Дэнс, дэнс, дэнс - Мураками Харуки - Страница 38

Только она все равно ушла.

Может, я слишком преуспел, воспевая людское несовершенство — и сам подтолкнул ее к этому?

Я разглядывал телефон и вспоминал о нашем с нею сексе. За последние три месяца перед тем, как уйти, она не дала мне ни разу. Зато прекрасно давала другому. О том, что мою жену трахает кто-то другой, я тогда не знал ни черта.

— Послушай… Тебе не хотелось бы переспать с кем-нибудь еще? — предложила она мне однажды. — Если что — не бойся, я не обижусь!

Шутит, подумал я тогда. Но она не шутила. “Да мне ни с кем, кроме тебя, не хочется”, — ответил я. То есть, мне действительно больше ни с кем не хотелось. “Но… я правда хочу, чтобы ты мне изменил! — настаивала она. — Тогда мы смогли бы исправить кое-что в наших отношениях…”

Я так и не переспал ни с кем ради нее. То есть, я вовсе не считаю себя “зажатым” по части секса, но спать с одной женщиной, чтобы исправить отношения с другой — извините покорно! Если я с кем-то трахаюсь, то лишь потому, что сам этого хочу.

Вскоре после этого она ушла. Интересно: а если бы я выполнил ее просьбу, пошел куда-то, переспал с кем-нибудь — неужели она бы осталась? Может, она надеялась, что это поможет настроить между нами ее любимое “человеческое общение”? Но тогда это слишком глупо. Я не хотел спать ни с кем другим. И на что она рассчитывала — не знаю. Сама она этого мне так и не объяснила. Даже после развода. Абстрактные метафоры — вот и все, что я слышал от нее. О важных для себя вещах она всегда рассуждала исключительно символическими понятиями.

Перевалило за полночь — но автомагистраль за окном не смолкала. Тишину комнаты то и дело вспарывал треск мотоциклов. Звуконепроницаемые стекла гасили уровень шума, но его плотность все равно давила на нервы. Чем бы я ни отгораживался от него — он все равно оставался, этот уличный шум, все плотнее подступал ко мне. И все жестче определял мне место на этой Земле…

Я устал разглядывать телефон и закрыл глаза.

Я закрыл глаза — и в пустоту, распахнувшуюся во мне, хлынуло паралитическое бессилие. Очень быстро оно заполнило меня до краев. И только потом пришел сон.

Наутро, разделавшись с завтраком, я порылся в телефонном справочнике, откопал нужный номер и позвонил своему давнему знакомому — агенту по вербовке звезд для шоу-бизнеса. Мы пересекались с ним всякий раз, когда мне приходилось брать очередное интервью для еженедельника. На часах было десять утра, и он, конечно же, спал. Я извинился, что разбудил его, и сказал, что мне до зарезу нужен телефонный номер Готанды. Он немного поворчал, но, в конце концов, сообщил мне номер киностудии, заключившей с Готандой контракт. Так себе студия, средней руки. Я позвонил туда. Трубку снял какой-то дежурный менеджер, я сообщил ему название своего еженедельника и сказал, что хотел бы связаться с господином Готандой.

— Интервью? — осведомился менеджер.

— Не совсем, — ответил я.

— А что тогда? — не унимался он. Что ж, вполне понятная подозрительность.

— У меня к нему частный разговор, — пояснил я.

— Насколько частный? — настаивал он.

— Я его одноклассник, — сказал я. — И мне во что бы то ни стало нужно с ним поговорить.

— Ваше имя? — спросил он. Я сказал. Он записал.

— Очень важный разговор, — добавил я.

— Говорите, я передам, — пообещал менеджер.

— Я хотел бы поговорить напрямую, — не сдавался я.

— Не вы один, — парировал он. — Нам тут звонило уже с полтыщи его одноклассников…

— Но у меня действительно очень важное дело, — сказал я. — И кроме того, я думаю, что смогу компенсировать ваши усилия так, чтобы это было в ваших же служебных интересах.

Секунд пять он раздумывал над моими словами. Конечно, я блефовал. У меня не было никакой власти для подобных “компенсаций”. Все, что я мог на своей работе — это пойти, куда прикажут, и взять у кого положено интервью. Но мой собеседник об этом не догадывался. Догадайся он — считай, все пропало.

— А точно не интервью? — переспросил он. — Если все-таки интервью, то договаривайтесь через меня, иначе будут проблемы. Все должно быть официально…

— Нет. Сугубо личный разговор. На сто процентов, — еще раз подтвердил я.

Он попросил номер моего телефона. Я продиктовал.

— Значит, одноклассник… — повторил он, вздохнув. — Ладно. Сегодня вечером — ну, может, завтра — он вам позвонит. Если, конечно, сам захочет, вы же понимаете…

— Разумеется, — сказал я.

— Человек он занятой… Да и вообще — может, он вовсе не горит желанием общаться с одноклассниками? Все-таки не ребенок уже, чтобы зря по телефону болтать…

— Безусловно, — сказал я.

Он зевнул — и прямо посередине зевка повесил трубку. Что поделаешь. Десять утра…

Не дожидаясь обеда, я поехал на Аояма и провел больше часа в пижонском супермаркете “Кинокуния”.[25] Припарковав свою старушку “субару” на магазинной стоянке между “саабами” и “мерседесами”. И ощутив себя на их фоне таким же неказистым, как моя малолитражка. Но несмотря ни на что — я люблю ходить за продуктами в “Кинокуния”. Смешно звучит, но салат, купленный в “Кинокуния”, остается свежим куда дольше, чем салат из других супермаркетов. Уж не знаю, почему — но это так. Возможно, персонал “Кинокуния” остается в магазине после закрытия и всю ночь тренирует листья салата на выживаемость. Ничуть не удивлюсь, если это окажется правдой. В нашем Обществе Развитого Капитализма еще и не такое случается.

Уходя из дома, я поставил телефон на автоответчик, но когда вернулся, никаких сообщений не обнаружил. Никто не звонил. “Тема "Шафта"”, — объявили по радио название очередной мелодии. Слушая “Тему "Шафта"”, я выложил из пакета овощи, завернул в полиэтилен и спрятал в холодильник. Кто такой этот Шафт, интересно узнать?[26]

Затем я снова вышел из дома — и в маленьком кинотеатре тут же, на Сибуя, посмотрел “Безответную любовь” в четвертый раз. Отмерил приблизительное время от начала сеанса, вошел в зал, дождался сцены с Кики — и сосредоточил все внимание на экране. Так, чтобы ни мелочи не пропустить. Все шло как всегда. Утро. По-воскресному безмятежный рассвет. Жалюзи. Спина голой женщины. Мужские пальцы ласкают ее. На стене — картина Корбюзье. У изголовья кровати столик, на нем — початая бутылка “Катти Сарк”. Два бокала и пепельница. Наполовину выкуренная пачка “Сэвэн Старз”. У стены — стереосистема. Цветочная ваза. Из вазы торчат какие-то хризантемы. По всему полу разбросана одежда, явно снятая впопыхах. Книжная полка. Камера разворачивается. Кики. Я непроизвольно закрываю глаза. Потом открываю. Готанда ласкает Кики. Очень плавно и нежно. “Что за бред!” — думаю я. И говорю это вслух. Парень за четыре кресла от меня удивленно оглядывается.

Входит героиня-старшеклассница. На голове косички. Ветровка с эмблемой какого-то яхт-клуба, джинсы. Красные кроссовки “Адидас”. В руках — плюшки-печенюшки. Делает шаг в квартиру. Улепетывает. Готанда в трансе. Сидит в постели и остановившимся взглядом смотрит в пространство, где она только что была. Пальцы Кики у него на плечах. В ее голосе досада. “Что происходит?”

Я вышел из кино. И побрел по Сибуя куда глаза глядят.

Начались весенние каникулы, и улица просто кишела школьниками и студентами. Тинэйджеры всех мастей шатались по кинотеатрам, жевали пищевой мусор макдональдсов, тусовались в модных кофейнях, скупая продвинутые журналы типа “Хотдог пресс”, “Поп-ай” или “Олив”, от которых потом сами же не знали как избавиться, и просаживали последнюю мелочь за игральными автоматами. Отовсюду гремела музыка: Стиви Уандер, Холл и Оутс, истерические ритмы пачинко,[27] милитаристские марши из динамиков на рекламных автобусах ультраправых — все это мешалось, спрессовывалось и переплавлялось в одну невразумительную какофонию. Ближе к метро гвалт стоял еще громче: прямо перед станцией закатили предвыборное шоу политики.