Цезарь - Дюма Александр - Страница 49

– Красс, – крикнул ему тот, – твой сын и его люди погибнут, если ты сейчас же не пошлешь им помощь.

И едва всадник произнес эти слова, он рухнул с лошади, как если бы всех его сил хватило только на то, чтобы прискакать сюда и передать эту весть. Красс на миг замешкался в нерешительности; но потом чувства взяли над ним верх, и он приказал армии поворачивать и шагать на помощь к его сыну.

Но не успели они пройти в указанном направлении и ста шагов, как со всех сторон снова раздались крики, и одновременно возобновилось ужасающее рокотание парфянских тамтамов. Римляне остановились, ожидая нового сражения. Парфяне показались вновь.

Они по-прежнему растягивались вокруг римлян кольцом, но одна плотная группа отделилась и поскакала прямо на них.

Впереди этой группы ехал человек, неся на острие копья человеческую голову, и кричал:

– Каких имеет родителей и к какому роду принадлежит тот, чью голову вы видите? Говорят, что его отца зовут Красс; но мы совершенно этому не верим: невозможно, чтобы такой благородный и доблестный юноша, как тот, кому принадлежала эта голова, был сыном такого трусливого и бессердечного отца.

Римляне разглядели их страшный трофей и узнали в нем голову Публия. Но никто не ответил парфянам; только Красс горестно вскрикнул и спрятал лицо за своим щитом. В тот день римляне видели много ужасного; но ничто не показалось им тягостнее этого зрелища.

Самые мужественные сердца затрепетали; самые закаленные души изнемогли от боли; такая слабость поразила римлян, что среди них убитый горем отец первым вновь обрел душевную силу.

Он решительно оглянулся вокруг. И увидев, что все сражены этой бедой еще сильнее, чем страхом:

– Римляне, – вскричал он, – эта мука только моя! Удача и слава Рима заключена в вас; так поднимите же голову!.. Пока вы живы, Рим не побежден; если вы испытываете сострадание к отцу, который потерял свое дорогое дитя, своего сына, который успел прославиться среди вас своей отвагой и мужеством, смените вашу жалость на гнев, и обратите этот гнев против врага! Не давайте случившемуся сломить вас; те, кто желают совершить великие дела, должны пройти через великие испытания. Такую же цену заплатил Лукулл за победу над Тиграном, и такую же кровь пролил Сципион, разбив Антиоха. Наши предки потеряли на Сицилии тысячу кораблей, и лишились в Италии многих преторов и полководцев; но разве, в конце концов, они не одерживали верх над всеми, кто сначала побеждал их?… И поверьте, что не из-за одной только благосклонности удачи, но благодаря непоколебимой стойкости и отваге, с какими они встречали все великие несчастья и бедствия, римляне достигли той мощи, которую они имеют сегодня. – Вперед, солдаты! – сказал он, – кричите боевой клич! докажем этим варварам, что мы по-прежнему римляне, повелители мира!

И он первым издал боевой клич.

Но ему ответило лишь слабое эхо, нестройное, разрозненное, беспомощное. Парфяне же, напротив, отозвались кличем звучным, грозным, полным силы. Вскоре они перешли к действию.

Парфянская конница рассыпалась на обе стороны, охватила армию с флангов, и снова начала поливать римлян дождем смертоносных стрел, которые уже так дорого обошлись им, в то время как первый ряд неприятеля, вооруженный копьями, сгонял их на небольшое пространство.

Но, по крайней мере, этих копейщиков можно было достать.

Несколько римских солдат, чтобы побыстрее покончить с агонией, бросались на них, и умирали тогда ужасной, но быстрой смертью.

Широкие наконечники копий пробивали тело человека насквозь, и даже пригвождали его к телу лошади. Бывали и такие свирепые удары, что они протыкали сразу двоих солдат. Бой продолжался до самой ночи. Римлян было около тридцати тысяч: требовалось время, чтобы перебить их.

Наконец парфяне отступили, крича:

– Красс, Красс, мы даем тебе эту ночь, чтобы ты оплакал своего сына, и если ночь даст тебе добрый совет, завтра ты согласишься добровольно предстать перед Ородом, вместо того, чтобы дожидаться, пока тебя притащат к нему силой.

После чего они поставили свои палатки рядом с палатками римлян, будто для того, чтобы стеречь своих пленников и отнять у них всякую надежду на побег. В лагере парфян всю ночь звучала музыка: у них был праздник.

В лагере римлян ночь была темной и тихой. Никто не занимался погребением павших, никто не перевязывал ран живых. Эти раны, они знали, были неисцелимы. Никто не думал о других, каждый оплакивал свою долю.

И в самом деле, избежать смерти казалось невозможным, чтобы они ни сделали: останутся ли они дожидаться дня, или попытаются бежать ночью через бескрайние равнины, конец их ждет один. Да и если они решатся бежать, что делать с ранеными? Нести их с собой значило сделать бегство невозможным; оставить их значило сделать его тем более невозможным, потому что когда они увидят, что их бросают, их крики и проклятья выдадут их бегство врагу.

Красс был причиной всех этих бед; и однако же каждый хотел видеть его и слышать его голос: все надеялись, что верховная власть, которая должна быть и верховным разумом, прольет хоть какой-нибудь лучик надежды.

Но он забился в темный угол своей палатки, улегся лицом в землю и покрыл голову, походя на изваяние самого Поражения.

Только из-за того, что в Республике впереди него было два человека, Помпей и Цезарь, ему казалось, что он ничего не добился в жизни! И теперь из-за своего неудовлетворенного честолюбия он только что погубил тысячи людей; эта война, вместо того, чтобы сделать его первым среди сограждан по славе, сделала его первым по несчастью.

Два его легата, Октавий и Кассий, сделали все, что могли, чтобы вернуть Крассу присутствие духа; но, видя, что это напрасный труд, они решили действовать без него.

Они собрали центурионов и командиров отрядов; они спросили мнение каждого, и большинство из них высказалось за то, чтобы немедленно и без шума снять лагерь и отступить.

Если верно сориентироваться, отсюда было не более пяти часов ходу до Карр.

Одному из командиров конницы, по имени Игнатий, было поручено разведать местность с тремя сотнями всадников; он знал дорогу и отвечал за то, чтобы армия, если она последует за ним, не сбилась с верного пути. Он и его люди вскочили на лошадей и покинули лагерь.

Но случилось то, что и предвидели: раненые обнаружили, что их оставляют на произвол судьбы; они закричали, и их вопли тут же внесли сумятицу в ряды тех, кто был цел и невредим.

Ехавшие впереди, заслышав эти крики, вообразили, что парфяне вторглись в лагерь римлян и теперь преследуют их. Игнатий и три сотни его людей пустили лошадей в галоп.

К полуночи они прибыли к Каррам.

Но их страх был так велик, что даже городские стены не показались им достаточно надежным укрытием. Они лишь проскакали вдоль городской стены, крича часовым:

– Скажите Копонию, вашему командиру, что между Крассом и парфянами идет большое сражение.

И не сказав больше ни слова, они продолжили свой путь, достигли моста, и оставили реку между собой и неприятелем.

Копонию доложили о том, что случилось, и передали ему слова, которые бросили, казалось, не люди, а пролетавшие мимо духи ночи. Тогда он понял, что сообщение оставили те, кто спасался бегством.

После этого он приказал своему войску взять в руки оружие, велел открыть ворота и выступил из города на расстояние примерно в один лье в ту сторону, откуда, по его предположениям, должны будут возвращаться остатки армии Красса в случае поражения.

Глава 43

Парфяне заметили отступление римлян; и, однако же, они не стали их преследовать. Варварам вообще свойственно это уважение к ночи, или, быть может, страх перед потемками. Казаки долгое время не осмеливались препятствовать нашим ночным переходам во время отступления из России; лишь утром они находили наши следы на снегу и пускались по ним в погоню. Так же было и с Крассом.

Едва рассвело, парфяне вошли в лагерь и перебили около четырех тысяч раненых, которых римляне не смогли унести с собой.