Домой, во Тьму - Мякшин Антон - Страница 34

Длинной вереницей шли через лес люди. Одеты они были как попало – кто в изодранном камзоле, кто в куртке из звериной шкуры, а кто и в хламиде богомольца. Но у каждого на шапке или в волосах алело красное петушиное перо. Топорик затаил дыхание. Вот они, Братья Красной Свободы! Приспешники бунтовщика и безбожника-еретика графа Пелипа! Но разве он стоит не дальше на севере?

Топорик насчитал тринадцать человек. Чертова дюжина. У двоих аркебузы, пороховые рожки и сумки с пулями на поясе, у одного тяжелый арбалет со стрелами за спиной, у остальных – кривые длинные ножи и маленькие охотничьи луки. Только у шедшего последним не было никакого оружия.

Этот безоружный, замыкавший шествие, был похож на пастушьего пса, направлявшего овечье стадо. Нет, не на пса… На волка. Голый по пояс, в одних только коротких кожаных штанах и босиком, густо заросший от макушки до паха черным курчавым волосом, он шел, сильно раскачиваясь и сутулясь, почти касаясь земли уродливо мускулистыми, непомерно длинными руками. Из-под мохнатых бровей сверкали крупные глаза, розовые, как у альбиноса.

Поравнявшись с укрытием Топорика, полуголый вдруг остановился. Борода его задвигалась, блеснули белые зубы. Полуголый совсем опустился на четвереньки, и это вышло у него так естественно, что Янас даже не удивился и не испугался. Человек быстро-быстро задышал, вдыхая через нос, выдыхая через рот – при этом мелко тряся кудлатой головой, как делают животные, почуявшие заинтересовавший их запах.

Вот это было уже страшно. Двенадцать Братьев сбились кучей и притихли. Полуголый, как был – на четвереньках – двинулся прямо к Топорику, но тут издалека долетел истошный вопль. Янас узнал, кто кричал, – проповедник, отец Матей.

Полуголый тут же поднялся и с коротким рыком указал мощной рукой точно в том направлении, откуда пришел Янас. Братья снова выстроились в затылок друг другу и споро зашагали, почти мгновенно скрывшись в лесных зарослях.

Топорик сглотнул и позволил себе шевельнуть затекшими ногами. Полуголый, пристроившийся в хвост веренице, тут же обернулся, скользнул влево-вправо розовыми своими глазищами, наморщил нос… Но возвращаться не стал. Побежал следом за другими двенадцатью.

Янасу пришлось приложить все свои силы, чтобы выждать хотя бы минуту, не сорваться с места немедленно после того, как шествие скрылось за деревьями. Выждав, он рванулся, не разбирая дороги, и бежал до тех пор пока не наткнулся на узкую извилистую тропинку.

Сейчас он уже проклинал себя за то, что решился сбежать. Что происходит в этом лесу?!

Тропинка оказалась короткой. Попетляв между деревьями, она вдруг резко пошла вверх… И исчезла. Топорик взобрался по крутому косогору – деревья здесь росли реже, и в солнечных просветах мальчик ощущал себя голым и беззащитным.

По ту сторону косогора он внезапно наткнулся на косо вросшую в склон землянку под корнями громадного дуба. Стремление спрятаться сразу четко оформилось в сознании. Задыхаясь, он подбежал к лазу, прикрытому недавно срубленными зелеными ветвями, и остановился. Землянку окружал неглубокий ров шириной в половину ладони, засыпанный крупной солью. Крыша землянки приходилась мальчику по грудь. На крыше темнела дыра, должно быть предназначенная для дымохода, но пахло из дыры не дымом, а гнилью.

Мальчик огляделся. Темное пятно метнулось в углу его зрения. Кто-то с нечеловеческой ловкостью быстро передвигался по дальним деревьям, прыгая с ветви на ветвь.

Он исчез слишком быстро, и мальчик не смог его рассмотреть.

Внизу, под косогором, шумно затрещал кустарник. Топорик успел заметить красные перья, колыхавшиеся над листвой, и больше не колебался. Он раздвинул ветви и нырнул в лаз.

Гнилая вонь оглушила его.

Остановившись посреди темноты, он долго моргал, пытаясь протолкнуть в легкие зараженный смрадом воздух. У него получилось это прежде, чем желание выпрыгнуть наружу стало непереносимым. Тогда же он пообвыкшимися в темноте глазами увидел старика, завернутого в плащ из лисьих шкур. Свалявшиеся грязно-серые лохмы бороды и волос ниспадали на рыжий мех воротника. В углу землянки громоздилась бесформенная куча шкур, источавшая гнилой смрад.

Старик, сложив руки на коленях, сидел прямо на земляном полу и спокойно смотрел на Топорика. Впрочем, сказать «смотрел» было бы неправильно. Глаза старика, закрытые бельмами, оставались неподвижны и слепы.

– Мир… дому сему… – выговорил Топорик, сам удивившись, как странно прозвучали его слова в этой вонючей норе.

– Мир и тебе, незнакомец, если ты честный христианин, – ответил старик голосом надтреснутым и будто отсыревшим, как у человека, не привыкшего часто и помногу говорить.

– Спаситель наш Иисус Христос да пребудет с тобой, – успокоил его мальчик. – Там… – Он указал на закрытый ветвями лаз и спохватился, что старик его жеста не увидит. – В лесу… там… их так много, и они…

– Что бы ни случилось, – ровно проговорил старик, – нам остается лишь уповать на милость Божию, денно и нощно молиться о спасении заблудших душ. Благодать Божия бесконечна.

«Отшельник», – понял Янас.

– А теперь уходи, добрый человек, – сказал старик, чуть кивнув, – я дал обет Господу бежать от общения с миром, все свое время посвящая бдению в молитвах.

Топорик попятился к выходу, но снаружи донесся до него командный выкрик. И очень близко зашуршали, затрещали ломаемые ветви кустарника. Старик дрогнул. И мальчику показалось, что смрадная куча в углу слегка шевельнулась.

– Баска! – отрывисто сказал вдруг старик.

Куча раздвинулась, открыв бледное лицо с темными, почти синими губами.

– Сюда, мальчик! Прячься.

Янаса замутило при мысли о том, чтобы хоть на шаг приблизиться к шкурам.

– Скорее! – простонал тот, под шкурами. – Красные не любят шутить… Сам погибнешь и меня погубишь… Скорее!

Янас, обогнув старика, сделал несколько шагов вперед. Под шкурами запах был такой сильный, что обжигало изнутри нос. Тяжелые, сырые, невыделанные шкуры, с внутренней стороны покрытые ошметьями мяса, давно начавшего разлагаться, давили сильнее могильной земли. Топорик, прижимая к груди завернутый в плащ мешок, судорожно закашлялся – и горячая рука закрыла ему рот.

Снаружи доносились гулкие звуки. Кто-то что-то говорил, затем послышался быстрый шорох, несколько тупых ударов… затем жалобно вскрикнул отшельник. Две последующие минуты прошли в тишине. Больше Янас выдержать не мог.

Оттолкнув руку, он вывалился из-под шкур. Его вырвало несколько раз подряд. Отирая губы, он вскинул голову и увидел старика, медленно поднимавшегося с земляного пола. Он помог старику усесться.

– Голос у тебя молодой, – глухо сказал старик и плюнул кровью, – а руки сильные… Выгляни-ка…

Ветви, закрывавшие вход, были развалены. Топорик высунулся по плечи на чистый воздух, глубоко дыша, осмотрелся. Рядом никого не было. Внизу, довольно далеко, шагах в трехстах, раздался громкий древесный треск, с шумом взметнулась птичья стая. Топорик поспешно нырнул обратно в землянку.

– Ушли, – сказал он, а старик снова позвал:

– Баска!

Зашелестели шкуры. К старику выполз человек, худощавый и длинноногий, в одном исподнем, донельзя испачканном в грязи и крови. Правая рука его была обмотана тряпкой – от локтя до самых пальцев; пропитанные кровью повязки утолщали обе ноги ниже колена. Глубокие окровавленные ссадины виднелись в разодранной до живота рубахе. Шапка черных курчавых волос свалялась птичьим разоренным гнездом, в обоих ушах подрагивали крупные медные кольца. Горбоносое бледное лицо было искажено гримасой боли и смертельной усталости.

– Попить… – попросил горбоносый Баска. – Ради бога, попить…

Топорик порылся в мешке, протянул ему вывезенную с заставы Балбрака маленькую фляжку из рыбьего пузыря. Баска опорожнил фляжку двумя длинными глотками, перевел дыхание и посмотрел на мальчика.

– Посиди у входа, – сказал он. – А я подышу. Не могу больше под этими шкурами… выворачивает всего…

– Они вернутся? – испугался Топорик.