Дверь в лето (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 4

— Только наземные сооружения, сэр, но не подземные этажи. Совершеннейшая техника сохраняет животных долгие годы, они живы, не изменились и не состарились. Вы уже надумали, сэр, в какой эпохе вам угодно проснуться? — вдруг перебил он сам себя.

— Хорошо, давайте обговорим и это…

Вопросов было всего четыре: во-первых, — сумма взноса; во-вторых, — когда меня разбудить; в-третьих, — куда вложить мои деньги и в-четвертых, — что с ними делать, если я не проснусь.

Я выбрал 2000 год — приятная круглая дата, до которой оставалось всего тридцать лет. Я боялся утратить чувство времени, если просплю дольше. За те тридцать лет, что я прожил, событий хватало: две большие войны и дюжина маленьких, падение тоталитаризма, Великая Паника, искусственные спутники, переход на атомную энергетику… Однако, чем бы меня не встретил 2000 год, я знал, что проспи я меньше, у Белл не будет времени обзавестись шикарным комплектом морщин.

Потом мы обсудили, куда лучше вложить мои деньги. Мне не хотелось вкладывать их в государственные облигации — инфляция могла обратить их в прах. Я решил оставить свой пай в “Горничных, Инкорпорейтид”, а наличные поместить в перспективные отрасли. Одной из них я считал автоматику. Кроме того, часть денег я вложил в акции некой санфранцискской фирмы, производящей удобрения. Они экспериментировали с дрожжевыми культурами и съедобными водорослями. С каждым годом все больше людей покупали такую пищу, а мясо, похоже, дешеветь не собиралось. Остальные деньги я вложил в фонд Компании Взаимного Страхования.

Теперь предстояло решить, что делать с деньгами, если я умру во сне. Компания уверяла, что мои шансы — семь к десяти и была готова заключить пари на благополучный исход. Шансы были неравны и мне, конечно, не хотелось выигрывать. Риск — элемент любого честного бизнеса (только шулера талдычат о равных шансах), а страхование — риск узаконенный. Даже Ллойд — фирма старейшая и известнейшая — готова заключить любое крупное пари. Но не надейтесь на выигрыш — кто-то ведь должен платить портному Нашего мистера Пауэлла.

Я распорядился, чтобы в случае моей смерти все до цента отошло в фонд Компании… за что мистер Пауэлл чуть меня не расцеловал и рассыпался в уверениях, что семь из десяти — чудесный процент. Вложив деньги в Компанию, я автоматически стал сонаследником всех прочих клиентов (если я выживу, а они умрут). Это было что-то вроде русской рулетки,[8] с которой компания, естественно, стригла проценты. Кроме того, это позволяло мне остаться при своих, если прогорят остальные вложения. Мистер Пауэлл любил меня, как крупье любит чудаков, ставящих на зеро. Приведя в порядок мои дела, мы занялись Питом и сошлись на 15 % обычного взноса. Для Пита составили отдельный контракт.

Оставалось получить разрешение суда и пройти медицинское освидетельствование. За здоровье свое я не беспокоился — теперь Компания будет спасать меня даже на последней стадии чумы, а вот судейские могли тянуть и тянуть.

Но беспокоился я напрасно. У Нашего мистера Пауэлла наготове были все документы, общим числом девятнадцать штук. Я их подписывал, пока не свело пальцы, потом посыльный унес их куда-то, а я отправился на обследование. Судью я так и не увидел.

Обследование было самым обычным, если не считать того, что под конец доктор посмотрел мне в глаза и спросил:

— Сынок, давно у тебя запой?

— Запой?

— Запой.

— Отчего вы так думаете, доктор? Я не пьянее вас, — и в доказательство довольно четко отмолотил скороговорку.

— Брось придуряться и отвечай мне прямо.

— Ну… недели две, пожалуй. Или чуть дольше.

— И, конечно, в силу особых причин? А раньше это с тобой часто бывало?

— Честно говоря, ни разу. Видите ли… — и я стал рассказывать, что со мною сделали Белл и Майлз и почему я решился лечь в анабиоз.

Он положил мне руку на плечо.

— Ради бога, не надо. Я не психиатр и у меня тоже хватает проблем. Меня интересует одно: встанет твое сердце, когда тебя охладят до четырех градусов или нет. Вот и все. И мне наплевать, отчего ты ложишься в анабиоз. Одним дураком меньше, если хочешь знать мое мнение. Но остатки профессиональной чести мешают мне санкционировать анабиоз человека, одурманенного алкоголем. Повернись кругом.

— Что?

— Повернись кругом. Я кольну тебя в левую ягодицу.

Я повернулся — он кольнул. Пока я растирал инфильтрат, он продолжал:

— Теперь выпей вот это. Через двадцать минут у тебя первый раз за весь месяц будет ясная голова. Итак, если у тебя есть капля разума (в чем я сильно сомневаюсь), ты сможешь подумать и решить, что лучше: бежать от неприятностей или встречать их как подобает настоящему мужчине.

Я выпил лекарство.

— Вот и все. Можешь одеваться. Документы твои я подпишу, но помни — я могу наложить запрет даже в последнюю минуту. Ли капли алкоголя, легкий ужин и никакого завтрака. Завтра в полдень я снова осмотрю тебя.

Он отвернулся, даже не попрощавшись. Я оделся и вышел. Внутри все болело, словно огромный нарыв. Мистер Пауэлл уже приготовил мой комплект документов. Когда я взял его, он сказал:

— Можете оставить их у нас и взять завтра в полдень. Этот комплект отправится с вами в будущее.

— А другие?

— Один мы оставим себе, другой направим в суд, третий, после того, как заснете, — в пещеры Карлсбадского Архива. Кстати, доктор сказал вам о диете?

— Конечно, — сердито сказал я, перебирая документы.

Пауэлл потянулся за бумагами:

— Я возьму их с собой, на случай, если захочу что-нибудь изменить.

— Вам не кажется, дорогой мистер Дэвис, что вносить изменения уже поздно.

— Не давите мне на психику. Я успею внести любые изменения, если приду пораньше.

Я открыл саквояж и засунул бумаги в боковое отделение рядом с Питом. Я часто хранил там важные бумаги. Конечно, это не Карлсбадский Архив, но тоже вполне надежное вместилище. Всякого, кто сунется туда, Пит встретит зубами и когтями.

II

Машина дождалась меня там, где я вчера ее оставлял — на стоянке в углу Першинг-сквер. Я бросил в счетчик несколько монет, выпустил Пита на сиденье, вывел машину через западный проезд и расслабился.

Попытался расслабиться. Для ручного управления движение в Лос-Анджелесе слишком интенсивно, а автоматическому я не доверял. Мне давно хотелось перебрать машину по винтику и сделать ее по-настоящему безопасной. Проехав Уэстерн-авеню, я перешел на ручное управление. Я был раздражен и хотел выпить по этому поводу.

— Вижу оазис. Пит.

— Блуррр?

— Полный вперед!

Лос-Анджелесу не грозит интервенция — захватчики просто не найдут места для стоянки. Высматривая, где бы поставить машину, я вспомнил, что доктор не велел мне пить.

Я заочно объяснил ему, что он может сделать со своими советами.

Удивительно, если он почти через сутки сможет определить, пил я или нет. Конечно, я мог бы обмануть его дюжиной способов, но это было не в моих правилах.

А ведь он был совершенно прав, черт возьми, когда не хотел подписывать мои бумаги. Похоже, я только и ищу случая сыграть втемную.

Пора было складывать пожитки.

— Сейчас? — спросил Пит.

— Чуть попозже. Сперва зайдем, перекусим.

И тут я осознал, что пить мне не хочется. Мне хотелось поесть и выспаться. Док не обманул — я был абсолютно трезв и чувствовал себя лучше, чем когда-либо раньше. Наверное, подействовало лекарство. Мы зашли в ресторан. Себе я заказал цыпленка, а Питу — полфунта ветчины и немного молока, после чего выпустил его поразмяться. Здесь нам было хорошо и Питу не надо было прятаться.

Через полчаса я забрался в машину, почесал Пита под челюстью и закурил, предоставив ей самой выбираться со стоянки.

“Друг мой Дэн, — подумал я, — а ведь док совершенно прав. Ты пытался утонуть в бутылке и что же вышло? Голова в горлышко пролезла, а вот плечи — застряли. Сейчас ты сыт, спокоен, тебе хорошо — первый раз за всю неделю. Чего же тебе еще? А может быть док прав и насчет анабиоза? Что ты — дитя малое? Разве у тебя не хватит мужества пережить неприятности? Зачем ты идешь на это? Только ради новых впечатлений? Или ты просто бежишь от себя самого, ползешь назад, в материнское лоно?”