История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 55

– Крестьянка, у которой я живу, и которой я доверилась, заверила меня, что как только я почувствую первые схватки, снотворное, которое она купила в Аннеси, ту усыпит. Это под воздействием того снадобья она сейчас спит в комнате, находящейся под этим чердаком.

– Почему мне не открыли дверь, чтобы я мог войти?

– Чтобы скрыть вас от крестьянина, ее брата; это тоже злой человек.

– Но на каком основании вы решили, что я послан г-ном де Ку?

– Потому что десять или двенадцать дней назад я написала ему о моей беде в таких красках, что мне кажется невозможным, чтобы он не нашел средство меня от нее избавить. Я приняла вас за его посланца.

– Вы уверены, что ваше письмо достигло его?

– Эта крестьянка отнесла его на почту в Аннеси.

– Надо писать принцессе.

– Я не смею.

– Я сам пойду к этой принцессе, или к г-ну де Ку, или куда угодно, хоть к самому епископу, чтобы обеспечить вам отсрочку, потому что вы не можете вернуться в монастырь в вашем состоянии. Решайте, потому что я не могу ничего делать без вашего согласия. Хотите ли уйти со мной? Хотите поехать со мной? Я завтра принесу для вас одежду и отвезу в Италию, и пока я жив, буду заботиться о вас.

Вместо ответа, слышу лишь грустный звук рыданий. Не зная больше, что сказать, я обещаю ей вернуться завтра, чтобы узнать, что она решила, потому что ей абсолютно необходимо принять какое-то решение. Я спустился по той же лестнице и, дав еще один луи крестьянке, сказал, что вернусь завтра, но она должна найти способ мне войти через дверь, и что она должна удвоить дозу опиума, что дала послушнице.

Я отправился спать, весьма довольный в глубине души, что ошибся, решив, что эта монахиня может быть моей дорогой М.М.; но, увидев ее столь похожей, мне стало очень любопытно рассмотреть ее поближе. Я был уверен, что она доставит мне это удовольствие завтра. Я смеялся над поцелуями, которыми осыпал ее. Тайное предчувствие мне говорило, что я буду ей полезен. Я чувствовал, что, во всяком случае, я не могу ее покинуть, и я радовался, что, делая доброе дело, я не охвачен чувствами, потому что, как только я узнал, что это не М.М. я расточал свои поцелуи, они для меня стали как выброшенные напрасно. Мне даже не пришла в голову мысль обнять ее на прощание.

Дезармуаз сказал мне утром, что вся компания, не видя меня за ужином, сломала к чертям голову, гадая, куда я мог подеваться. М-м Z воздавала самые большие хвалы моей персоне, геройски выступая против насмешек двух других дам, хвалясь, что может заставить меня остаться в Эксе столько, сколько она будет там сама.

Я был этим действительно заинтересован, и мне было бы досадно покинуть это место, не познакомившись с ней, как следует, хотя бы разок.

Я вошел к ней в комнату в девять часов, и нашел ее одетой. Я выразил сожаление, она ответила, что мне это должно быть безразлично, я надулся и принялся за шоколад вместе с ней, не разговаривая. Она предложила мне реванш в пикет на сотню, но я поблагодарил ее и поднялся, чтобы уйти. Она попросила меня проводить ее к фонтану, и я ответил, что если она принимает меня за ребенка, то ошибается, что я не стану притворяться, что доволен ею, когда это не так, и что она может просить проводить ее к фонтану, кого хочет.

– Прощайте, мадам.

Говоря так, я вышел к лестнице, не слушая то, что она говорила, чтобы меня удержать. В дверях гостиницы я сказал портье, что уезжаю в три часа без всяких проволочек, и, находясь возле своего окна, она меня слышит. Я направился прямо к фонтану, где шевалье Z спросил меня, как себя чувствует его жена; я ответил, что оставил ее в ее комнате в добром здравии. Мы увидели ее полчаса спустя, с иностранцем, который только что прибыл, и которому г-н де Сен-Морис оказал хороший прием. М-м Z, как будто ничего не произошло, подошла от него ко мне и приняла мою руку. Посетовав на мое поведение, она сказала, что хотела только меня испытать, и что если я ее люблю, я должен отложить еще мой отъезд и прийти опять к ней завтракать завтра в восемь часов. Я ответил, что подумаю, держась спокойно, но серьезно. Я оставался таким и во время обеда, повторив два или три раза, что действительно уеду в три часа; но поскольку мне нужно было изобрести предлог, чтобы не уезжать, так как я договорился увидеться с монахиней, я дал себя уговорить сыграть в банк фараон.

Я пошел взять все золото, что у меня было. и увидел всю компанию и удивленной, и обрадованной, когда положил перед собой золотом, в испанских и французских монетах, почти четыре сотни луи, и пятнадцать-двадцать серебром. Я объяснил всем, что в восемь часов их покину. Вновь прибывший сказал со смехом, что банк, возможно, столько не проживет. Было три часа. Я просил Дезармуаза быть моим крупье, и начал, со всей необходимой неторопливостью, имея восемнадцать-двадцать понтеров и сознавая, что все они профессиональные игроки. На всякой талье я распечатывал новую колоду.

К пяти часам, когда мой банк был почти разорен, прибыл экипаж. Сказали, что это три англичанина, которые едут из Женевы и меняют здесь лошадей, чтобы направиться в Шамбери. Минуту спустя я вижу их входящими и приветствую их. Это г-н Фокс с двумя друзьями, которые играли со мной партию в пятнадцать. Мой крупье дает каждому из них карту. Они с удовольствием их принимают, и им освобождают место. Каждый понтирует на десять луи, играет на двух и трех картах, делает пароли, семь повторить, и то же – пятнадцать, я вижу, что мой банк в опасности и, приветствуя его наполнение, я их подбадриваю. Если бог нейтрален, они могут только проиграть, – и бог нейтрален. На третьей талье каждый из них опустошает свой кошелек. Их лошади запряжены.

Пока я тасую, самый молодой из них достает из портфеля обменный вексель и, показав его своим двоим друзьям, спрашивает, не хочу ли я принять его за одну карту, не зная, сколько на нем денег.

– Да, при условии, что вы мне скажете, на кого он выдан, и что его величина не превышает моего банка.

Немного подумав и глядя на мой банк, он говорит, что вексель не настолько велик, как мой банк, и что он выдан на Цаппату в Турине. Я соглашаюсь. Он сам снимает, и ставит на туза. Двое других идут в половину. Туз не появляется, я остаюсь при двенадцати картах, и говорю англичанину самым сердечным тоном, что он может уходить. Он не хочет. Я раздаю на две руки; туз не появляется; у меня восемь карт, среди них четыре туза, и моя последняя – не туз.

– Милорд, – говорю я, – могу держать пари два против одного, что туз здесь; Я вас прощаю, уходите.

– Вы слишком щедры, – говорит он; – раздавайте.

Туз появляется, и не в дублете; я беру вексель и кладу его в карман, не разворачивая, и англичане уходят, смеясь и благодаря меня. Минуту спустя Фокс возвращается и просит, громко смеясь, одолжить ему пятьдесят луи. Я немедленно выдаю их ему с большим удовольствием. Он отдаст мне их в Лондоне три года спустя.

Вся компания любопытствует узнать величину векселя, но я доставляю себе удовольствие не удовлетворить их любопытство. Испытывая также любопытство, я узнал, когда остался один, что он был на восемь тысяч пьемонтских ливров.

После отъезда англичан фортуна повернулась к моему банку лицом. Я закончил игру около восьми часов, не имея перед собой никого, кроме дам, которые были в выигрыше. Все мужчины проиграли. Я выиграл свыше тысячи луи, и Дезармуаз получил свои двадцать пять, высказав благодарность. Зайдя к себе, чтобы запереть свои деньги, я направился к монахине.

Добрая крестьянка впустила меня в дверь, сказав, что все спят, и что ей не понадобилось удваивать дозу для послушницы, чтобы ее усыпить, потому что она никогда не просыпается. Чего же я жду! Я поднимаюсь на чердак и при свете свечи вижу мою монахиню, у которой лицо прикрыто вуалью. Крестьянка положила вдоль стены мешок, набитый соломой, который послужил нам канапе, бутылка на земле послужила подсвечником для свечи, которая нам светила.

– Что вы решили, мадам?

– Ничего, потому что произошел несчастный случай. который нас беспокоит. Моя послушница спит уже двадцать восемь часов.