Рукав Ориона - Мэй Джулиан - Страница 17

В своем желании спасти семейную корпорацию Ева преуменьшала значение увиденного нами на Кашне и тех сведений, что мы получили от романтической дамы Эмили Блейк Кенигсберг, бывшей любовницы Алистера Драммонда. Ее короткая история могла показаться выдумкой, но и я, и Матильда Грегуар видели доказательства собственным глазами.

Да что там, Ева сама была ходячим доказательством!

Вот что рассказала нам Кенигсберг.

Когда президент «Галафармы» положил свой алчный глаз на Шпору Персея, у него зародился куда более глобальный план, чем просто заполучить обратно прибыльную собственность, которую его предшественники так неблагоразумно оставили. Драммонд мечтал расширить области рынка за счет халуков; созвездие их планет представлялось ненасытным рынком сбыта не только наркотиков и биовеществ производства «Галафармы», но продукции «Бодаскона», «Шелтока», «Гомеруна» и «Карнелиана». Конечно, «Галафарма» с удовольствием станет посредником — не без прибыли для себя.

Все это началось с Эмили.

До встречи с ней Алистер, как и все остальные, был уверен, что халуки — безнадежно подлые и враждебные существа, которые страшно ненавидят более прогрессивное человечество. Эмили Кенигсберг — знаменитый ученый-академик, что не мешало ей оставаться наивным идеалистом, — проводила научные исследования инопланетян на Шпоре Персея. Она убедила своего любовника, что противостояние между людьми и халуками коренится в непонимании. К тому же инопланетяне попросту завидуют более удобным биологическим особенностям землян.

Эмили и Алистер придумали план действий, по которому удастся склонить халуков на свою сторону… и получить колоссальную прибыль для «Галафармы» и ее сторонников. Их не особенно волновало, что вести скрытые переговоры с инопланетянами абсолютно нелегально для неправительственного концерна, пусть даже члена Большой Семерки. Загонщики полагали, что СПЧ одобрит и оправдает их поступок постфактум, как только станет ясно, насколько прибыльно сотрудничество с халуками.

Крайне прибыльно — для Большого Бизнеса.

Заручившись поддержкой четырех других членов Большой Семерки («Всеядного» — гиганта производителя пищевых проектов не взяли в пай, потому что инопланетяне не жаловали человеческую еду, а президент «Макродура» отличался прямолинейным характером и ни за что не преступил бы моральных принципов), агенты Драммонда сделали соответствующее предложение халукским властям. В обмен на огромные партии ангексоктона, ангексептина и прочих трансактинидов «Галафарма» обещалась передать как минимум полторы тысячи планет из Шпоры Персея. Планеты перейдут под власть инопланетян сразу же после слияния «Галафармы» и «Оплота». А пока, в качестве залога дальнейшего успешного сотрудничества, Эмили с командой ученых помогали халукам в разработке сложного генетического проекта, призванного изменить их биологический цикл. Помощь людей ценилась очень высоко, но инопланетяне платили без колебаний.

Научное сотрудничество продолжалось уже около четырех лет; как и планировалось, остальные четыре концерна вступили в дело позже — как только Драммонд доказал реальную выгоду от торговли с халуками. «Бодаскон» обеспечивал их сверхсовременными космическими кораблями, чтобы инопланетяне могли осуществить массовую миграцию со своих родных планет. «Шелток» поставлял топливо для этих судов, генераторы энергии и оружие. «Гомерун» продавал промышленное оборудование и технику для улучшения индустриальной базы халуков, а «Карнелиан» — разнообразных роботов, точные механизмы связи и электронного контроля.

Эта подпольная система работала великолепно… пока не появился я со своей командой и не открутил главный винтик — то есть не уничтожил научную базу на планете Кашне. Эмили Кенигсберг погибла, пытаясь спастись от подземного взрыва, а вместе с ней нашли свой конец и генетические исследования, которые являлись существенной частью договора между людьми и халуками.

Конечно, Драммонд со товарищи изо всех сил постарались исправить положение, но, судя по всему, никто из этих шишек Большого Бизнеса не подозревал, что у инопланетян могут быть другие планы, кроме изменения собственной физиологии и развития науки.

Мои подозрения об истинной сути этой операции все усиливались. Но поскольку никто из власть имущих не желал прислушиваться к моим доводам, я решил вернуться к беспечальной жизни изгоя и лишь иногда ныл по поводу грядущего конца света.

И из-за постоянных депрессий я чуть было не позволил ему случиться.

Впрочем, у меня еще есть немного времени.

«Отмороженная» осторожно пробиралась между рифами Бровки; в штормовой пелене света на побережье практически не было видно. Мне не хотелось бросать якорь прямо в заливе — на случай, если Кофи по-прежнему на борту своей лодки. Он мог решить провести ненастный вечер в компании приятелей в задней части магазина, где Билли Малхолланд держал маленькую закусочную, предлагавшую посетителям алкогольные напитки, кофе и простую еду.

Я пришвартовал «Отмороженную» за бухточкой, на которой стоит мой дом, и добрался до берега на надувной лодке. Мой дождевик являл собой настоящий склад необходимых предметов на все случаи жизни, во внутреннем кармане прятался нож. Ветер завывал, как некормленый лев, волны жадно лизали берег, практически добираясь до моего крыльца, но, несмотря на всю свирепость, не представляли реальной опасности. Как и все строения на острове, лачужка стояла на высоких сваях и противостояла любым погодным условиям. Добравшись до верхушки скального хребта, разделявшего наши с Кофи участки, я заметил тусклый блеск, пробивающийся сквозь заросли пальм, и удовлетворенно хрюкнул: всегда приятно заглянуть к старому другу домой.

Шторм вокруг так грохотал, что не приходилось заботиться об излишних предосторожностях, и я спокойно подобрался прямо к порогу и осмотрелся. Ступени опасно покосились и могли заскрипеть в самый неподходящий момент; окна, выходящие на море, закрывали ставни. Я обошел домик вокруг и заглянул внутрь: мой приятель сидел в кресле перед ящиком и расслаблялся. В комнатной печке уютно горел огонь, с крыши текла вода и падала в подставленное ведро — видимо, Кофи так и не дочинил крышу, хотя мы с ним угробили на это целый день. В одной руке он сжимал стакан, в другой — бутылку и, не отрываясь, смотрел на экран, где резвые дамочки занимались непотребными делами.

Я прокрался к входной двери и громко постучал, заорав при этом сдавленным хриплым голосом:

— Кофи, открой, это Мимо! Помоги мне, черт подери!

Дверь резко распахнулась. Я стоял в некотором отдалении, покачиваясь из стороны в сторону, опустив скрытое капюшоном лицо.

— Что за черт? — любезно поинтересовался Кофи.

— Помоги, друг, — промычал я и подался назад.

Он вышел из дверного проема, а я мгновенно рванулся вперед и хорошенько врезал ему кулаком в челюсть. После такого удара обычный парень рухнул бы на пол, как мешок с песком (любой секретарь-растратчик неделю бы валялся в коме!), но Кофи Резерфорд только слегка покачнулся, зарычал и попытался схватить меня в свои медвежьи объятия. Пришлось нанести серьезный ущерб его возможному потомству; он скривился, но не остался в долгу — уже через секунду под моим левым глазом красовался фингал.

Мы крутились друг против друга и наконец вместе рухнули на пол. Катаясь по деревянным доскам, каждый из нас не решался выпустить противника. Наконец Кофи схватил меня за уши и ударил пару раз головой о пол. В ответ я сломал ему палец. Он зарычал от боли, но тем не менее сжал мою шею локтем; я развернул голову, чтобы не задохнуться, и вцепился ногтями ему в лицо, одновременно проводя удар по ногам. Мы снова грохнулись на пол и покатились, разрушая на своем пути полусгнившие стойки. Оказавшись на краю, рухнули вниз и, пролетев метра два, приземлились на мокрый песок, твердый и жесткий, словно бетон.

Я свалился прямо на Кофи, что, конечно, смягчило удар, но все равно на пару мгновений отрубился. Он застонал и остался лежать неподвижно. Через пару минут Кофи очнулся и пошевелился, бормоча: «О черт, черт, черт».