История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 12

Игорь соколом полете, тогда Влур влъком потече, труся собою

студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.

Хотя Слово о полку Игореве единственное в своем роде, оно все-

таки не настолько изолировано от всего остального, как показалось

на первый взгляд. Я уже указывал на некоторых его предшественниц

и на его прямое потомство. До нас дошли следы других фрагментов,

если и не находящихся от него в прямой зависимости, то в широком

смысле принадлежащих к той же школе. Один из них – маленький

фрагмент в честь волынского князя Романа (ум. 1205), вставленный в

Волынскую хронику (см. выше). Другой – фрагмент чуть больше ста

слов, названный Слово о погибели русской земли. Это, видимо, начало

длинной и сложной поэмы – плача о разрушении русской мощи

татарами.

Более значительно резко отличающееся от других по тематике

Слово Адама к Лазарю в аду. Никакой греческий его источник не

обнаружен; и хотя опасно a priori делать заключение о том, что тема

вполне оригинальна, в оригинальности формы сомневаться не

приходится. Когда оно написано – неизвестно. Украинские ученые

(Франко и Грушевский) отнесли его, руководствуясь не очень

четкими внутренними признаками, к XIII веку, и к юго-западу, но это

только предположения. Самые ранние списки его относятся, по-

видимому, к XV веку. В его стиле присутствует некоторая

родственность с Князем Игорем и другими киевскими текстами того

же семейства. Слово Адама тоже написано прозой. Но ритм его

близок не столько к киевским ораторам, сколько к книгам пророков

славянского Ветхого Завета. Тема поэмы – призыв Адама к Лазарю,

уже воскрешенному и готовому покинуть ад, вспомнить обо всех

праведниках Ветхого Завета. Тон и стиль этой поэмы лучше всего

передается следующим отрывком:

Господи, если я согрешил больше всех людей, то по делам моим

воздай мне эту муку, я не жалуюсь, Господи, но пожалей меня.

Господи, я ведь по твоему образу сотворен, а не дьяволом рогатым,

меня мучит злая моя вина; я в законе живу, а твою Божественную

заповедь переступил. А это твой, Господи, первый патриарх Авраам,

а твой друг, ради тебя хотел заколоть сына своего Исаака

возлюбленного, и ты сказал ему, Господи – тобою, Авраам,

благословятся все колена земные, и тут он в аду мучается и тяжко

вздыхает. И Ной праведный избавлен был Тобою от лютого

потопа, – от Ада не можешь ли его избавить, разве согрешили они

как я? <…> А это великий в пророках Иоанн Предтеча, креститель

Господень... в пустыне воспитался от юности, ел мед чудный и от

Ирода поруган был, на чем? Господь? он согрешил и здесь с нами в

аде мучится?

Моление заканчивается спуском в ад и освобождением всех

праведных патриархов. Но в вопрошаниях Адама есть некий «дух

Иова», редкий в древнерусских текстах. Могучее красноречие поэмы

глубоко повлияло на поэмы в прозе Ремизова, писателя, насквозь

проникшегося формой и духом старых русских апокрифов.

7. МЕЖДУ КИЕВОМ И МОСКВОЙ

В 1238–1240 гг. татары, как всегда называются монголы в

русских источниках, пронеслись через Россию, покорили всю ее

восточную часть и разрушили Киев. Не считая короткого периода,

когда киевская традиция продолжалась в Галицком княжестве,

русская цивилизация выжила только на севере и на востоке.

Центрами ее стал великий торговый город Новгород и княжества на

Верхней Волге, одному из которых, Москве, в конце концов удалось

объединить нацию.

Если мы будем рассматривать только литературу, то период от

татарского нашествия до объединения Руси Иваном III Московским

может быть назван Темным периодом. Литература этого времени –

либо более или менее обедненные воспоминания о киевских

традициях, либо лишенное всякой оригинальности подражание

южнославянским образцам. Однако тут более чем когда-либо

необходимо помнить, что литература не есть истинное мерило

древнерусской культуры. XIV и XV столетия, для литературы бывшие

«темным периодом», были в то же время «золотым веком» для

русской религиозной живописи. Нигде так отчетливо не выразился

конкретно-эстетический, а не интеллектуальный характер

древнерусской цивилизации, как в Новгороде. Богатый город, в

течение трех веков бывший источником снабжения всей Европы

мехами и другими северными товарами, управлялся любившей

искусство купеческой аристократией, которой удалось сделать из

своего города нечто вроде русской Венеции. Но, как и Венеция,

Новгород, хотя и породивший великое искусство, не имел

литературы, о которой стоило бы говорить. Новогородские летописи,

хотя и замечательные своей полной свободой от не имеющей

отношения к делу болтовни и строгой деловитостью, не являются

литературой. Цивилизация Новгорода есть, вероятно, самое

характерное выражение Древней Руси, и то обстоятельство, что он не

создал литературы, чрезвычайно знаменательно.

Страна, управляемая князьями из Суздальского дома

(теперешние губернии Московская, Владимирская, Костромская,

Ярославская, Тверская и область у Белого моря), хотя и уступавшая

Новгороду в культурном и экономическом отношении, в течение

«темного периода» создала больше интересной литературы, чем ее

богатый сосед. Летописи и отдельные «воинские повести», связанные

с татарским нашествием, довольно интересны. Житие св. Александра

(ум. 1263) ( Повесть о житии Александра Невского), русского борца

против латинского Запада, особенно замечательно среди «воинских

повестей» и оставило глубокий след в национальной памяти.

Еще интереснее «воинские повести», рассказывающие про

победу на Куликовом поле. Это Сказание о Мамаевом побоище

(Мамай – визирь, командовавший татарами), написанное в начале

XV в. священником Софронием, или Софонием (написание меняется)

Рязанским, – и Задонщина, написанная тоже в XV веке, но позже.

С художественной точки зрения Сказание о Мамаевом побоище выше.

Стиль его расцвечен поэзией и риторикой, но по конструкции это

чисто повествовательная вещь. Интересна она, не говоря уже о

важности темы, умением автора создавать поэтическую атмосферу и

его осторожным и умелым использованием реминисценций из Слова

о полку Игореве. Хотя Сказание и не достигает художественного

уровня

Слова, оно обладает несомненными поэтическими

достоинствами, инекоторые места из него запечатлелись в русском

воображении, – например, эпизод, когда князь Димитрий и его

боярин Боброк Волынский выезжают в открытую степь и

прислушиваются к таинственным звукам ночи, в которых они

прочитывают указания на грядущий день. В Задонщине еще больше

реминисценций из Игоря, но они собраны и пересказаны так

механично и неразумно, что все выглядит как пародия.

К концу этого периода в России возник новый стиль, занесенный

множеством духовных лиц из Сербии и Болгарии, появившихся здесь

после завоевания этих стран турками. Самым выдающимся из них

был митрополит Московский Киприан (ум. 1406). Первым русским

книжником, прибегшим к новому стилю, был Епифаний Премудрый,

инок Троице-Сергиева монастыря, ученик св. Сергия. Новый стиль

нашел свое выражение главным образом в агиографических

сочинениях. Для него характерно полное пренебрежение к

конкретным деталям и традиционная трактовка темы.

Индивидуальное было сведено к типическому до такой степени, что