История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 11

Я вышел, одетый крестьянином, попросил пажа отвести меня в комнаты графа Верита. Он смеется, видя меня одетым подобным образом, я рассказываю ему в немногих словах об афере, которую затеваю, я обращаюсь к нему, как будто бы это было дело большой государственной важности.

– Ваше дело весьма нетрудное, – говорит он. Оно для меня сводится к тому, чтобы написать записку офицеру, начальнику дворца, и срочно отправить ее. Скажите только мне, сколько вы хотите потратить.

– Больше, чем можно, – говорю я.

– То-есть, меньше.

– Нет. Больше, потому что я хочу, чтобы все было великолепно.

– Надо все же сказать, сколько, потому что я знаю людей.

– Скажите ему: двести дукатов.

– Этого достаточно. Герцог де Дё Пон не потратил больше.

Он пишет записку, отправляет ее, заверив меня, что все будет сделано. Я оставляю его, думая о билетах. Я беседую с пажом-итальянцем, очень предупредительным. Я говорю ему, что заплачу дукат слуге, который назовет мне имена дам из Кёльна, что приехали в Бону, и кавалеров, их сопровождающих. Полчаса спустя я получаю подтверждение, что все сделано. Я сам надписал перед сном восемнадцать билетов и на следующее утро отправил их все, запечатанными, по их адресам, с наемным слугой, которого мне выделил хозяин.

В девять часов я отправился взять отпускное свидетельство у графа Верита, который передал мне от имени Выборщика золотую шкатулку, внутри которой был медальон с его портретом в одеянии великого магистра тевтонского ордена. Я был весьма тронут этой милостью; я хотел пойти поблагодарить Его Сиятельство, но граф сказал, что я могу отложить это до моего проезда через Бонн по направлению к Франкфурту.

Завтрак был намечен на час, но в полдень я был уже в Бриле. Это был загородный дом Выборщика, красоту которого составляла со вкусом выполненная меблировка. Это была копия Трианона. Я увидел в большом зале стол, накрытый на двадцать четыре персоны, с приборами из позолоченного серебра, тарелками из фарфора, и на буфете большое количество серебряной посуды и большие золоченые блюда. На двух столах в другом конце зала я увидел бутылки с самыми известными винами со всей Европы и сласти разного вида. Когда я сказал офицеру, что я тот, кто устраивает этот завтрак, он сказал, что я буду доволен, и что он здесь с шести часов утра. Он сказал, что холодные закуски будут на двадцати четырех блюдах; кроме того, будут еще двадцать четыре блюда с устрицами из Англии и десерт – полный стол. Видя большое количество слуг, я сказал, что они не нужны, но он ответил, что они здесь, потому что личных слуг гостей в зале не будет. Он сказал, что мне не следует беспокоиться, потому что они все знают.

Я встречал моих гостей у карет, ограничиваясь комплиментом, что прошу у всех прощения за свою дерзость, с которой я добивался этой чести. В час пригласили к столу, и я увидел радость, блестящую в прекрасных глазах м-м Х, когда она увидела великолепие, воздвигнутое Выборщиком. Она заметила, что всем известно, что все это было проделано ради нее, но была очарована тем, что я не выделял ее среди других. Было двадцать четыре куверта, и, несмотря на то, что я разослал только восемнадцать билетов, места были все заняты. Таким образом, было шесть персон, явившихся без приглашения. Это меня порадовало. Я не хотел садиться, я ухаживал за дамами, порхая от одной к другой и закусывая на ходу тем, что они мне давали.

Устрицы из Англии кончились лишь на двадцатой бутылке шампанского. Завтрак начался, когда компания была уже пьяна. Этот завтрак, который, естественно, состоял только из первых блюд, превратился в обед из самых тонких. Не было выпито ни капли воды, потому что рейнское и токай этого бы не потерпели. Перед тем, как подать десерт, выставили на стол огромное блюдо рагу с трюфелями. Его опустошили, последовав моему совету запивать мараскином.

– Это как вода, говорили дамы, и пили его, как будто это действительно была вода.

Десерт был великолепен. Портреты всех суверенов Европы взирали со стен, все осыпали комплиментами офицера, при сем присутствовавшего, который преисполнился гордости и говорил, что все это может сохраняться и в карманах; соответственно, десерт клали в карманы. Генерал высказал великую глупость, вызвавшую всеобщие насмешки.

– Я уверен, – сказал он, – что это шутка, которую сыграл с нами Выборщик. Его Сиятельство захотел сохранить инкогнито, и г-н Казанова отлично послужил принцу.

После града насмешек, который дал мне возможность собраться с мыслями, я сказал:

– Если Выборщик, мой генерал, – сказал я ему со скромным видом, – дал бы мне подобный приказ, я бы подчинился; но он бы меня этим унизил. Его Сиятельство пожелал оказать мне милость более удачным образом, и вот результат.

Говоря так, я достал табакерку, которая обошла два-три раза стол.

Все поднялись из-за стола, удивленные, что провели за ним три часа. После обычных комплиментов прекрасная компания укатила в Кёльн, чтобы хватило времени еще на посещение комедии. Очень довольный этим прекрасным праздником, я оставил бравому распорядителю двадцать дукатов для слуг. Он попросил меня отметить в письме графу Верита свое полное удовлетворение.

Я прибыл в Кёльн вовремя, чтобы пойти на малую пьесу. Не имея кареты, я прибыл в театр на портшезе. Увидев м-м Х вместе с г-ном де Ластик, я направился в ее ложу. Она сказала мне с грустным видом, что генерал почувствовал себя столь больным, что вынужден был пойти прилечь. Немного погодя г-н де Ластик оставил нас одних, и прелестная женщина выдала мне комплименты, стоящие сотни моих завтраков. Она сказала, что генерал выпил слишком много токайского, и что он грубая свинья, что он сказал, что знает, кто я такой, и что мне не подобает вести себя подобно принцу. Она ответила ему, что наоборот, я принял их как принцев и как их скромный слуга. Он был возмущен ее словами.

– Пошлите его ко всем чертям, – сказал я ей.

– Слишком поздно. Женщина, которую вы не знаете, завладела им; я утешусь, но это не доставляет мне удовольствия.

– Мне радостно это слышать. Почему я не высокий принц! А между тем я должен вам сказать, что я гораздо сильнее болен, чем Кеттлер. Я нахожусь в крайних обстоятельствах.

– Полагаю, вы шутите.

– Я говорю серьезно. Поцелуи на балу у Выборщика дали мне возможность вкусить нектар необычайной сладости. Если вы не сжалитесь надо мной, я уеду отсюда несчастным до конца своих дней.

– Отложите ваш отъезд. Оставьте Штутгарт. Я думаю о вас, и это правда. Поверьте, я не хочу вас обманывать.

– Например, сегодня вечером, если бы у вас не было коляски генерала, и если бы у меня была своя, я смог бы сопроводить вас к вам домой со всем почтением.

– Да что вы! У вас нет своей?

– Нет.

– В таком случае, это я должна вас отвезти; но, дорогой друг, это должно произойти очень естественным образом. Вы проводите меня до кареты, я спрошу у вас, где ваша, и, услышав, что у вас нет кареты, я предложу вам сесть в мою, и высажу вас у вашей гостиницы. Это займет лишь пару минут, но, в ожидании лучшего, это уже кое-что.

Я ответил ей лишь глазами, потому что радость окутала мне душу. После комедии подходит лакей и говорит, что ее карета у дверей. Мы выходим, она задает мне оговоренный вопрос и, услышав, что у меня нет кареты, она поступает еще лучше: она говорит, что направляется в отель генерала узнать, как он себя чувствует, и что если я хочу, она сможет затем проводить меня в мою гостиницу.

Божественный ум! Нужно было пересечь два раза старый город, плохо мощеный. Карета была закрытая. Мы делали, что могли, но это было почти ничего. Луна светила прямо на нас, и негодяй – кучер поворачивал время от времени голову. Мне было ужасно. Часовой сказал кучеру, что генерал не доступен для посещения. Она приказала ему ехать в мою гостиницу, и теперь луна была сзади нас. Нам было чуть лучше, но все же плохо, совсем плохо. Мерзавец в жизни не ездил столь быстро. Выходя, однако, я дал ему дукат. Я отправился спать, влюбленный до смерти, и в какой-то мере более несчастный, чем накануне. М-м Х поведала мне, что, доставляя мне счастье, сама была счастлива. Я решил оставаться в Кёльне, пока генерал не уедет.