Сафари для победителей - Каменистый Артем - Страница 34

Императорскую десятину сменили на восьмипроцентную военную подать. Итого: выгода для ткачей составила два процента.

Негусто, но хоть что-то.

Недолго им довелось радоваться скромному увеличению личных доходов. Король посчитал, что семейства лордов страдают от войны больше простолюдинов — офицеры ведь служили до глубокой старости, а рекруты не более пятнадцати лет. Для обеспечения офицерского состава ввели подушную подать, причем лордам, в чьих семьях имелись военнослужащие, дозволялось оставлять ее в семейной казне.

Ткачи затянули пояса потуже и стали вспоминать времена императорской десятины с некоторой долей симпатии.

Но это было лишь началом того, что привело семью Шарка и множество других семей к краху.

Появились машины.

Нет, не те боевые машины, что сокрушили военную мощь северных владык бронированными кулаками танковых атак. И не испускающие пар котлы, колесящие по деревянным рельсам. Тогда, на заре того, что Энжер называл «молниеносным прогрессом» или «промышленной революцией», ничего подобного еще не было.

Первую машину в край ткачей привез молодой лорд Маррвел. Как и все юнцы, он с идиотским восторгом относился к новшествам иномирянина и стал первым вестником беды.

Машина работала от водяного колеса. Она не испускала клубов пара и вообще не выглядела угрожающе. Никто не понял, чем она угрожает, иначе бы ее разбили в щепки сразу, не дав собрать.

Машина сучила нитки.

Казалось бы, чего тут такого — подумаешь, скрипучий механизм переплетает шерстинки. Ничего здесь сложного нет — бабский труд, доступный любой деревенской дуре. Решил молодой лорд с деревянными шестеренками побаловаться — пусть балуется.

Маррвел начал скупать шерсть, предлагая цену чуть большую, чем у семейств ткачей. При этом не нужно было днями торчать на ярмарке в ожидании покупателя — расплачивались сразу и честно.

Молодой лорд в первый год скупил две трети всей шерсти края, переведя ее в пряжу. При этом у него работало не тысячи прядильщиц и прядильщиков, а всего лишь несколько десятков. Всю работу выполняли теперь уже две прядильные машины, при этом они не требовали еды и платы — с треском и перестуком выдавали километры качественной пряжи.

Серебро, ранее идущее в крестьянский карман, полилось в казну молодого лорда. Поначалу ударило лишь по карманам тех, кто жил с пряжи, но на следующий год дошла очередь и до ткачей.

Новая машина Маррвела уже не сучила ниток — она ткала сукно. К концу года таких машин у него стало пять, и они проглотили девять десятых всей шерсти, что произвел край.

На следующий год отцу Шарка стало нелегко прокормить семью, после чего два его сына были схвачены охраной при попытке поджога мануфактуры Маррвела и угодили на гибельные железные рудники Аниболиса.

Старший сгорел там через два года от дурной руды, а Шарк вышел через шесть и, затянув пояс потуже, набросив на плечи латаный-перелатаный плащ, пришел наниматься на фабрику Маррвела.

К этому моменту лорд (уже не столь молодой) механизировал все, за одним исключением: он, несмотря на все старания, не сумел механизировать овец и пастухов. Машины чесали шерсть, очищали, красили, сучили пряжу и ткали сукно, но научиться есть траву и обрастать шерстью так и не смогли.

Те счастливчики, которым удалось наняться на одну из трех мануфактур Маррвела, занимались обслуживанием механизмов. Машинам не требовались тысячи человеческих рук — вместо рук работали вода и пар. Большая часть населения края оказалась без средств к существованию. Здесь остались только фабрики и бесконечные пастбища. Овцам не нужны лишние пастухи, а машинам не нужна лишняя обслуга.

Некоторые до последнего пытались цепляться за свои жалкие наделы, надеясь выжить с этих огородов, окруженных пастбищами. Таких выдавливали беспощадно — травили колодцы во дворах, запускали овец на поля, избивали в темных переулках руками нанятых бродяг. Другие пытались разводить овец самостоятельно, но их быстро убеждали отказаться от такой затеи — все частные пастбища одно за другим прибирал к рукам лорд Маррвел или один из аристократов помельче, немедленно огораживая свои новые территории. Трудно разводить овец, не имея возможности подойти к водопою, а еще труднее, если, попив водички, они вдруг дружно умирают.

Обнищавшие люди перебирались в города, где, поселившись в рабочем бараке, по двенадцать — шестнадцать часов в день стояли у рычагов бездушных и беспощадных машин. Рисковые подавались в переселенцы — перебирались на опасные земли Аниболиса отбивать землю у вороватых и опасных раттаков. Мужчины массово записывались на армейскую каторгу — нескончаемая война требовала много жертв.

За несколько лет край обезлюдел — лишь бесчисленные отары овец, обнищавшие работяги и свежие могилы тех, кто не пережил нашествия «молниеносного прогресса».

Раньше, до Энжера, остров Шарка ежегодно отдавал жрецам Темного одного юношу и одну девушку — традиционная жертва. И выплачивал десятину от всех доходов.

Прогресс сожрал тысячи жизней и превратил простых трудяг в нищих.

В краю ткачей резко упал сбор подушной подати — не с кого стало брать. Но Маррвела это не огорчило — доход от мануфактур многократно перекрывал потери. Несколько лендлордов, прибравших к рукам все пастбища, тоже ничуть не жаловались на уменьшение населения. Дворяне, не успевшие нахапать побольше пастбищ, без дела не остались — перебрались в города, на королевскую службу. Стремительно развивающаяся страна нуждалась в чиновниках и офицерах.

Шарка на мануфактуру не взяли. Желающих и без него хватало — управляющему не хотелось допускать к машинам несостоявшегося саботажника.

С каторги Шарк вернулся другим человеком. И этот новый человек относился к законам не столь уважительно, как старый. А еще точнее — он ненавидел законы, позволившие его безнаказанно ограбить.

Раз закон бессилен, то надо брать дело в свои руки.

Шарк сколотил ватагу из таких же отчаянных парней, как сам, и понеслось. Горели усадьбы лендлордов, вырезались овечьи отары, на мануфактурах пришлось увеличить число охранников из-за постоянных угроз диверсий. Маррвел вызвал из города роту солдат, и те сумели прижать разбойников, ополовинив шайку, но уже через месяц она разрослась вдвое больше прежнего.

Тех, кому нечего было терять, сейчас хватало, и многие из них были не прочь пойти под руку Шарка. А те, кто не готов был к такому, охотно предоставляли бунтовщикам убежище.

Растолстевший Маррвел трясся в окружении охраны и слуг, опасаясь налета на свой родовой замок. Он ежедневно требовал прислать солдат, но город отмалчивался: вся армия на войне, а «шарков» на острове развелось слишком много. Жалкому гарнизону везде не поспеть.

Но беда к Маррвелу подкралась не со стороны Шарка.

Беду принесла машина.

Лопнувшая доска станины толкнула в бедро подростка — потеряв равновесие, он неудачно взмахнул рукой. Миг — и кисть попала меж шестеренок, еще миг — и мальчуган остался калекой.

Мастер, услышав крик и заметив, что машина остановилась, прибежал на место происшествия одним из первых. Он не стал разбираться в случившемся, тут же обрушившись с криком на пострадавшего паренька, обвиняя его в порче машины. Это была его первая ошибка. Вторая ошибка — он осмелился замахнуться, с явным намерением отвесить покалеченному оплеуху. Третья ошибка — он не обратил внимания на то, что среди рабочих, хлопотавших над подростком, были его мать и два старших брата. Ну а четвертая — слишком близко стоял к другой машине, продолжавшей работать. Мастер просто дорожил своим местом — ему тоже надо было кормить семью, а без работы это невозможно. Вот и перестарался…

Крики мастера, перемалываемого равнодушными шестернями, еще не успели затихнуть, как к ним присоединился целый хор — под сукновальный пресс отправился второй мастер, в топку паровой машины угодили два стражника, третьего повесили в воротах. Остальные, осознав, что пятисотенную толпу разъяренных пролетариев им не удержать, побросали свои примитивные мушкеты и резво разбежались кто куда. Благодаря этому толпа без помех разорвала в клочья управляющего, выбравшегося на крыльцо конторы посмотреть на источник шума, после чего весь полученный материал отправила в утробу прядильной машины.