Цезарь - Дюма Александр - Страница 108

После этого Цезарь поднялся по ступенькам портика и оказался в помещении, где в тот день проходило собрание.

Он прямо пошел к креслу, которое было приготовлено для него.

В этот момент, как было условленно, Требоний увлек Антония вон из зала заседаний, чтобы лишить Цезаря его помощи, если вдруг завяжется борьба, и там он надолго занял его разговором, который, как он точно знал, заинтересует его.

Все это время, – странное дело! – Кассий, хотя и принадлежал к секте Эпикура, то есть не верил в иную жизнь, пристально смотрел на статую Помпея, словно призывая его содействовать успеху задуманного предприятия.

Тогда подошел Туллий Цимбер. – Об этом тоже было уговорено. – Туллий Цимбер должен был подойти и попросить Цезаря об отзыве из ссылки его брата, который был изгнан из Рима. Он начал свою речь.

Все заговорщики тут же обступили Цезаря, как если бы их всех волновала судьба изгнанника, и они хотели присоединить свои мольбы к словам просителя. Цезарь отказал их просьбе. Это стало поводом еще сильнее потеснить его, так как все простирали к нему руки. Но он отверг их настойчивость:

– Зачем вы надоедаете мне просьбами об этом человеке? – сказал он. – Я уже решил, что он не вернется в Рим.

И он сел, стараясь отстраниться от толпы, которая наседала на него.

Едва он сел, Туллий схватил его тогу двумя руками и стащил с его плеча, обнажив его.

– Это насилие! – вскричал Цезарь.

Это был сигнал к нападению. Каска, который стоял позади Цезаря, вынул свой кинжал и нанес первый удар. Но поскольку Цезарь в нетерпении подался вперед, чтобы подняться, кинжал соскользнул на плечо и нанес лишь неглубокую рану. Однако Цезарь почувствовал прикосновение клинка.

– А! злодей Каска! – вскричал он, – что ты делаешь?

И, схватившись за меч Каски одной рукой, другой он ударил его заостренной палочкой, которая служила ему для письма на его табличках. Когда Цезарь кричал эти несколько слов на латыни, раненый Каска воззвал по-гречески:

– Брат, помоги!

Тут началось столпотворение: те, кто не состоял в заговоре, метнулись назад, трепеща всем телом, не смея ни защитить Цезаря, ни броситься бежать, ни даже выговорить хотя бы слово. Этот миг колебания был краток и стремителен, как мысль; тут же каждый из заговорщиков выхватил свой меч и окружил Цезаря, так что в какую бы сторону тот ни поворачивался, он видел и чувствовал только клинки. Но он, не выпуская меча Каски, отбивался от всех этих вооруженных рук, из которых каждая хотела принять участие в его умерщвлении и попробовать, если можно так выразиться, его крови; как вдруг среди своих убийц он узнал Брута, и почувствовал, как тот, кого он называл своим сыном, нанес ему удар кинжалом в пах.

Тогда он выронил из рук меч Каски и, не произнеся больше ни единой жалобы, кроме этих слов: Tu quoque, mi fili (и ты, сын мой)! не пытаясь больше защищаться, накинул себе на голову свою тогу и подставил тело ударам мечей и кинжалов.

И, однако, он оставался стоять, и убийцы наносили удары с такой яростью, что поранили друг друга: так что у Брута была порезана ладонь, и все остальные были забрызганы кровью.

Наконец, то ли по случайности, то ли потому, что заговорщики нарочно оттеснили его в эту сторону, он упал у подножия статуи Помпея, забрызгав кровью ее пьедестал.

«Казалось, – говорит Плутарх, – что сам Помпей присутствовал на казни своего врага, распростертого у его ног и еще содрогавшегося от множества ран».

Когда Цезарь умер у подножия статуи Помпея, Брут вышел на середину зала заседаний сената, чтобы объяснить и прославить дело, которое он только что совершил. Но сенаторы, охваченные страхом, бросились ко всем выходам, и стали сеять среди народа ужас и смятение криками Цезаря убивают! или Цезаря убили! в зависимости от того, выбежали ли они, когда Цезарь еще стоял, или когда он уже упал.

На улицах началось тогда такое же столпотворение, как за мгновение до того было в сенате: одни запирали свои двери, другие бросали открытыми свои лавки и конторы, и все устремлялись к портику Помпея.

Антоний же и Лепид, два самых близких друга Цезаря, сбежали, испугавшись за собственную жизнь.

А заговорщики, собравшись вместе и продолжая держать в руках обнаженные окровавленные мечи и кинжалы, вышли из сената и направились на Капитолий, не как беглецы, но как люди, уверенные в своей правоте и довольные своим успехом, призывая народ к свободе и принимая в свой круг попадавшихся им на пути аристократов.

И тогда многие из тех, кто всегда готовы принять сторону победителей и прославлять успех, присоединились к убийцам, чтобы другие подумали, будто они тоже участвовали в заговоре, и чтобы присвоить себе часть их славы. В их числе были Гай Октавий и Лентул Спинтер; и впоследствии оба они были наказаны за свое кровавое бахвальство, как если бы они были настоящими убийцами: Антоний и Октавий казнили их, причем даже не за то, что они убивали Цезаря, а за то, что они этим хвастались.

Все это время труп оставался лежать в луже крови; все подходили взглянуть на него, но никто не смел к нему прикоснуться. Наконец, трое рабов подняли его и отнесли к его дому на носилках, с которых свешивались его руки. Кальпурния уже знала о своем несчастье: она приняла труп на пороге своего дома.

Позвали врача Антистия. Цезарь был мертв; однако из всех двадцати трех его ран смертельной была только одна, нанесенная в грудь. – Говорят, она была второй.

По плану, составленному заговорщиками, когда Цезарь будет мертв, его тело следовало протащить по улицам и потом бросить в Тибр, все его имущество конфисковать, а все его постановления объявить недействительными; но потом они испугались, как бы Антоний, консул, и Лепид, начальник конницы, которые исчезли во время убийства, не вернулись бы, ведя за собой народ и солдат; и поэтому ничего из того, что они задумали, не было исполнено.

На следующий день Брут, Кассий и другие заговорщики явились на Форум и произнесли речь перед народом; но речи начинались и заканчивались без единого знака одобрения или порицания со стороны слушателей. Из этого глубокого молчания вытекала двойная истина: народ почитал Брута, но сожалел о Цезаре.

Тем временем сенат собрался в храме богини Земли, и там Антоний, Планк и Цицерон предложили всеобщую амнистию и призвали всех к согласию. Сенат не только издал указ, по которому заговорщикам обеспечивалась полная безопасность, но и выказал намерение подготовить закон о предоставлении им почестей.

Приняв такое постановление, сенат разошелся, а Антоний отправил своего сына на Капитолий в качестве залога заговорщикам, которые собрались там, как бы поручая себя защите Фортуны.

Когда все собрались вместе, вновь было объявлено о примирении: все обнялись; Кассий отправился ужинать к Антонию, Брут – к Лепиду. Остальные заговорщики разошлись кто куда, к своим друзьям или просто знакомым. При виде всего этого каждый счел, что дело уладилось, что Республика восстановлена и ей ничто не угрожает. Но в расчет не приняли народ.

На следующий день, с раннего утра, сенат собрался снова, и в самых возвышенных выражениях поблагодарил Антония за то, что он задушил гражданскую войну в самом зародыше; Брута тоже засыпали похвалами. Затем распределили провинции: Бруту достался остров Крит; Кассию – Африка; Требонию – Азия; Цимберу – Вифиния, и Бруту Альбину – Циркумпаданская Галлия.

Тем временем в городе потихоньку пошли разговоры, что существует завещание Цезаря; это завещание, как говорили, было написано им в сентябре прошлого года в загородном имении в Лавикании; и опять же говорили, что, запечатав его, Цезарь доверил его на хранение старшей весталке. Этим завещанием он назначал трех наследников.

Этими тремя наследниками были три его внучатых племянника. Первым был Октавий; он один получал три четверти наследства. Вторым был Луций Пинарий, а третьим – Квинт Педий; каждый из них получал по одной восьмой имущества Цезаря. Кроме того, он усыновлял Октавия и давал ему свое имя. Он назначал многих своих друзей, – и почти все они были его убийцами, – опекунами над своими сыновьями, если таковые будут. Он называл Децима Брута, – того, кто приходил к нему домой, – своим наследником во второй очереди, и завещал римскому народу свои сады над Тибром, и еще по триста сестерциев каждому гражданину.