Цезарь - Дюма Александр - Страница 51

Октавий, которым они, похоже, пока не хотели заниматься, увидел, что его генерал окружен, и бросил клич своим людям, чтобы те, кто пожелают сами, шли вместе с ним к нему на помощь.

Сначала пятьсот человек, а потом и остальные четыре с половиной тысячи сошли с горы, как железная лавина, пробили ряды парфян и соединились с Крассом.

И тогда, объединившись со своими товарищами, они поместили его в центре, окружили его со всех сторон своими телами, прикрыли его своими щитами и гордо крикнули врагу:

– Теперь стреляйте, сколько захотите! ни одна стрела не достанет нашего генерала, пока все мы не падем вокруг него и прежде него.

И все вместе, тесно прижавшись друг к другу, они начали подвижной и почти непроницаемой из-за щитов массой отступать к Синнакам.

Сурена с тревогой заметил, что вокруг Красса остались практически только солдаты тяжелой пехоты, со щитами; наибольшая легковооруженная часть армии, не имевшая этого защитного оружия, была перебита; а щиты, хоть и не могли защитить от ударов чудовищных стрел, все-таки ослабляли их силу. Скучившись таким образом, римляне являли собой как бы гигантскую черепаху с железным панцирем, которая хоть и медленно, но все же двигалась, шаг за шагом приближаясь к горной цепи. Он понял, что как только он подступит к этим горам, его основная сила, конница, окажется бесполезной; он видел, что боевой пыл его парфян развеивается, и у него не было ни малейшего сомнения, что когда опустится ночь, римлянам удастся покинуть равнину, и они будут спасены.

И тогда варвар снова прибегнул к хитрости, которая всегда удавалась ему так же хорошо, как и действие силой.

Парфяне умышленно позволили сбежать нескольким пленникам, всячески притворяясь, что они преследуют их и стреляют в их сторону.

Перед этим парфяне по приказу своего предводителя говорили в присутствии этих пленников, что римляне ошибались, когда думали, что царь Ород хочет вести с ними войну на уничтожение; что напротив, ничто не было бы для него так почетно, чем дружба и союз с римлянами, если бы он только мог поверить в эту дружбу и союз, и что если Красс и Кассий добровольно сдадутся, с ними, разумеется, будут обращаться гуманно.

Итак, пленники спаслись, и сумели, убежав от тех, кто гнались за ними и пускали в них стрелы, присоединиться к своим товарищам, с которыми они поделились всем тем, что слышали. Их велели привести к Крассу, и они повторили ему сказку, сочиненную суреной.

А тот, следя за ними взглядом, увидел, как они достигли расположения римлян, и, заметив движение, которое началось с их прибытием, остановил наступление.

Затем он ослабил тетиву своего лука и двинулся спокойным шагом в сопровождении старших своих офицеров в сторону Красса, протягивая к нему руку и приглашая его встретиться с ним. Солдаты, завидев эти миролюбивые демонстрации, притихли, и услышали голос вражеского генерала, который говорил:

– Римляне, царь заставил вас испытать его мужество и мощь против его воли, и потому лишь, что вы пришли искать его в самую глубь его государства; и теперь он желает доказать вам свое милосердие и кротость, отпустив вас целыми и невредимыми.

Поскольку эти слова были в полном согласии с тем, что рассказывали пленники, римляне встретили их с большой радостью.

Но Красс качал головой и не хотел снова доверяться парфянам. До сих пор любые переговоры с ними таили в себе какую-нибудь ловушку и какую-нибудь ложь, и он не видел ни одной причины, по которой парфяне могли бы так неожиданно и так невероятно изменить свое поведение.

Тогда он созвал на совещание своих офицеров, высказываясь за то, чтобы отказаться от этого предложения, каким бы соблазнительным оно ни казалось, а главное, за то, чтобы, не теряя ни минуты, начать отступать в горы, как вдруг громкие крики его солдат прервали это совещание.

Они тоже собрали свой совет и решили, что их главнокомандующий должен пойти к сурене, как сурена пришел к нему, и принять все предложения, которые были ему сделаны. Красс хотел воспротивиться их желанию; но это уже было больше, чем желание, это была воля. Крики и брань начали прорываться наружу и взвились над озлобленной толпой.

Красс был предатель, Красс был трус; он отдавал их врагу, с которым сам не смел даже пойти поговорить, когда этот враг явился к нему безоружным.

Римский полководец настаивал, прося их подождать только один день и обещая им, что уже завтра они будут в безопасности в горах.

Но эти отчаявшиеся люди дошли до предела своих сил и терпения; они не хотели ничего слышать. Они стучали и гремели своим оружием, чтобы заглушить его слова, переходили от брани к угрозам и кричали – те же самые люди, которые только что сказали, что враг доберется до их генерала только тогда, когда все они умрут за него, – кричали, что если Красс не спустится к сурене, они схватят его и отдадут ему сами.

Луч надежды на спасение ослепил их и лишил разума. Наконец, Красс сказал, что он готов сделать то, что требует от него армия; но прежде чем зашагать в сторону парфян, он громко обратился к своим воинам:

– Октавий, – сказал он, – Петроний, и все вы, командиры, присутствующие здесь, вы свидетели того, что я уступаю принуждению; но если вам удастся избежать этой опасности, забудьте, как обошлись со мной мои собственные солдаты, и скажите всем, что Красс погиб из-за вероломства своих врагов, а не из-за предательства своих соотечественников.

И сказав эти слова, Красс начал в одиночку спускаться с холма. Тогда Октавий и Петроний устыдились того, что их генерал подвергает себя опасности в одиночку, и последовали за ним. Ликторы Красса, рассудив, что их долг – никогда не покидать своего повелителя, тоже догнали и окружили его. Но Красс отослал их обратно.

– Если я иду вести переговоры, меня одного достаточно для переговоров; если я иду умирать, смерти тоже достаточно меня одного.

Вместе с ними он хотел отослать и Октавия с Петронием; но те наотрез отказались покинуть его, так же как и еще пять или шесть преданных римлян, которые пожелали разделить судьбу своего полководца, какой бы она ни была.

Так они двинулись втроем в направлении неприятельского отряда, который поджидал их. В нескольких шагах позади, держалась их небольшая свита.

Первыми, кто вышли навстречу Крассу и кто обратились к нему с речью, были два грека-полукровки; как если бы со времен Синона во всяком предательстве должен был быть замешан грек.

Узнав Красса, они соскочили со своих коней, низко поклонились и обратились к нему по-гречески, предлагая послать вперед несколько человек, чтобы удостовериться, что сурена вышел к нему без оружия.

– Если бы я дорожил своей жизнью, – ответил Красс на том же языке, – я бы не вручил ее в ваши руки.

Однако он остановился на миг и послал вперед себя двух братьев Росциев, чтобы те узнали, сколько их будет на встрече, и о чем они будут вести переговоры.

Сурена начал с того, что задержал обоих братьев; затем он со своими офицерами быстро пересек расстояние, которое отделяло его от Красса:

– Как же так! – сказал он, – мы все верхом, а римский полководец идет пешком! коня! скорее коня!

– Не стоит, – ответил Красс. – Поскольку мы заключили договор, мы можем обсудить его условия прямо здесь.

Но сурена возразил:

– Вне всякого сомнения, – сказал он, – с этой минуты между нами действует договор; однако ничего еще не подписано, а вы, – добавил он со скверной улыбкой, – вы, римляне, быстро забываете о всяком договоре, если он не скреплен вашей печатью.

Затем он протянул Крассу руку. Тот подал руку сурене, приказав при этом тем, кто сопровождали его, привести ему коня.

– Зачем ты просишь свою лошадь? – спросил сурена; – не думаешь ли ты, что у нас недостаток лошадей?… Смотри, вот конь, которого дает тебе царь.

И он указал на великолепного коня в роскошном золоченом убранстве.

В тот же миг, прежде, чем Красс попытался сопротивляться, конюшие подхватили его, усадили в седло и начали стегать лошадь по бокам, чтобы ускорить ее шаг. Было очевидно, что случилось предательство, и что Красса хотели похитить.