, и одухотвореннее. Если она не бросает меня, значит действительно любит. Это хорошо, это хорошо». И вдруг ни с того ни с сего начинал громко рыдать, рвал мрак руками, умолял, чтобы его повезли к другому профессору, к третьему, четвертому, только бы прозреть, все, что угодно, операцию, пытку, прозреть… Горн, позевывая, брал из вазы на столе пригоршню вишен и отправлялся в сад.

В первое время совместного житья он и Магда были очень осмотрительны, хотя позволяли себе всякие невинные шутки. Он ходил либо босиком, либо в войлочных туфлях. Перед дверью своей комнаты, в коридоре, он на всякий случай устроил баррикаду из ящиков и сундуков, через которую Магда по ночам перелезала. Кречмар, впрочем, после первого обхода дома перестал интересоваться расположением комнат, зато спальню и кабинет изучил досконально, Магда описала ему все краски там — синие обои, желтый абажур, — но, по наущению Горна, нарочно все цвета изменила: Горну казалось весело, что слепой будет представлять себе свой мирок в тех красках, которые он, Горн, продиктует. В своих комнатах у Кречмара было почти ощущение, что он видит мебель и предметы, и он чувствовал сохранность, безопасность. Когда же он изредка сиживал в саду, то кругом была неведомая бездна, ибо все было слишком велико, воздушно и многошумно, чтобы можно было описать.

Он старался научиться жить слухом, угадывать движения по звукам, и вскоре Горну стало затруднительно незаметно входить и выходить; как бы беззвучно ни открывалась дверь, Кречмар сразу поворачивался в ту сторону и спрашивал: «Это ты, Магда?» А затем сердился на нерасторопность своего слуха, когда Магда отвечала ему из другого угла. Проходили дни, и чем острее он напрягал слух, тем неосторожнее становились Горн и Магда, привыкая к невидимости своей любви. Вместо того чтобы, как прежде, обедать на кухне под обожающим взглядом старой Эмилии, Горн преспокойно садился с Магдой и Кречмаром за стол и ел с виртуозной беззвучностью, не прикасаясь металлом к фарфору и пользуясь нарочито громким разговором Магды, чтобы жевать и глотать. Однажды он поперхнулся, Кречмар, над которым наклонялась Магда, наливая ему в чашку кофе, вдруг услышал в конце овального стола странный звук — как будто шумное человеческое придыхание. Магда поспешно затораторила, но он прервал ее: «Что это было? Что это было?» Горн меж тем взял свою тарелку и на цыпочках удалился; однако, проходя в полуоткрытую дверь, уронил вилку. «Что это такое? Кто там?» — повторил Кречмар. «Ах, это Эмилия. Чего ты волнуешься?» — «Но ведь она сюда никогда на входит…»

— «А сегодня вошла». — «Я думал, что у меня начинаются слуховые галлюцинации, — сказал Кречмар виновато. — Вчера, например, мне показалось, кто-то босиком шлепает по коридору». «Так можно с ума сойти», — сухо произнесла Магда.

Днем она уходила на часок гулять вместе с Горном. Шли на почтамт за газетами или поднимались к водопаду. Как-то они возвращались домой, поднимались уже по крутой тропинке, ведущей к шале, и Горн говорил: «Я советую тебе не приставать к нему с браком. Уверяю тебя, тем самым, что он бросил жену, он причислил ее к лику святых и не даст в обиду. Гораздо проще и милее выйдет, если тебе удастся постепенно забрать в свои руки хотя бы половину его капитала».

«Деньги, большие деньги», — задумчиво сказала Магда.

«Да, это должно выгореть, — продолжал Горн. — С чеками у нас пока все выходит отлично. Он подписывает, как машина. Но не следует слишком злоупотреблять. Дай Бог, к зиме можно будет бросить его. Перед тем купим ему собаку — маленький знак внимания».

«Тише ты, — сказала Магда. — Вот уже камень».

Этот камень, большой серый камень, похожий на овцу и поросший с краю вьюном, отмечал тот предел, после которого опасно было громко разговаривать. Они пошли молча и через несколько минут уже подходили к саду. Магда вдруг засмеялась, указывая на белку. Горн швырнул в нее палкой, но не попал. «Они, говорят, страшно портят деревья», — сказала Магда тихо. «Кто портит деревья?» — громко спросил голос Кречмара.

Он стоял среди кустов на каменных ступеньках, где тропинка переходила в садовую площадку. «Магда, с кем ты там говоришь?» — продолжал он и вдруг оступился и тяжело сел, выронив трость. «Как ты смеешь так далеко заходить?» — воскликнула она и грубовато помогла ему подняться; зернышки гравия впились ему в ладони, он топырил пальцы и отдувался. «Я старалась поймать белку, — объяснила Магда. — А ты что думал?» «Мне казалось… — начал Кречмар. — Кто тут?» — вдруг отрывисто крикнул он, повернувшись в сторону Горна, который осторожно шел по траве. «Никого нет, я одна, чего ты бесишься!» — забормотала Магда и, не выдержав, хлопнула Кречмара по руке. «Поведи меня домой, — сказал он чуть не плача. — Тут так шумно, деревья, ветер, белки. Я не знаю, что кругом происходит… Так шумно».

«Я буду теперь запирать тебя», — проговорила она, раздраженно его подталкивая.

Подошел вечер, обыкновенный вечер. Магда и Горн лежали рядышком на диване и курили, а в двух саженях от них Кречмар, неподвижный, как сова, сидел в кожаном кресле, уставившись на них неподвижными мутно-голубыми глазами. Магда, по его просьбе, рассказывала ему свое детство. Он рано пошел спать, долго поднимался по лестнице, стараясь установить подошвой и тростью индивидуальность каждой ступени. Среди ночи он проснулся, нащупал на голом циферблате дешевого будильника стрелки: была половина второго. Странное беспокойство. Что-то мешало ему в последнее время сосредоточить ум на тех важных, хороших мыслях, которые одни помогали бороться с ужасом слепоты. Он лежал и думал: «В чем же дело? Аннелиза? Нет, она далеко. Она на самой глубине его слепоты, милая, бледная, грустная тень, которую нельзя тревожить. Магдины запреты? И это не то. Ведь это временно. Ему действительно вредно. Да и следует научиться чисто и духовно относиться к Магде. Ей тоже, бедненькой, вероятно, нелегко отказывать… В чем же дело?»

Он сполз с постели и постоял у двери Магды. Она запиралась на ключ, и так как был только один выход в коридор, через ее комнату, то он был у себя заперт. «Какая она у меня умница», — подумал он нежно и приложил ухо к двери, чтобы послушать, как она дышит во сне, но ничего не услышал. «Тихая, как мышка, — прошептал он. — Вот бы ее сейчас погладить по голове и сразу уйти». Она могла забыть запереться. Без особой надежды он нажал. Нет, она не забыла.

Он вдруг вспомнил, как отроком в душную летнюю ночь, в чьей-то усадьбе на Рейне, он перелез в комнату к горничной (которая, впрочем, дала ему затрещину и выгнала вон) по карнизу, — но тогда он был легок, ловок и зряч. «А почему бы не попробовать? — подумал он с меланхолическим озорством. — Ну, разобьюсь. Не все ли равно?» Он нашел свою трость и, высунувшись в окно, повел ею по широкому карнизу, потом вбок и вверх, к соседнему окну. Чуть звякнуло стекло отворенной рамы. «Как она крепко спит, устает за день, возится со мной.» Втягивая обратно трость, он зацепил за что-то, трость выскользнула и с мягким стуком упала, закон притяжения, а в общем, можно предположить, что окно не на втором этаже, а на первом. Держась за подоконник, он перелез на карниз, нащупал рядом водосточную трубу, переступил через ее холодное железное колено и сразу ухватился за следующий подоконник. «Как просто!» — подумал он не без гордости. «Ку-ку, Магда», — тихо сказал он, уже собираясь вползти в открытое окно. Он поскользнулся и чуть не упал в подразумеваемый сад. Сильно забилось сердце. Перевалив через подоконник, он толкнул что-то, треск, бухнул на пол плотный предмет, вероятно, книга. Кречмар остановился. Капли пота щекотали лицо, к ладони пристало что-то липкое — древесный клей, выступающий от жары, дом — сосновый. «Магда, а Магда!» — сказал он улыбаясь. Тишина. Он нашел постель, она была девственно прикрыта чем-то кружевным.